Лео

— Эй, Стотч. Баттерс не понимает. Просто отказывается понимать. Это даже не смешно. Попросту глупо, по-дурацки так и, откровенно говоря, смахивает на очередной полный идиотизм. Потому что такого быть не может. Он знает. — Привет, Кенни, — улыбается Баттерс. Улыбается, но на самом деле глаза закрыть хочет, закусить губы, чтобы от боли проснуться, и отвернуться — тоже. Потому что это неправильно. Потому что он этого не заслужил. Да и вообще такое совершенно невозможно. Невероятно. Потому что Кенни Маккормик не может стоять к нему так близко и при этом оставаться реальностью. Это все сон, думает Баттерс. Прекрасный, несбыточный сон — не реальность. Только вот, он никак не может проснуться. — Как дела? Баттерсу не оторвать взгляда. Он смотрит завороженно, как тонкие пальцы откидывают капюшон и зарываются в волосы. Смотрит, как прищуриваются эти темные глаза, как легкая презрительная усмешка сменяется улыбкой… Для него, для Баттерса, он видит. Но почему для Баттерса? И для Баттерса ли? Он не знает и знать не хочет, на самом деле. Только бы еще чуть-чуть не просыпаться. — Хорошо, — отвечает Баттерс. Улыбается, искренне и радостно, потому что такие сны — гораздо лучше кошмаров. По крайней мере, пока ты не проснулся. Кенни тоже улыбается. У него тонкие и сухие губы, обветренные. Наверное, теплые. Баттерс не знает, а попробовать — страшно. Даже если это сон. Даже если ему за это никто ничего не сделает. Страшно — даже если Кенни не вспомнит. Может быть, поэтому и страшно. Кенни вдруг хмурится. Запрокидывает назад голову, выдыхает. Засовывает руки в карманы джинс и неловко так тянет: — Слушай, Баттерс, не ходи ты к жиртресту. Баттерс не понимает. Даже не слышит. Слишком маняще Кенни вытянул шею, слишком привлекательно выглядит кадык, слишком сексуально звучит голос, слишком пронизывающе он смотрит… Он смотрит на Баттерса? — Ты меня вообще слушаешь, Стотч? Баттерс кивает. Потом вздрагивает и качает головой. Он вглядывается в этот насмешливый взгляд, чувствует, как дрожат колени и краснеют щеки, и отвечает в шутку: «Нет, сэр». — Не ходи к Картману, — говорит Кенни тихо. И смотрит как-то странно. И дышит, и край футболки теребит, и ведет плечами… — К Эрику? — Баттерс удивлен. Он прикрывает глаза, задумчиво хмурит брови и не знает, что сказать. — Но у него ведь День Рождения! Я даже подарок уже приготовил, как же мне не прийти? Да и… все будут, а я — нет? Кенни смотрит пристально. От этого взгляда почему-то Баттерс явно осознает — он не спит. Потому что во снах, где есть Кенни, на сердце не становится так тяжело и удушающе пусто. Не во снах. После. Кенни наклоняется ближе, и Баттерс чувствует его теплое дыхание на щеке. Он взволнован, а сердце так и норовит из груди вырваться, но Баттерс мужественно стоит. Уже не прямо, с закрытыми глазами и трясущимися коленками, но сейчас — и это похоже на подвиг. — Лео. Баттерс жмурится сильнее. Он не хочет, не хочет верить, что это реальность. Потому что такое — только во снах. Там, куда никто не пролезет, не увидит, не начнет смеяться и издеваться… Там — не больно. Больно, когда просыпаешься. — Лео, пожалуйста. Баттерс не думал, что его имя может звучать так красиво. Оно и не звучит — просто, все, что произносит Кенни, звучит красиво. Это просто его низкий, волнующий все внутри тембр, интонации и тихие смешки… Сейчас его голос напоминает мед. Не тот приторно-сладкий и липкий, с цветным ярлычком на холодной стеклянной банке, а лесной. Дикий, который добывается с трудом, и вся его природная горечь гармонирует со сладостью. Он настоящий. Без искусственного притворства. Так не разговаривают с приятелями. Ни с друзьями, ни с родственниками, ни со знакомыми. Так говорят с тем, кто после этих слов выполнит твою просьбу во что бы то ни стало. Баттерс выполнит. Даже вопросов задавать не будет. Просто знает — так надо. Ведь его попросили. Не приказали, не заставили, не обманывали. Попросили. По-человечески. Так, как никто не просил, и в тоже время… — Конечно, Кенни. Если так надо. … на душе отчего-то очень тоскливо. Маккормик сразу выдыхает облегченно. Распрямляет плечи, улыбается уголками тонких губ, ерошит волосы. Уже собирается отходить, как вдруг кладет широкую ладонь на голову Баттерса, легко касается его волос. Нежно так, будто он — фарфоровый, и его боятся разбить. — Спасибо. Может быть, только ради этого Баттерс просыпается по утрам. Он еще не решил.

***

На улице было жарко. Почти что душно. Так иногда бывает, что ночь — гораздо теплее, чем день. Особенно, когда не спится. Особенно, когда, наверное, единственный в городе ученик старшей школы, который сегодня не пошел на грандиозную вечеринку к Эрику Картману — это ты. Баттерс, на самом деле, не злился. Даже почти не скучал. Он и про вечеринку-то вспомнил только тогда, когда посмотрел на часы. Ему просто хотелось прохлады. Немного. Самую каплю. Слишком душная ночь для того, кто не может уснуть. Слишком душная, и, тем не менее, почему-то желанная. Баттерс решил не спать. Это показалось хорошей идеей, почти невероятно увлекательной. Да и он просто больше уснуть не мог. Возможно, это все потому, что он чувствовал себя одиноко. Немного так. Самую малость. И все же… Это чувство и одиночеством назвать нельзя. Что-то… иное совсем. Может, усталость? Грусть? Баттерс не знал. Но думал, что это определенно связано с Кенни. Он, наверное, сейчас вовсю веселится. Не то чтобы Баттерс тоже хотел. Он и не хотел. Точнее, хотел, но не так. Он не хотел пить, курить или заниматься всякими развратными вещами… ему было достаточно просто смотреть. Он знал — его не позовут участвовать. Только, если захотят унизить, но… Баттерс бы не согласился. Даже, если бы это предложил ему Кенни Маккормик. Даже, если бы Кенни Маккормик предложил бы ему заняться всем этим вместе с ним. Только с ним. Нет, сэр, точно нет. Баттерс знает. Он, по крайней мере, хочет так думать. Ему достаточно смотреть. Сидеть в углу и, прижимая к себе дрожащие пальцы, кусая губы и сводя коленки вместе, смотреть. Просто Кенни Маккормик был его алкоголем, никотином и самым развратным желанием одновременно. Он разливался по венам, впитывался в кожу, в одежду, в мысли, и никак оттуда не выходил. Может быть, Баттерс просто не позволял ему выйти. Кенни Маккормик был наркотиком. Самым лучшим, качественным, таким, от которого не откажешься. От которого убивать готов, чтобы получить дозу. У Баттерса ломки — привычное дело. Он вздрогнул и вскочил с кровати, когда услышал непонятный шепот и тихую ругань за окном. Оно было открыто настежь — слишком душно, слишком жарко, слишком тоскливо. Оно было открыто в надежде принести хоть немного прохлады — в итоге нашлось кое-что лучше. — Кенни? Баттерс шепчет, выглядывает из окна вниз и неловко стучит пальцами по подоконнику. Взволнованно. Торжествующе. — Ты что здесь делаешь? Разве… Баттерс замолчал. Кенни лежал на траве и улыбался. Тусклый свет фонарного столба слабо освещал улицу, но этого было достаточно, чтобы сердце Баттерса на секунду прекратило биться. Кенни Маккормик лежал на его лужайке, улыбался и хрипло звал его по имени. — Я пытался залезть к тебе, — говорит Кенни тихо. На улице — ни души. Вдали мелко мигает неоновая вывеска. Одиноко стоят несколько машин. Ветра нет совсем. Зато есть тишина. Она не давит, не заставляет в страхе оглядываться и искать спасения, от нее не хочется сбежать. Спокойная тишина по-обычному душной ночи. И пьяный Кенни Маккормик у него на лужайке. Идиллия. — Подожди, Кенни, — Баттерс закусывает губу, — Почему ты не зашел через дверь? Или, стой, она закрыта, да? Кажется, отец запер ее сегодня… Кенни смеется. Тихо так, без насмешки или укоризны. Просто смеется. Не над самим Баттерсом, лишь над его словами. Это отчего-то заставляет его улыбнуться. Затем Кенни вздыхает, закидывает руки за голову и шепчет: — Она открыта. Я просто хотел залезть. Сам. Какое-то время Баттерс молчит. Склоняется сильнее, стараясь разглядеть в мелочах это расслабленное лицо и невероятную улыбку. Баттерс запомнит это, запомнит и никогда никто не заставит его забыть. Слишком соблазнительная картина для заядлого Кенномана. — Ты в порядке? — спрашивает Баттерс. Он почему-то чувствует такую необычайную легкость. Как дурак улыбается, вдыхает полной грудью горячий воздух, и это ощущение наполняет легкие до основания. Кажется даже, что голова кружится, но он не уверен. Зато знает точно — это просто невероятно. Грандиозно. Незабываемо. — Лео, — зовет Кенни. Тихо так, ласково, как подзывают к себе пугливого зверька. — Спускайся ко мне? Тут так хорошо. У Баттерса нет времени для размышлений. Да и какие к черту размышления? Тут ведь все ясно как день — Кенни зовет его, а Баттерс вовсе не дурак, чтобы от такого отказываться. Он почему-то совсем не думает о том, что окно родителей тоже открыто. Его совсем не заботит то, что пижамная футболка прилипла к телу, а сам он — босиком. Это такие мелочи, правда. Какое все это имеет значение? Ему бы не забыть, как дышать. Баттерс неуверенно стоит на пороге. Внутри все взрывается и горит так, будто он отхлебнул горячего виски, а может, и чего еще крепче — и теперь весь этот огонь растекался по телу до самых кончиков пальцев. А еще Баттерс знал — вовсе не в жаре этой душной дело. Несколько шагов вперед — это ведь совсем немного, но Баттерс проходит по короткой дорожке гравия словно через целую галактику. А потом его ступни касаются короткой травы, и у него, черт возьми, перехватывает дыхание, а сердце и вовсе уходит в пятки. Кенни Маккормик. Кенни Маккормик лежит на его лужайке в одних джинсах. Его толстовка приглашающе лежит рядом — когда он только успел ее снять? А еще. Что вовсе немаловажно. Кенни Маккормик пьян. И, может быть, это так Баттерсу только кажется — весьма возбужден. Если бы его спросили, почему он так решил, то никто никогда бы не смог получить на этот вопрос ответа. Баттерс просто не знает. Он не знает, честное слово. Может быть, это слишком напряженная поза? Может быть, это неестественно взбудораженные сейчас темно-синие глаза? Или, быть может, эти яркие бусинки сосков… или капелька пота, что медленно стекает с освещенного уличным фонарем худого тела… или приоткрытые в усмешке губы, по которым медленно, слишком медленно, чтобы это было правдой, проходит влажный язык… и… И, может быть, этот явно выпирающий под тканью джинс стояк? Баттерс трясет головой. У Баттерса горят лоб, уши, щеки, шея, грудь, а особенно пах. Баттерс закрывает глаза руками, и это вроде должно помочь, но у него и руки горят. И сердце, дурацкое сердце. Оно бьется так яростно, что кажется оглушительным в этой ночной тишине. Баттерс вовсе не хочет, чтобы оно билось так громко. Вдруг это услышит Кенни? Услышит и сразу поймет, что к чему. А тогда… Баттерсу даже страшно подумать. Нет, пусть лучше он просто прямо здесь, на этой чертовой лужайке, умрет. И тогда никто никогда ничего не узнает. Но… Баттерс слишком любит жизнь, родителей, друзей, милых животных и Кенни, конечно — рано еще ему умирать. — Лео, — шепчет Кенни. Баттерс вздрагивает. Делает неуверенно несколько шагов и жмурится — трава прохладная. Она не влажная и вовсе не холодная, но сейчас, когда Баттерс, кажется, является ходячим пылающим огнем, и такая трава — прохладная. Интересно, почему Кенни Маккормик не сжег ее, только оказавшись на лужайке? Впрочем, Баттерс подумает об этом позже. Он уверен. Он по крайней мере действительно хочет верить в это. — Лео, смотри, я тебе уже место подготовил, — Кенни улыбается широко и хлопает по лежащей рядом толстовке. — Не обязательно было, — тихо шепчет Баттерс, не зная точно, что необязательно: называть его так часто по имени, выглядеть удушающе сексуально или снимать с себя толстовку. Может быть, все сразу. — Снова ты там что-то бурчишь, — Кенни смеется. Затем ведет рукой по влажным волосам и смотрит на небо. — Иди уже ко мне. Баттерс ослушаться не может. И не хочет — тоже. Послушно подходит ближе, садится на траву и откидывается назад. Толстовка мягкая и теплая. Баттерс не может перестать улыбаться. Какого черта вообще происходит, спросил бы он, вот только, кажется, Баттерс совершенно пьян, и все вопросы просто становятся такими глупыми. Ненужными. Лишними. Какое все это имеет значение? Главное — наслаждаться моментом. Закрыть глаза, вслушиваться в тихое, пьянящее все его существо дыхание, плавиться от всего этого неимоверного жара — а уж после… — Эй, Стотч. Знаешь что? Я люблю тебя. … нужно будет задавать вопросы. Теперь Баттерс знает точно: у Кенни и губы теплые тоже.