///
Это же надо настолько облажаться, влюбиться в лучшего друга, что может быть хуже? Стелла посильнее запахивает своё горчичное пальто, пропуская октябрь токовыми разрядами по рёбрам, и ускоряет шаг по направлению к знакомой тёмной макушке. Ричи стоит около старенькой булочной с обшарпанной синей краской, выцветшей до цвета морских волн, и смолит отцовские сигареты без фильтра; от этого едкого дыма у Урис всегда кружится голова. — Я взял тебе круассан, — Тозиер протягивает ей небольшой крафтовый сверток, и у Стеллы все внутренности скручиваются в один большой клубок отчаянья. Просто Ричи знает, что мама запрещает Урис плотно завтракать, ведь нужно следить за фигурой, но ведь он почти что совершенно нищий, и на этот круассан, наверное, копил недели две с редких карманных денег; это аксиома, в Ричи Тозиера невозможно было не влюбиться. — Спасибо, — у Стеллы немного подрагивают пальцы, когда она забирает пакет из рук Ричи, Урис случайно касается его слегка шершавых пальцев и на миг замирает, готовая умереть прямо здесь и сейчас; она так боится всё испортить своим признанием. Тозиер докуривает, бросая остаток пожелтевшей бумаги для самокруток с второсортным табаком в ближайшую урну, и они переходят дорогу, двигаясь по непривычно людной улице в сторону школьных ворот. Стелла буравит взглядом этот ненавистный круассан, и с каждой секундой желание остановиться и буквально закричать Ричи в лицо о своих чувствах, становится всё сильнее и сильнее. — Кстати, у меня новость, — Тозиер прерывает её мысли, обрубая канатики решительности, которые почти сплелись в одну большую, прочную сеть. Урис глядит на него озадаченно, ожидая ужасного, грозящегося раскрошить её сердце в мелкую звёздную пыль высказывания о том, что Ричи переезжает, но на деле всё оказывает ещё хуже: — У меня, наконец-то, появилась девушка, — и Стелла видит, что он действительно счастлив, без этих своих притворных клоунских масок и дурного поведения, которые нужны для отталкивания людей, он буквально светится изнутри. А Стелла увядает, гаснет на глазах, кожа её в одночасье становится бледнее обычного, и, кажется, что вот-вот и она упадёт в обморок, Ричи подхватывает её за локоть. — Всё в порядке? — Тозиер до сводящих зубов пытается погасить в голосе дрожь, выдающую страх за Стеллу. Урис будто бы прибивает к земле, не даёт идти это ужасное тянущее на дно чувство обреченности; девочка, теперь ты будешь смотреть, как твой любимый целует кого-то другого, как он любит кого-то другого, как он хочет кого-то другого. Мир вокруг взрывается, разлетается на маленькие блёклые щепки, забирая с собой на тот свет последнюю надежду на счастье; хорошие девочки с мальчиками дружбу не водят, тебе говорили об этом, Стелла. — В полном, — Урис с силой дёргает руку, вырываясь из цепкой хватки Ричи, и с сожалением смотрит на него, словно в последний раз; она честно-честно убьёт в себе это чувство, выскребет всё до последней капельки этой грёбаной, убивающей её любви. — Мне пора, у меня зарубежная литература.///
У Стеллы на веранде, в самом укромном местечке, вырезано на деревянных перилах «Тозиер и Урис — навсегда». Никаких тебе сердечек и многообещающих плюсиков между их фамилиями, наверное, Стелле стоило догадаться, что у неё шансов абсолютный ноль по Кельвину. Она поплотнее зашторивает окна и выкидывает листы, аккуратно исписанные множеством различных молекул с углеродными скелетами, которые предназначались для Ричи. Чувство собственного ничтожества не отпускает ни на секунду, выгрызая сердце со стороны диафрагмы. Стелле интересно, это всем так больно от первой любви, или это только у неё жизнь пошла кривыми шрамами клейма «уродина». Урис храбрится, думает, что обязательно будет избегать Ричи, когда идёт на алгебру, которая у них общая, но он ведёт себя так, будто бы её и вовсе не существует в этом мире, даже не смотрит в её сторону. Стелле кажется, что её обманули: они и друзьями-то никогда не были. Ей больно-больно-больно, кажется, что вены внутри покрылись инеем, острыми иголками впивающимся в самое важное, что у неё было, и Урис не знает, как вырвать это с корнем, чтобы раз и навсегда, чтобы больше никогда не вспоминать об этом. Это продолжается месяц, месяц, который кажется Стелле запотевшей, морозной бесконечностью, бьющей её своими отрезвляющими пощечинами по щекам с завидной частотой. А девка эта оказывается какой-то совсем уж скверной, словно Ричи подобрал дешёвую, размалёванную проститутку на трассе только из жалости; хотя это в Урис говорит удушающая здравый смысл ярость. В начале ноября они сталкиваются в музыкальном магазине: Ричи ищет работу, а Стелла пришла купить маме в подарок какую-нибудь раритетную виниловую пластинку. Узкий проход между стеллажами становится для них смертельной ловушкой, и неловкое молчание повисает над лебединой шеей Урис, словно топор палача. Тозиер пытается быть надменным, как со всеми, скрывая себя настоящего, и это ранит Стеллу в самое сердце, точнее в то, что от него осталось. — Ты омерзительно бледная, — фыркает он и неловко жмётся к стеллажу, чтобы поскорее ретироваться. — А ты просто омерзительный, — выдыхает Стелла, и Ричи закатывает глаза, ещё мгновение и, кажется, он начнет насмехаться над ней; «неужели ты подумала, что я смогу полюбить такую, как ты?». Урис прокручивает это в голове снова и снова, забиваясь в личную, тёмную комнату страха в закромах своего подсознания, и её нижняя губа начинает подрагивать; а вот и первые слёзки. Ричи теряется, хлопает своими длинными ресницами и в этой долбаной тоненькой дорожке солоноватой жидкости читает — «я умираю без тебя». У Тозиера нет вариантов, он сгребает Стеллу в охапку, отбрасывая все непонятно откуда выплывшие обиды, и успокаивающе гладит по спине, как все восемь лет до этого. Урис всхлипывает, утыкаясь ему куда-то между шеей и ключицей, и вдыхает горчащий запах сигарет, остаточным шлейфом разносящийся по всему телу Ричи. Тозиер теплый, мягкий и такой родной, что хочется выть от несправедливости; не может какая-то левая девка лишить её всего этого. — Я люблю тебя, — выдыхает она куда-то в плечо Ричи, отстраняясь. Тозиер открывает рот, явно ошеломленный, и Стелле буквально хочется провалиться под землю; она просто какое-то ходячее недоразумение. Кровь приливает к щекам, а сердце стучит так оглушительно, что у неё закладывает уши. Ричи молчит дольше положенного, и Стелла опускает глаза, стараясь побороть надвигающуюся вторую волну слёз: — Извини, — кратко бросает она и буквально вылетает из магазина, напрочь позабыв о подарке для мамы. Стелла уже перебегает второй светофор, когда её кто-то ловит за руку и дёргает на себя. Губы Ричи на вкус, словно лимонная шипучка с табачными нотками. Урис резко отстраняется, вдыхая до обожжённого горла, и хлопает глазами, с непониманием уставившись на Тозиера. — Какая же ты дура, Стелла, — а между строк читается — «я два года мучился безответными чувствами», и Урис уже сама впивается в губы Тозиера влажным, рваным из-за нехватки воздуха поцелуем, они стукаются зубами и Стелле кажется, что у неё сейчас земля из-под ног уйдёт. Голова идёт кругом, но Ричи уверенно держит её за талию, как бы намекая, что никогда не даст ей упасть. «Тозиер и Урис — навсегда».