live quietly bleeding

Джин говорил, что от двух затяжек ничего не будет. И Чонгук ему верил. С готовностью брал подожженную сигарету из его рук, припадая губами к фильтру, которого мгновение назад касались губы Сокджина. Кашель пробирает, но улыбка хена заставляет улыбнуться в ответ, наперекор дерущему от дыма горлу. Джин говорит, что от пары глотков ничего не будет, и Чонгук пьет этот проклятый алкоголь, потому что хену верит, и раз он говорит, что ничего не будет, значит можно. О том, что его выворачивало позже в туалете, а Джин стоял рядом и с нисходительной улыбкой гладил его по спине, он даже и не вспомнит. Чонгук не хотел быть зависимым от кого-то, никогда не думал, что как глупый щенок будет смотреть преданно в чужие глаза и делать все, что ему скажут, лишь бы не отпихнули, лишь бы не оставили. Джин Чонгука испортил. Все то детское, что в нем еще осталось, он перерубил на корню. Алкоголем и табаком, самим собой он сломал ему жизнь. По началу для него это было простой игрой. Маленький Чон Чонгук, которому нужен был наставник в этом мире, тот, кто возьмет за руку и проведет через все дерьмо. А Джин сделал наоборот. Помог опуститься на дно быстрее. За это тоже, в принципе, можно сказать спасибо. Чонгуку, на самом деле, никогда не хватит смелости признаться, что сердце у него в груди болезненно заходится каждый раз, когда Джин рядом. Он слишком привязался, слишком сильно влюбился. Эта любовь не та, о которой он когда-то читал, она не заставляет его порхать и радоваться. От этой любви хочется свернуться на полу и выть от боли. Чонгук на самом деле хочет верить, что все у них может быть хорошо. Джин как будто издевается над ним, приходя постоянно обнимая, оставляя легкие поцелуи на бледных щеках, прижимая к себе так искренне и нежно, а потом ломать. Но Чонгук уже не сможет уйти. Он лишь просит иногда хёна прекратить, перестать делать так больно, глотать слезы перед ним и падать на колени. Получать в ответ улыбку пухлых губ и руку в волосах, и тихое «Чонгук-а, тсс». Чонгук пишет ему по ночам. Пишет и пишет, вываливает наизнанку всю душу, получая лишь «нет никаких нас, успокойся». «Нас» нет и никогда не будет, но на шее Чонгука до сих пор появляются багровые пятна, которые Джин оставляет по ночам. Больно кусает и зализывает, целует, руками сжимая бедра, и двигаясь медленно, доводя до исступления. Чонгука мама не хвалит за эти отметины, но ничего не спрашивает. «Нас» нет, но Джин будет пользоваться тем, что у него есть. Если от Чонгука есть хоть какая-то польза, он не уйдет. И нет, то что он рядом никак не зависит от слезных просьб Чонгука, неа, нет. — От одной затяжки ничего не будет, — говорит старший, когда Чонгук вновь отказывается от предложенной сигареты. Решил проявить себя, доказать, что он ему не безвольная кукла которой можно крутить как хочется. Но не получается, как и всегда. И он курит. Не одну затяжку, даже не одну сигарету. Их много, почти пачка. Табачный дым вытесняет чувства и мысли. Заполняет образовавшуюся на их месте пустоту. А еще Джин рядом улыбается, смотря на него то ли с гордостью, то ли с презрением. Джин противоречит сам себе, когда говорит, что Чонгук принадлежит только ему. Что только он может делать всякие плохие с ним вещи, и в доказательство бьет куда-то под ребра. А все из-за глупых одноклассников, которые решили, что поиздеваться на Чонгуком хорошая идея. Теперь к синякам от них прибавились синяки от Джина. — Ты мой, Чонгук-а, пойми ты это уже. Ты никуда от меня не денешься, как бы тебе не хотелось, — после этих слов, которые хён буквально рычит ему на ухо, следует грубый поцелуй. У поцелуя привкус крови из разбитой, а теперь и прокушенной, губы. Чонгук соврет если скажет, что ему больно или неприятно, что он не хотел бы, чтобы Сокджин так делал. Поэтому он отвечает. Отдается полностью. А на следующий вечер Сокджин притаскивает бутылку коньяка и еще одну водки. И у Чонгука нет права отказаться от неожиданной попойки. Они идут в гараж, который исключительно Джина и вход туда разрешен только избранным, и пьют. Пьют много, много говорят, а потом много целуются, и этот вечер, подернутый дымкой алкоголя для Чонгука кажется самым лучшим. С прошлого раза Чонгук стал более устойчив к алкоголю, хоть на утро и все равно очень плохо. Так плохо, что плакать хочется от боли в голове, но Джин приносит таблетку и воды, а потом ложится рядом на полу, где Чонгук с вечера уснул, и обнимает. И лежа на полу, переживая последствия выпитого коньяка и водки, Джин говорит, что любит. Впервые за все то время, что они «вместе. — Я тебя люблю. Никого так не любил как тебя. Я рад что ты доверяешься мне, Чонгук-а, — и целует в макушку. Сердце Чонгука ему верит и тянется навстречу, а вот разум бьется в панике. Чонгук сам себя не понимает, когда удаляет вдруг номер хёна, а симку свою выбрасывает в реку, лишь бы тот не позвонил. Он плачет, хватается ладонью за толстовку, сжимает пальцы там, где должно находится сердце. Сбивает костяшки в кровь о кирпичную стену, окровавленной ладошкой утирает слезы с лица и больше всего на свете хочет немедленно исчезнуть. Просто потому, что это просто невыносимо. Сокджин караулит его у подъезда, подбегает и спрашивает обеспокоенно, что случилось. — Ничего не случилось, хён. Я устал. Можно я домой пойду? Джин кивает, отходит в сторону, давая младшему пройти, а смотря ему в спину понимает, что крупно проебался. Все, что начиналось лишь как игра и развлечение под названием «сломай жизнь Чон Чонгуку», закончилось игрой уже в «постарайся не сдохнуть от того, что влюбился, а еще попытайся хоть немного все исправить». Чонгук не берет трубки, абонент отключил телефон, и Джина съедает беспокойство. Через знакомого он узнает, что у того новый номер, и узнав его, закидывает сообщениями. Страшно. Вдруг уйдет? Чонгук конечно очень привязан, но мозги то у него на месте. «Хён, отстань». Сокджин не может поверить, что все вот так закончится. Поэтому он почти силой затаскивает его в свой гараж вечером, словив на улице, пока Чон шел домой с учебы. Вжимает в стенку, грубо дергая за кофту, и пытается выяснить, что за хрень происходит. Чонгук смотрит на него своими большими глазами и опускает голову, всхлипывая почти беззвучно, но Сокджин слышит. Он выдыхает, отпускает его, но через мгновение сжимает в объятиях. Чонгук утыкается ему в шею, руками цепляется за одежду. — Я думал что уйти будет гораздо проще, — говорит он еле разборчиво. — Глупый, — шепчет Джин. — Ты был игрушкой для меня, — говорит он спустя время, заставляя Чонгука в его руках испуганно замереть, — но все изменилось Я не представляю своей жизни без тебя. Прости меня, я был таким дураком. — Все хорошо, хён. Но Чонгук все равно сбегает. Просто потому, что боится. Боится боли, которую Сокджин может снова ему причинить, хоть тот и клялся что такого не повториться больше. В жизнях обоих не остается н и ч е г о друг без друга. Но один слишком мал и слишком сломан, чтобы здраво мыслить. А другой просто потерялся в самом себе. Но в работе вселенной что-то идет не так, раз Чонгук оказывается прижат к полу телом старшего, а на шее, да и по всему телу, опять оказываются разбросаны багровые пятна. Сердце все равно будто в кашу, но вот так, рядом друг с другом, немного легче.