* * *
— Вот так оно всё и было, доктор Экман, — тяжело закончил Малыш, которого, впрочем, уже давным-давно никто не называл этим именем. Доктор Экман, не молодой уже мужчина с белёсой проседью на тёмных волосах и прямым спокойным взглядом, откинулся на кожаную спинку кресла и внимательно посмотрел на поникшую фигуру своего посетителя. Он хорошо помнил этот случай в своей практике, несмотря на то, что с тех пор минуло уже немало лет. Помнил восьмилетнего мальчика Сванте Свантесона, которому родные дали прозвище — Малыш. Помнил он и Карлсона... который не жил на крыше. Это случилась двадцать четыре года тому назад. Доктору Экману, тогда ещё рядовому врачу психиатрической больницы Конрадсберг, едва расставшемуся с интернатурой, выпало работать со случаем семьи Свантесон. Родители привели своего младшего сына на приём к психиатру, обеспокоенные тем, что он постоянно общается с выдуманной личностью. Доктор Экман прекрасно знал, что воображаемый друг для детей дошкольного возраста не является патологией, а скорее наоборот говорит о хорошо развитой фантазии и творческом подходе к жизни. Но этот случай был иным. Наблюдался отчётливый распад процессов мышления в голове Малыша Сванте, который выливался в различные формы прогрессирующего фантастического бреда и галлюцинаций. В поведении мальчика всё чаще проявлялись элементы неконтролируемой социопатии, поскольку ему казалось, что все «шалости» делает не он, а Карлсон, который наведывается к нему в гости и пропадает всякий раз, когда родители могли бы его заметить. Помещённый на лечение в клинику маленький Сванте выздоровел. Во всяком случае, так казалось. — Когда в точности всё это произошло, господин Свантесон? — поинтересовался доктор, отвлекая Малыша от гнетущих раздумий. — Пока Карлсон копался на кухне... То есть пока мне казалось, что на моей кухне находится Карлсон который капается в поисках чего-нибудь вкусного, я быстро оделся и выбежал на улицу, поймал таксомотор, на котором и доехал сюда, примерно за четверть часа. — Очень хорошо, — кивнул психиатр, складывая руки «домиком» перед грудью. — А как вы сами оцениваете произошедшее с вами, господин Свантесон? После этих слов наступил тот самый неловкий момент молчания, потому что Малыш боялся признаться себе, как сильно ошарашила и напугала его эта ситуация, а доктор Экман опираясь на какие-то свои познания, ждал, что именно он, Малыш, самостоятельно должен прийти к определённому выводу. И когда молчание стало совсем уже невыносимым, а Сване к своему ужасу, где-то на самом краю доступного ему слуха отчётливо различил до боли знакомое жужжание моторчика, он всё же решился. — Я хочу, чтобы всё это закончилось! — отчаянно выпалил Малыш. — Понимаете доктор?! Совсем закончилось! — А вот это правильно, дорогой мой Сванте! — отозвался доктор по выражению лица, которого можно было заметить, что именно такого ответа он и ждал. — Любое правильное лечение душевного недуга начинается с осознания того, что его нужно начинать! Вы сами прекрасно осознали всю серьёзность вашего положения, дорогой мой, и сами поняли, что ваша беда вернулась вновь, а это значит, что наши шансы совладать с вашим недугом более велики чем, если бы вы пытались держать всё это в тайне. Так не будем же терять ни минуты! Идёмте, дорогой мой Сванте. И если мне не изменяет память, та самая палата, в которой вы гостили у нас здесь в Конрадсберге ещё, будучи восьмилетним мальчишкой, сейчас, как раз свободна... И будто желая подкрепить свои слова делом, доктор Экман стремительно поднялся с кресла, в котором мгновение назад посиживал с таким удобством и, взяв Сванте Свантесона под локоть, повёл куда-то вглубь больницы, продолжая беззаботно разъяснять ему что-то о серьёзности положения и важности добровольного согласия на лечение. Малышу же не оставалось ничего иного как покорно идти рядом с доктором и изо всех сил стараться не замечать жужжания, навязчиво звучавшего где-то совсем рядом.Часть 1
3 декабря 2017 г. в 11:45
Тот хмурый весенний вечер выдался на удивление дождливым. Заволокшие небо зыбкие, низкие тучи полностью скрыли звёзды, которые только-только начали проклёвываться сквозь темнеющую синеву. Дождь зарядил внезапно, мелкими каплями и моментально наполнил промозглой взвесью приметные улицы Стокгольма. Город будто поразило какое-то чёрное колдовство, в одночасье, поглотившее все краски и превратившее переливы столичных зданий в череду зыбких, невзрачных построек. И лишь только далёкий, тёмный шпиль Риддархольмского собора, словно остриё копья, грозно целил в самое сердце изливающих влагу небес, всем своим видом являя, что его, словно старого рыцаря, так просто не сломить этим давящим гнётом ненастного дня.
Малыш сидел в кресле и бездумно смотрел как капли дождя разбиваются о стёкла плотно запертого окна, обрамлённого старыми белыми занавесками, понуро обвисшими по бокам. Брызги разбитых капель скользили вертикально вниз, по пути сливаясь в гнутые изгибы тонких струек и миновав всю плоскую равнину оконного стекла, скрывались от взгляда своего невольного наблюдателя. Воображение, а может, и простое понимание, дорисовывало продолжение пути водных струй, и Малыш, словно наяву видел, как они скользят по шероховатым неровностям каменных стен, достигают карниза, с которого отвесными потоками падают вниз где, слившись в тугие холодные шлейфы ручьёв, стремительно убегают прочь по мокрой брусчатке.
От задумчивых созерцаний узоров дождя на холодном стекле Малыша оторвал звук, который он не слышал уже много лет. Жужжание. То, которое он не смог бы спутать ни с чем. Несмотря на шум за окном оно очень хорошо слышалось оробевшему Малышу, а когда по ту сторону мутного окна возник знакомый силуэт толстого человечка, рухнула последняя надежда на то, что этот звук всё же мог исходить от электроинструментов соседа, который зачем-то затеял ремонт в такую погоду.
Да, это и правда был он — Карлсон.
Под дождём он совсем промок, и когда-то яркая, незамысловатая одежда облепила упитанные бока. Но во взгляде Карлсона пылало знакомое озорство и Малыш, словно наяву слышал ответ на свой не высказанный вопрос: «Пустяки, дело-то житейское!». Ведь и в самом деле разве могла промокшая одежда или промозглая погода за окном обеспокоить лучшего в мире специалиста по паровым машинам, рисовальщика петухов, и много в чём ещё «лучшего в мире специалиста»?
Малыш попробовал закрыть глаза и посчитать до десяти. Но нет, Карлсон не исчез. Открыв глаза, Малыш по-прежнему видел его очертания за окном и отчётливо слышал жужжание моторчика на спине своего неожиданного гостя. Тогда он встал, всё ещё не до конца веря, что глаза и слух его не обманывают, и подошёл к окну, пристально вглядываясь в силуэт, зависший за стеклом. Похоже, что там за окном Карлсон вконец потерял терпение потому, что в следующий миг он затарабанил своим крохотным кулачком по стеклу. Чуть помедлив, Малыш несмело надавил на ручку щеколды и, потянув её на себя, открыл окно, впуская в комнату холодный уличный воздух напополам с дождём.
— Привет, Малыш! — радостно закричал летающий толстячок, впархивая внутрь и с мокрым шлепком, плюхаясь гузном на подоконник.
— Карлсон?! Но ты, же... Тебя ведь...
— Спокойствие, только спокойствие! — добродушно отозвался тот. — Я ведь обещал вернуться?! Вот я и вернулся, Малыш! Или ты не рад старому другу, самому лучшему другу на свете?
Не дожидаясь ответа, Карлсон нажал кнопку на своём животе и тут же за его спиной вновь заработал хитроумный моторчик, который и издавал то самое жужжание. Спустя пару мгновений мужчина в самом расцвете сил взлетел под самый потолок и начал задавать небывалые виражи у самой люстры.
— Эй, Малыш! А у тебя случайно нет тех замечательных мясных тефтелей на обед? Ведь я лучший в мире специалист по тефтелям и об этом забывать нельзя! — прокричал Карлсон, пролетая над головой, так и не пришедшего в себя от изумления Малыша. — Или быть может, найдётся торт со взбитыми сливками?!
И Карлсон на огромной скорости помчался по воздуху в кухню, жужжа всеми фибрами лопастей своего замысловатого мотора.
А Малыш ещё долго стоял растерянный, прислушиваясь, как в кухне за стеной его старый, таинственный друг шумно капается в кастрюлях и прочей посуде, безмятежно насвистывая какую-то весёлую мелодию, отзвуки которой были практически не различимы на фоне жужжания мотора, на спине лучшего в мире летуна.