Шаги за спиной раздаются точно в тот момент, когда Юнги берется за дверную ручку.
— Шеф, шеф! — зовёт Чонгук, тяжело дыша, и Юнги неохотно оборачивается.
— Просил же так меня не называть, — ворчит он. — И завязывай уже со своими фильмами про Америку и копов, а.
— Я же не смотрю их на работе, — фыркает Чонгук, а потом, будто что-то вспомнив, меняет взгляд на жалобно-просящий.
— Дай угадаю. Ты хочешь, чтобы я что-то для тебя сделал.
— Задержись ещё минут на сорок, а?
— Я и так уже часа три как должен спать дома, — вздыхает Юнги. — Я устал, Чонгук. Проси кого-нибудь ещё. Хосок точно должен быть здесь, ищи его.
— Он занят.
— Тогда…
— Да все остальные тоже заняты.
Юнги молчит.
— Хён, ну тебя ж всё равно никто не ждёт дома!
— Нарываешься, — сухо предупреждает Юнги.
Чонгук моментально меняет тон.
— О умнейший из умнейших, величайший из величайших Мин Юнги-хённим, помоги мне!
Юнги выдерживает паузу, прежде чем сообщить:
— Будешь мне должен.
— Да хоть три раза, — расплывается в довольной улыбке Чонгук и сгружает в руки Юнги папку. — Пойдем, сейчас тебе всё расскажу…
Уныло плетясь по коридору вслед за воодушевленно трещащим Чонгуком, Юнги листает содержимое этой самой папки и проклинает про себя и жизнь, и работу, и эпидемию гриппа, благодаря которой половина их участка теперь отлеживается дома на официальном больничном, пока остальные зашиваются на работе. Сам Юнги, волей всё того же гриппа оставшийся в участке за старшего, даже уже не думает о накопившейся усталости, а свыкается с ней, как привыкают к застарелой мозоли. В конце концов, привык же он к тому, что дома, по меткому замечанию Чонгука, его никто не ждёт. Полгода уже никто не ждёт.
Мысли уходят куда-то в сторону, Юнги досадливо цокает языком и захлопывает папку.
— Лень читать. Перескажи мне, что там.
— Обычная драка, — жизнерадостно начинает Чонгук. — Патруль их забрал прямо с улицы, сначала свозили на освидетельствование, заодно в порядок привели немного, чтобы на людей походить стали.
— И что результаты?
— Двое явно останутся у нас ночевать.
— Алкоголь?
— Травка. — Чонгук довольно ухмыляется. — Ещё и с собой.
Юнги ухмыляется тоже. К наркоманам у него отношение особое, так что он каждый раз радуется, когда кто-то из них попадает в участок. Чонгук рядом не перестает улыбаться, и Юнги уточняет будто бы мимоходом:
— А кто там сегодня из врачей?
— Доктор Ким, — быстро отвечает Чонгук.
— А. Я должен был догадаться сам.
— Ты на что-то намекаешь?
— Я? — уточняет Юнги с нарочитым недоумением.
— Только то, что ты пока ещё мой начальник, — серьезно сообщает Чонгук, — останавливает меня от того, чтобы взять тебя в болевой.
— Сомнительный плюс, — хмыкает Юнги. — Так, что ещё?
— У одного была курица.
— Что?..
— Серьезно, — кивает Чонгук. — Настоящая. Пёстрая такая, кудахтает. Я еле пух с формы счистил.
— И куда вы её дели?
— А куда бы мы её дели? Задержали до выяснения обстоятельств.
Юнги даже на месте замирает.
— Хочешь сказать, — медленно начинает он, — что у нас в камере сидят какие-то наркоши и их курица?
— Ну да, — снова кивает Чонгук.
Юнги с размаху впечатывает ладонь в лоб, но ругать Чонгука не собирается. В конце концов, куда ещё девать эту курицу? Посадить в шкаф, сделав ей гнездо из испорченных ребятами отчетов? Разделать канцелярским ножом и приготовить над огнем зажигалки?
— Ладно, от меня-то что нужно? Если это затянется больше, чем на час, будешь моим должником до конца жизни.
— Да там быстро, — Чонгук даже по плечу его хлопает. — Нужно просто опросить того, кто больше тянет на потерпевшего.
— Всего-то?
— Как же я могу напрягать самого великолепного из моих хёнов?
— Льстец.
Чонгук хохочет.
— Так, хён, мы решили посадить того чувака не в камеру, а в допросную. Он вроде адекватным выглядит, так что проблем быть не должно. Рассчитываю на тебя!
После очередного хлопка по плечу, от которого Юнги ощутимо шатает в сторону, Чонгук удаляется, напевая себе под нос что-то явно попсовое. Сам Юнги проверяет наличие ручки в кармашке папки, а потом без особенного воодушевления идёт к допросной.
Он не успевает ещё даже зайти, — только открыть дверь и несколько раз пожалеть о том, что вообще согласился, что ему все еще есть до этого дело, и совсем немного о том, что случилось с полгода назад, — как слышит усталое:
— Снова будете допрашивать, сержант?
— Офицер, вообще-то.
Юнги проходит в кабинет, одергивая на себе пиджак, отодвигает от стола стул и садится, притягивает к себе бланки, достает из кармана ручку, щелкает ей несколько раз, и только затем поднимает взгляд. Сидящий напротив Донхёк непонятно хмыкает и даже пытается улыбнуться, но выходит у него не очень. Юнги снова щёлкает ручкой и молча смотрит в ответ.
Неуместнее странной улыбки Донхёка в этой ситуации только он сам.
— Ну здравствуй, офицер.
Юнги только кивает, переводит взгляд на аккуратный почерк Хосока на первых строках бланка и старательно не замечает ни разбитой губы, ни порванной толстовки с надписью «ROCKBOTTOM» во всю грудь, ни синяка на скуле, но всё равно это видит. И запекшуюся в углу рта кровь, и растянутую худи, в надписи на которой первая «T» пошла трещинками, и надорванный капюшон. Видит выкрашенные в серый волосы, которые даже на вид жёсткие, как солома, и новый прокол в ухе видит тоже.
— Неплохо выглядишь.
И это определенно не те слова, с которых нужно начинать допрос.
Донхёк снова усмехается, приглаживает растрепанную чёлку и прячет ладони обратно под стол.
— Я всё ещё помню, как в прошлый раз ты надел мне на голову бумажный пакет из KFC.
Юнги прочищает горло, ослабляет узел галстука и, к сожалению, тоже это помнит.
— Вы подтверждаете сказанное ранее? Шли с работы, встретили нападавших, не провоцировали конфликт, не вступали в драку?
— Да.
— Вы можете подтвердить их личности?
— Чон Хончоль и Джин Хёсан. Те самые мои друзья, которые тебе никогда не нравились.
— Если это ваши друзья, почему вы не попытались разрешить ситуацию мирным путем?
— Попробуй угадать.
— У нападавших тоже были зафиксированы телесные повреждения. Чем вы можете доказать, что сами являетесь жертвой?
— Они слегка обдолбаны. Это сойдет за доказательство?
Юнги позволяет себе на секунду закрыть глаза, а потом тяжело вздыхает и плавно опускает папку на стол.
— Именно по этой причине они мне и не нравились. А теперь продолжим.
— Я уже рассказал всё тому сержанту, который беседовал со мной до тебя. Или мне повторить?
— Из Бургер Кинга. — Юнги сам не знает, зачем это говорит, но остановить себя не успевает.
— Что?
— Тот пакет был из Бургер Кинга.
— Да насрать.
— Мне было больно смотреть на твою прическу. Скажи спасибо, что я вообще впустил тебя домой.
— Ты каждый раз ворчал, когда я делал что-то со своими волосами, но всё равно…
Юнги мысленно озвучивает недоговорённую Донхёком фразу, и всё это в разы хуже пяти повисших на нём нераскрытых дел, затянувшегося на восемь месяцев расследования серии грабежей, за которое каждый раз им выговаривает начальство, и эпидемии гриппа, скосившей почти половину отдела.
— Мне кажется, мы немного отвлеклись от темы, господин Шин.
— Слушай, Юнги-я. Я всё повторю, всё расскажу, что вам там ещё надо, но перед этим можно тебя кое о чём попросить?
— По-моему, ты уже должен был уяснить, что я не буду тебя вытаскивать, если что-то…
— Можно куда-нибудь выйти покурить, а? Я уже третий час здесь сижу, и всё это мне надоело не меньше твоего. — Донхёк опирается на стол, наклоняется ближе и смотрит так знакомо, что Юнги становится неуютно. — Я быстро, правда.
— Может, тебе ещё и кофе принести?
Донхёк тихо смеётся, опустив голову, а Юнги смотрит на его растрёпанные волосы, в раздражении на себя скребет по колену ногтями, а потом тянется к голове Донхёка, упирается ладонью в макушку и отодвигает его обратно.
— Сядь на место. Тебе сейчас нельзя покидать участок.
Серые волосы оказываются действительно сухими и жесткими, но от этого знания Юнги становится только хуже.
— Не выйдет, да?
— Но в туалет сходить можно.
— В сопровождении?
— Разумеется.
Юнги поднимается, скрипнув по полу ножками стула, обходит стол и смыкает пальцы на локте Донхёка исключительно ради мер безопасности, а не потому, что ему так хочется. Донхёк отставляет руку и кивает, мол, держись, Юнги.
Юнги очень старается держаться, даже в тот момент, когда они проходят мимо камеры с Хёсаном и Хончолем, приглаживающим перья растрепанной курице, и Донхёк показывает им средний палец.
— Ублюдки. Вы оба, — цедит в ответ Хончоль и заворачивает бедную птицу в свою куртку.
— И что им грозит? — спрашивает Донхёк, как только они выходят в коридор.
— Статья за наркотики, нападение и жестокое обращение с животными.
— Ну зачем ты так обо мне, офицер Мин?
Юнги хмыкает, сжимая локоть Донхёка крепче, сворачивает к лестнице, поднимается на второй этаж и заталкивает в неприметную дверь в самом конце пустого коридора.
— Что ты так смотришь? Камер нет только возле служебного туалета.
Юнги закрывает дверь на щеколду, вешает пиджак на крючок возле раковин и начинает копаться в шкафчике с уборочным инвентарём.
— И у тебя всё ещё очень дерьмовые шутки, — говорит он, не оборачиваясь.
— Тебе со мной было весело, разве нет?
— Очень, — кривится Юнги, наконец вытаскивает из шкафа перчатку и лезет на подоконник.
— Ты серьёзно сейчас? — Донхёк подходит ближе и придерживает его за бедро, как будто бы его кто-то об этом просил, пока Юнги ожесточённо натягивает перчатку на датчик дыма под потолком. — Мы так в школе делали, а вы полицейские, как-никак. Взрослые мужики под тридцать.
Юнги дёргает ногой, сбрасывая чужое прикосновение.
— Ладно, ладно, не бесись. — Донхёк опускает и вторую ладонь на его колено и несильно сжимает. — А то грохнешься, свернёшь себе шею, и меня ещё и в непреднамеренном убийстве обвинят.
— Убери руки. — Юнги закрепляет перчатку, смотрит на по-дурацки растопыренные под потолком резиновые пальцы, осторожно слезает с подоконника и открывает настежь окно. — И вообще, иди выключи свет.
Донхёк щелкает выключателем, протискивается мимо Юнги, доставая сигарету, забирается на подоконник и ищет по карманам зажигалку. Юнги смотрит на Донхёка, на эту смятую пачку, которая что тогда, что сейчас мятая, будто в заднем кармане весь день лежала, и машинально достаёт свою зажигалку, чиркает колёсиком и даёт прикурить. Донхёк тянется кончиком сигареты к огоньку и придерживает ладонью запястье Юнги, — чёртовы правила этикета! — благодарно кивает и жадно затягивается.
— Спасибо.
— Обращайся.
Юнги опирается на подоконник и смотрит в темноту вечерней улицы, на растущее возле окна дерево, припаркованные внизу машины, а потом и на руку Донхёка с зажатой между пальцев сигаретой и сбитыми костяшками.
— Не очень похоже на самооборону, если честно.
Донхек прослеживает его взгляд, выдыхает дым в окно и разворачивает руку тыльной стороной ладони вниз.
— Что они тебе такого сказали, что ты так старался?
Донхёк молчит, и тишина между ними такая прозрачная и знакомая, будто они курят на балконе съемной квартиры глубокой ночью, когда разговаривать уже не хочется, но почему-то всё ещё не спится.
— Это не пойдет в протокол? — наконец спрашивает Донхёк, стряхивает пепел и сдувает его с карниза.
— Нет.
— Да было кое-что, что мне очень не понравилось, — Донхёк замолкает, словно думая, стоит ли договаривать, а Юнги всё ещё смотрит на его руку и ждёт. — О тебе.
«Очень предсказуемый ответ», — думает Юнги.
«Ты совсем идиот?» — думает Юнги.
— Почему это волнует тебя до такой степени, что ты готов оказаться в участке?
Донхёк тушит сигарету о внешнюю сторону стены и щелчком выкидывает окурок в окно. Соскользнув с подоконника, он смотрит на Юнги тяжело и долго, опускает руку на его плечо, поправляет воротник рубашки, тянет на себя за галстук, а затем говорит почти шёпотом:
— Угадай.
И целует.
Юнги не хочет ничего угадывать и целоваться со своим бывшим в служебном туалете полицейского участка не хочет тоже, но всё равно подаётся ближе, сжимает пальцами толстовку на плечах Донхёка и — Господи — закрывает глаза. Донхёк не отпускает, скользит своим языком ему в рот, держит другой рукой за затылок и ощутимо прикусывает нижнюю губу, и этот поцелуй в тишине туалета такой громкий и пошлый, что Юнги становится плохо.
Он облизывает губы и моргает. Рука Донхёка всё ещё лежит на его руке, и всё это только что происходило исключительно в его воображении, судя по тому, что Донхёк дружески хлопает его по плечу.
— Кто же знал, что так получится, — и разводит руками.
Юнги ослабляет узел галстука, наощупь выкручивает кран раковины, отворачивается и плещет холодной водой себе в лицо.
— Перчатку с сигнализации снять не забудь.
Донхёк послушно подпрыгивает несколько раз, но не достает до неё даже кончиками пальцев.
— Вам бы стремянку сюда для подобных случаев.
— У нас и так вашими стараниями не участок, а цирк, — Юнги опирается о раковину и смотрит на тёмное пятно сливного отверстия, чувствуя почти физическую необходимость выйти в коридор или хотя бы включить свет. — И я надеюсь, подобных случаев больше не будет.
Донхёк едва слышно усмехается, явно улавливая посыл, лезет на подоконник и кривится не то от раздражения, не то от боли. Юнги, в общем-то, почти всё равно.
— Закончил? — спрашивает он, когда копошение за спиной стихает и хлопает дверца шкафчика. Донхёк не отзывается, и в крохотной комнатке снова повисает тишина, вот только на этот раз от неё становится не по себе.
— Юнги, послушай…
Юнги не хочет слушать. Не желает ни объяснений, которые, кажется, ему одному все эти чёртовы полгода и были нужны, ни оправданий, ни каких-то там просьб. Юнги не хочет ничего вне зависимости от того, что ему собираются сказать. Рука Донхёка, та самая, что со сбитыми костяшками, осторожно и почти невесомо опускается ему куда-то между лопаток, и ощущение от этого прикосновения становится чем-то вроде границы, за которую Юнги перейти себе попросту не позволит.
— Нет, это ты послушай, — начинает он было, но вовремя прикусывает язык и из-за того, что собирался сказать, раздражается ещё больше. — Сейчас половина двенадцатого, и я уже часа четыре, как должен быть дома, но всё ещё здесь. Понимаешь, к чему я веду?
Донхёк убирает руку, включает свет, и, судя по выражению лица, понимает только то, что проблемы Юнги с самоконтролем ничуть не меньше тех, что существовали в их отношениях в то время, когда они ещё были отношениями.
— Пиджак свой не забудь, — напоминает Донхёк, судя по всему, чтобы сказать хоть что-то, и выходит в коридор. Юнги зажмуривается так, что под веками начинают плавать цветные пятна, трет глаза кончиками пальцев и сдёргивает висящий на крючке пиджак с такой силой, что тот чудом остаётся целым.
Донхёк ждёт снаружи, прислонившись спиной к стене, и, спасибо ему огромное, больше не предлагает вести его под руку, только с усмешкой спрашивает, не собирается ли Юнги надевать на него наручники.
Юнги тянется к ним совершенно на автомате, но отдергивает руку, едва дотронувшись до закреплённого на поясе металлического браслета, совершенно некстати вспоминая, что эту фразу он уже однажды слышал. В тот момент, когда в собственном подъезде прижимал Донхёка к стене где-то между первым и вторым этажом.
— Не думаю, что в этом есть необходимость, — запоздало отвечает Юнги и прячет руки в карманы брюк. Необходимости не было и тогда. Ни в наручниках, ни в пьяных поцелуях, ни в том, что у Юнги получалось называть отношениями только с большой натяжкой. Просто так получилось.
— Хённим! На пару слов, — возникший рядом Чонгук с бумагами в руках жестом указывает Донхёку возвращаться обратно в допросную и ситуацию хоть немного, но всё же спасает. — Тот, что с курицей, наконец начал говорить адекватно, и мы получили что-то вроде признания. В принципе, всё сходится с показаниями твоего парня, так что можно заканчивать.
Юнги замирает и, кажется, даже вздрагивает.
— Что?
— Того парня, которого ты на себя взял, побитого.
Юнги коротко кивает. Ну конечно.
— Кстати, — не умолкает Чонгук. — Вы друг друга знаете, что ли?
— С чего ты взял?
— Да я всё думал, что имя знакомое. Это же его ты раз пять за последние полгода по базе пробивал?
— Не припомню, чтобы я таким занимался.
Чонгук хмыкает, но недоверия не показывает, а Юнги на самом деле не хочет помнить ни досье, в котором до сих пор нет ничего, кроме привода за мелкое хулиганство в девятнадцать и задержания за подозрение в хранении, ни самого Донхёка, которого знает уже лет шесть, почти четыре из которых особенно близко.
Между ними никогда не было отношений, признаний если не в любви, то хотя бы в привязанности, и началось все слишком сумбурно и неправильно. Вместо того, чтобы уйти наутро, как Юнги и ожидал, и сделать вид, что ничего не было вовсе, Донхёк остался, не выпускал Юнги из объятий до полудня, потому что: «куда тебя несет, лежи», а потом долго копошился на кухне и в итоге приготовил яичницу. Потому что через неделю он принес к Юнги свою зубную щётку и несколько толстовок, а через пару месяцев они посреди строительного магазина спорили, стоит ли заделывать щели на балконе, или зиму они протянут и так. Они никому не рассказывали, но и не прятались, и Донхёк называл происходящее просто — сожительство. Юнги до сих пор ненавидит это слово.
— Хён? — обеспокоенно зовёт Чонгук.
— Ладно, — говорит Юнги невпопад. — Пойдём работать.
Юнги прикрывает за собой дверь, оставляя в коридоре и Чонгука, и его понимающий взгляд, и, — он надеется, — все свои воспоминания о том, что было раньше. Сейчас вообще не самое подходящее время для безудержной рефлексии, и Юнги твердо решает заняться этим позже. Вот выйдет из участка, дойдет до ближайшей закусочной, возьмет себе соджу и примется за рефлексию.
Да.
— Долго ещё? — спрашивает Донхёк, зевая, и тут же морщится от боли, трогая разбитую губу.
— Поверь, я не меньше тебя хочу попасть домой, — бросает Юнги, садясь и подтягивая к себе отодвинутую было папку.
Донхёк смотрит на него исподлобья.
— Ты вообще дома бываешь?
— Не переводите тему, господин Шин. Сейчас я ещё раз запишу ваши показания, уточню необходимые данные, и вы можете быть свободны, оснований для вашего задержания у нас нет.
— Надеюсь.
— Итак, можете ли вы рассказать ещё раз, как всё произошло?
Донхёк подпирает голову рукой.
— Я возвращался с работы…
— Все-таки куда-то устроился? — вырывается у Юнги прежде, чем он вообще успевает подумать.
Донхёк с вялой усмешкой смотрит на него.
— Удивлен? Да, я уже почти полгода работаю. В студии звукозаписи. И пью меньше, так, к слову.
— Не понимаю, зачем вы мне это рассказываете. Давайте вернемся к делу.
Донхёк с размаху ударяет ладонью по столу.
— Не притворяйся, что ничего не было!
— Но ничего ведь не было, — ровным тоном говорит Юнги, хотя сейчас ему хочется тоже изо всех сил ударить по тому же несчастному столу.
— Может, для тебя и так, — говорит Донхёк зло. — А для меня нет.
— И это всё ещё не относится к делу.
Наступает тишина.
— Хорошо. Не относится. Итак, я возвращался с работы, наткнулся на Хёсана и Хончоля, они пизданули что-то обо мне и те… — Донхёк обрывает себя на полуслове. — Точнее, о вас, офицер. Я предложил им заткнуться и дать мне пройти, а потом мне прилетел кулак в печень. И ещё курица в лицо.
Юнги щурится и в свете ламп действительно видит на лице Донхёка несколько тонких царапин.
— Я не стал ждать, когда они начнут бить меня ногами, и принялся защищаться. К счастью, кто-то вызвал ваших. Приехали тот парень, который допрашивал меня первым, и ещё какой-то чувак, без разбора загребли нас в машину и отвезли сначала в больничку, а потом сюда. Спасибо, хоть не в камеру всех вместе сунули, а то нас бы и второй раз за драку задержали, только уже там.
— Так и запишем, — кивает Юнги. — «Конфликт на почве личных неприязненных отношений».
В наступившей следом тишине, кажется, можно услышать шорох скользящей по бумаге ручки.
— Я тогда не хотел тебе звонить.
От раздавшейся так неожиданно фразы Юнги вздрагивает и радуется мимоходом, что успел дописать предложение. А ещё думает, что нервы становятся ни к черту.
— Что? — спрашивает он зачем-то, щёлкая кнопкой ручки.
— Я тогда не хотел тебе звонить, — повторяет Донхёк, тянется вперед и, коснувшись пальцами подбородка Юнги, заставляет его приподнять голову.
Они смотрят друг на друга; глаза в глаза.
— Но ты позвонил.
— Я знал, что ты не сделаешь ничего, чтобы нас вытащить. Поэтому я всегда был чист, помнишь? — Донхёк говорит торопливо, глотая окончания. — Помнишь, а? Максимум — пьянки, дурь я никогда не трогал, знал же всё прекрасно.
— Друзья твои, придурки, трогали, — говорит Юнги медленно, будто выталкивая эти слова наружу из собственного пересохшего вдруг горла.
— Придурки, не спорю, — кивает Донхёк. — Да и я не лучше, раз купился на их нытье.
Юнги моргает, хмурясь, и проваливается в совершенно ненужное сейчас глупое воспоминание.
Тогда, полгода назад, в один из апрельских дней, Юнги только-только ввалился в квартиру, мечтая о позднем ужине и долгом сне. Квартира, что ожидаемо, была пуста; из комнаты слабо тянуло сигаретным дымом, однако окно было открыто. Значит, опять тусили Донхёковы дружки. Компания его… пожалуй, что и парня, Юнги не нравилась никогда. Из-за работы глаз на всё криминальное и околокриминальное у него был намётан. На полноценных преступников дружки Донхёка не тянули, но, Юнги не сомневался, грешки за душой у них были точно. Именно поэтому ещё в начале их с Донхёком странных отношений Юнги сказал честно, что специально копать под их компанию не собирается, но, если что-то произойдет, вытаскивать и отмазывать их в полиции не будет. Донхёк, тогда, кажется, в ответ на эту фразу оскорбился всерьез и сказал, что живёт с Юнги, а не с его работой.
Сказал. А потом, в этот апрельский день, — двадцать шестое, среда, — позвонил как раз тогда, когда Юнги уже доел найденный в кухонном шкафчике рамен.
— Я проебался, — сказал он тогда вместо приветствия. — Мы проебались.
— И что? — спросил Юнги.
— То, — раздалось в трубке раздраженно- паническое. По голосу Юнги узнал, кажется, Икчже, но за точность ручаться не мог. — Вытащи нас отсюда, а. Нас взяли с травкой.
Юнги сжал телефон сильнее.
— Я что сделаю? Чистые носки для всех передам?
— Скажи там кому-нибудь, чтобы нас отпустили?
Юнги засмеялся — тихо, хрипло.
— Я предупреждал Донхёка, что не буду отмазывать ни его, ни вас, если вы вляпаетесь во что-то. Вы вляпались. Удачи, ебланы.
— Вы же с Донхёком…
— Это наше дело, — прервал его Юнги. — И оно не связано с тем, что вас сейчас задержали.
— Урод, — прошипел Икчже напоследок, прежде чем отключиться.
Донхёк к утру не вернулся, и перед уходом на смену Юнги оставил на двери записку: «Или ты, или я». А вечером, когда он вернулся, вещей Донхёка в квартире уже не было.
— То есть, — медленно начинает Юнги, выдирая себя из навязчивых воспоминаний, — ты ничего не употреблял, потому что знал, что я тебя не вытащу?
— Не совсем.
— Тогда что?
— Я ничего не употреблял, потому что у меня был ты.
На мгновение у Юнги перехватывает дыхание; он сжимает ручку крепче и не удивляется, когда слышит тонкий хруст разламывающегося под пальцами пластика.
— Почему ты говоришь мне об этом сейчас?
— Потому что когда-то я должен был это сказать, — говорит Донхёк тихо.
— Если ты продолжишь, я тебя ударю.
— Превышение полномочий, офицер Мин.
— Просто заткнись и прекрати мне мешать.
И Донхёк затыкается, просто молча следит за тем, как Юнги заканчивает заполнять бумаги, также молча ставит подпись и уже после этого спрашивает:
— Я свободен?
— Да, — сухим официальным тоном отвечает Юнги. — Если вы понадобитесь, вас вызовут.
— Можно последний вопрос?
— Вы только что его задали.
— Что будет с Хёсаном и Хончолем?
Юнги чувствует, что внутри него вспыхивает злость.
— По совокупности, может, и срок получат, — сообщает он. — А нет, так отделаются штрафом и условкой. А что, переживаешь?
Донхёк пожимает плечами и неожиданно морщится, ощупывая левый бок. Юнги почти было открывает рот, но тут же останавливается. Его не должно волновать, что там у Донхёка болит; но при этом Юнги боится признаться себе, что это его всё же волнует.
— Мы же дружили, — говорит Донхёк, вставая. — Да и они неплохие ведь ребята.
Юнги предпочитает проигнорировать эту фразу, но папку захлопывает почти со злостью. Он готов прямо сейчас в красках описать Донхёку, с какими долбоёбами тот дружил, но всё ещё находится на работе, и его не должны волновать личные отношения потерпевшего и задержанных, если они не важны для дела.
— Выход прямо по коридору.
— Я запомнил.
Донхёк притормаживает уже у самого выхода, а потом оборачивается, глядя на идущего следом Юнги.
— Тогда до встречи, офицер.
Юнги кивает и невольно подбирается, расправляя плечи. Донхёк же берётся за дверную ручку, а потом, будто что-то вспомнив, оборачивается.
— Я кое-что забыл.
— Что?
— Сказать, что мне без тебя плохо, — мягко сжав ладонь Юнги, сообщает он полушёпотом.
И целует.
Юнги знает, что не должен целоваться со своим бывшим в допросной полицейского участка, но в этот момент ему плевать на всё. Потому что это Донхёк, который из-за него подрался с собственными друзьями, Донхёк, который только что почти признался ему в любви, Донхёк, который целует его так, что мысли уплывают из головы. Свободной рукой Юнги обнимает его за плечи, а потом мягко толкает, прижимая спиной к двери, ведёт языком по ранке на разбитой губе. Донхёку, может быть, больно, но он не говорит ничего, только сдавленно выдыхает, и в тишине это звучит так громко, что Юнги вздрагивает, моргает и…
Опять.
Проклятое воображение. Нужно сходить к тому самому доктору Киму и пожаловаться на навязчивые галлюцинации, заключает Юнги, пока Донхёк скрывается за дверью, конечно же, не обернувшись ни разу.
— Шеф! — зовут из коридора.
— Я тебе что говорил? — ворчит Юнги, выходя навстречу Чонгуку. — Не зови меня так.
— У тебя всё нормально? — спрашивает Чонгук, с потрясающей легкостью пропуская фразу мимо ушей. — Выглядишь странно.
— Переработал. Ты будешь меня допрашивать или заберёшь уже у меня эти бумажки?
— Давай. Спасибо, великодушнейший из хёнов!
— Я сделал это, чтобы ты остался мне должен.
— Главное, что сделал, — говорит Чонгук, и его улыбка кажется Юнги раздражающе яркой. — Ладно, вот теперь уже точно можешь идти домой.
Юнги кивает на прощание и — наконец-то — направляется к выходу. Но, впрочем, в развлечении напоследок он себе не отказывает. Завернув к камерам, он, пользуясь тем, что дежурный растворился где-то в недрах участка, говорит:
— Рад, что вы сидите здесь, ублюдки.
— Как сидим, так и выйдем, — ухмыляется Хёсан, и Юнги с удовлетворением отмечает, что один из передних зубов у него наполовину сколот.
— Это вряд ли, — говорит Юнги, копируя ухмылку Хёсана, и напоследок показывает обоим средний палец. Курица, которую в очередной раз принимается тискать явно раздражённый Хончоль, кудахчет вслед, будто прощаясь.
Смешно, но эта выходка даже немного приподнимает Юнги настроение, и когда он спускается вниз по ступенькам, то почти улыбается. Впрочем, вспоминая произошедшее, он тут же хмурится, воскрешая в голове свои недавние планы.
Выпивка и рефлексия — идеальное завершение этого дня.
Дойдя до перекрёстка, Юнги на мгновение замирает, воскрешая в голове наиболее короткий путь до той закусочной, где у него есть скидка. Для остальных посетителей её нет, а для Юнги вот есть, потому что месяца три назад он, зайдя поужинать, передал парочку подвыпивших дебоширов в относительно ласковые объятия проезжавших мимо патрульных.
Занятый собственными мыслями, Юнги не сразу понимает, что тишину ночного переулка нарушают не только его шаги. В нескольких шагах от него — выход на оживленную улицу, над головой то вспыхивает, то гаснет уличный фонарь, и всё происходящее в целом похоже на сцену из какого-то стереотипного триллера с серийным убийцей. Юнги усмехается собственным мыслям и почти уже решает обернуться, чтобы посмотреть, кому ещё не спится в ночь глухую, как вдруг чувствует прикосновение к плечу.
— Приветики, — задушевно выдыхает Донхёк куда-то ему в шею, прежде чем толкнуть Юнги к стене. Юнги послушно толкается, только переступает на месте и поворачивается, чтобы впечататься в кирпичи лопатками, а не лицом.
— Я понял, что забыл кое-что, — всё тем же полушепотом сообщает Донхёк, опаляя теплым воздухом губы Юнги.
— Показания свои ты подписал. Что ещё? — Юнги с нарочитой ленцой наклоняет голову вбок.
— Ты уже не на работе, офицер Мин, так что прекращай играть в злого полицейского.
— Тогда убери руки и дай мне пройти.
— Я ещё не всё тебе сказал, — говорит Донхёк, но хватку всё же ослабляет, кладёт ладонь Юнги на шею и медленно тянет на себя, усмехаясь. Юнги упирается, и всё это больше походит на игру, в которой первым сдаваться не хочет никто.
— Внимательно тебя слушаю, — Юнги почти чувствует чужие губы на своих собственных, а потом Донхёк гладит его по щеке, ведя пальцем от уголка рта к уху, и Юнги становится плевать на всё — он наматывает на кулак воротник толстовки Донхёка, притягивая ближе, и целует его первым. Донхёк царапает зубами по нижней губе, медленно ведёт по ней языком и запускает пальцы в волосы на затылке Юнги, заставляя того шумно выдохнуть.
Юнги никогда не признается себе в том, как сильно по всему этому скучал: по Донхёку, по таким поцелуям, да даже по дурацкой привычке совать ладони ему под одежду. Он вздрагивает от холода и полузабытого уже ощущения, когда Донхёк оглаживает его бок под форменной рубашкой, получает ласковый укус в шею и ловит его лицо в ладони.
Они целуются в подворотне, и Юнги кажется, что ему на четыре года меньше, чем сейчас, и всё стало так, как было в начале их странных отношений, когда они оба ещё прикрывались перед собой и другими дружбой с сомнительными привилегиями. Но именно сейчас Юнги понимает, что всё это было тем ещё пиздежом. То, что у них, совсем не дружба.
— Это что, — говорит он наконец, безуспешно пытаясь восстановить сбившееся дыхание, — благодарность за работу?
— Ну ты и мудила, — констатирует Донхёк с усталой беззлобностью.
— Нет, но, ладно, шутка и впрямь не очень.
Юнги обнаруживает, что успел обнять его за плечи, — совсем так, как представлялось в участке, — но руки не убирает. Донхёк прижимается своим лбом к его, смотрит в глаза и спрашивает тихо:
— Напомни, почему мы расстались?
— Потому что придурки. Я — идейный, а ты по жизни.
Донхёк молчит, не отстраняется, и Юнги молчит тоже, а в голове у него крутится короткое: «потому что у меня был ты». И Юнги знает, что не нужно совершать необдуманные поступки. Знает, что-то, что у них с Донхёком, совсем не дружба. Знает, что легко не будет в любом случае.
Всё это он знает, но тоскливые шесть месяцев в пустой квартире…
— Эй, Шин Донхёк. Не хочешь выпить? А то я уже полгода слишком много пью один.
И в очередной вспышке света от фонаря Юнги видит, как глаза Донхёка будто светлеют.
— Хочу, — улыбается он широко и будто бы немного насмешливо. — Нужно же спасти тебя от алкоголизма.
вместо эпилога
Юнги просыпается от приятного тепла упавших на лицо солнечных лучей и некоторое время лежит, не открывая глаз. Судя по ощущениям, рядом с ним никого нет, и зачатки хорошего настроения медленно увядают под гнетом реальности. Кажется, его галлюцинации всё же действительно навязчивые, и надо бы, наверное, в отпуск уйти, а не работать так, будто у него жизни нет. Впрочем, это Юнги говорит уже вслух, жизни у него действительно нет.
— Чего-чего у тебя там нет? — интересуются из кухни, а потом слышится шум воды.
— Жизни у меня нет, — повторяет Юнги уже громче, чувствуя, что начинает улыбаться, и открывает глаза.
Судя по звукам, кружку с шумом водружают на сушилку.
— Пожрать, кстати, тоже, — оповещает его Донхёк, наполовину высунувшись из-за косяка. При свете дня видно, что на груди и боках у него расплываются синяки. — Хотя, кажется, я нашел пару яиц, которые пока ещё не зовут меня мамой, так что можно намутить яичницу.
— Хочешь, делай сам, — привычно отзывается Юнги прежде, чем успевает сообразить, что сказал. Подобная ленивая перепалка — очередной привет из прошлого, которое, кажется, становится настоящим.
— Слушай, — серьезно говорит Донхёк, не отлипая от косяка. — Я тут подумал, что у нас не должно быть тайн друг от друга.
Юнги перестает заматываться в одеяло и приподнимается на локтях.
— И? — спрашивает он настороженно.
— Знаешь, у меня есть тёмное прошлое, которое однажды может вскрыться. Думаю, ты должен знать об этом.
— Шин Донхёк.
— В общем, я был ещё молод и читал рэп…
— Знаю.
— И как-то раз я написал трек, в котором несколько раз повторил, что я brand new fuckin` condom model.
Юнги честно пытается сдержаться, но сдается и падает на кровать, пытаясь не ржать слишком уж громко.
— Как ты можешь видеть, — невозмутимо продолжает Донхёк, дождавшись, пока он успокоится, — карьера рэпера у меня не задалась.
Юнги только машет на него ладонью, вытирая выступившие от смеха слёзы.
— А потом я познакомился с тобой. Так что, яичницу делать?..
Впрочем, ответа Донхёку и не требуется, потому что он скрывается в кухне.
Юнги же смотрит в потолок, продолжая улыбаться. И дело даже не в том, что поэт из Донхёка отвратительный. Ему кажется, что сейчас в его жизни начинается что-то новое. Нечто совершенно иное. И не сказать, что Юнги против.
Потому что у них с Донхёком всё ещё не дружба, а, наверное, даже любовь.
— Кстати, — громко говорит Юнги в сторону кухни. — Ты не против, если я переименую тебя в списке контактов?..
the and.
