My Demons

У Аллена кончаются улыбки. У него кончаются слова, доброжелательность и благородство. Кончаются сказки, которыми он без устали пичкает друзей, кончаются счастливые концы и честные персонажи. У него больше не водятся северные ветра и ласковые солнечные лучи, теряются запахи трав и припасённое в кончиках пальцев волшебство, золотыми искрами срывавшееся прежде с пальцев. У него кончается ласка и нежность, храбрость и сила. У Аллена заканчивается почти всё, чем он владел раньше. Даже эта странная, никому, по сути, не нужная, жизнь. Остаётся только это чёртово «вперёд», трижды уже проклятое, трижды ненавистное, но так и не вычеркнутое из головы, из самой его, давно, видимо, прогнившей уже, сути. Аллен спит по ночам урывками. Он привык к кошмарам, терзающим его каждый раз, стоит только сомкнуть веки. Привык к вечному желанию спать, к апатии, к ненависти, к холоду в груди и липкому ужасу, давно уже поселившемуся в его черепной коробке, слишком маленькой для стольких сожителей. Аллен не хочет в этом признаваться, но ему нужна помощь. И потому он вновь приходит в чужую комнату. Опять опускается на колени возле кровати, опять натягивает самую последнюю свою, припасённую только лишь для одного человека улыбку. Потрескавшуюся и дрожащую, но всё ещё, кажется, живую. Он сжимает холодными пальцами послушную ладонь, размыкает губы, чувствуя, как натягиваются вшитые в них ниточки молчания, как раздирается плоть, и опять… Шепчет. – Я так рад, что ты, наконец, вернулся, Канда… – сложно дышать. Невероятно сложно тянуть из себя слипающиеся слова, заставлять их оживать, заставлять звучать в этой тишине и нести хоть как-то смысл. – Я ждал тебя вот уже неделю, знаешь? – У него осталась в запасе ещё одна сказка. Заношенная, потёртая и тусклая от пыли, но она есть. Ещё мерцает слабыми отсветами в чужих тёмных глазах, ещё лучится последней и искренней нежностью под белоснежными перчатками, которые Аллен уже всей своей душой ненавидит. Канда молчит. Канда позволяет гладить свои руки, смотрит так спокойно, так уверенно, будто бы всё идёт как надо. Слушает очередную историю, привезённую Недомерком из новой миссии, делает вид, что это интересно, что важно и нужно вот именно сейчас узнать, о том, как в раю, непременно на них только двоих, сейчас идёт дождь. Как стеклянные капли барабанят по серым стёклам их маленькой комнатки, как хилые снежинки, мешающиеся с осенней водой, заметают старые рамы, а рядом мурлычет, трясь о чьи-то ноги, большой, толстый и непременно рыжий кот, с пышными усами и невероятно наглым взглядом. И, когда Аллен засыпает в чужой кровати, уже давно принятый, пригретый и не сгоняемый с неё всякий раз, уже не вынужденный волочиться мрачными коридорами в собственную пропахшую безумием комнату, Канда даже не выпутывает собственные волосы из холодных пальцев. Лишь только тихо ухмыляется, наблюдая за мерным вздыманием груди Недомерка, и прижимается на самую каплю ближе. В такие ночи Аллен может спать спокойно. В такие ночи он не тонет в тёмной и мёртвой воде, не просыпается с глухой тишиной в голове, не захлёбывается наяву, не кричит это глупое, ненавистное и жалкое «помоги», не тянет руки к тонкой фигуре в длинном плаще, и не молит её о спасении, он просто… Спит. И не знает, что Канда, его милый, глупый Канда, прижимает его ещё теснее с каждым неровным вдохом, не знает, как касается его ладонь седых вихров, как едва шевелящиеся губы почти неслышно рассказывают… Его же, глупые и бессмысленные сказки. Со счастливыми концами и благородными рыцарями, с сотканными из разноцветных полос света небесами и волшебными западными драконами, с мягкими губами пушистых шетлендских пони, упоённо жующих шерстяную варежку вместе с талым снегом и кусочками рафинированного сахара, с простыми и добрыми людьми, с дружбой и любовью, с синими глазами и белыми ресницами. Сказки без крови, запаха смерти, холода и вечного, непроходящего страха. Без Ноев в голове, без Графа и Чистой Силы, без Ордена. Аллен не знает, что давно уже докричался. Давно уже помощь свою, такую необходимую, такую важную, дождался. Он и не замечает, что Канда теперь тонет вместе с ним, и тёмные воды смыкаются над их головами, не в силах расцепить крепких и ласковых рук.