Where's my love?

Они оба не любят зиму. Сейчас, когда ноябрь уже покрывает столбы инеем, устилает первым пушистым снегом асфальт, тонкими ледяными пальцами залезает под куртку и морозит не только тело, но и что-то глубже. Холод снаружи — холод и внутри. Горький дым сигареты мешается во рту с медным привкусом крови треснувших губ. Курить Тэхену не хочется: не потребность, а скорее просто желание занять себя чем-то, пока мысли не разорвали голову изнутри. А они только набирают обороты, точно торнадо, в эпицентре которого призрачно мигает сомнение. Нет, не стоило сжигать все мосты, ведущие к одному единственному чужому-родному человеку, топить их обугленные остатки в ледяном всепоглощающем океане именуемом «теперь уже в прошлом». И не оставляя себе шанса, обернувшись, увидеть на той стороне берега того, кто оставил тебе частичку себя под черепной коробкой, и при каждом удобном случае подбрасывая призраков минувшего: чей-то звонкий голос и смех будет неизменно напоминать о нем, чья-то широкая улыбка, так далекая от той единственной, хрупкий, миниатюрный силуэт, скрывшийся за поворотом, его лицо в отражении витрин — все будет напоминать о нем. Улицы, по которым ходили вдвоем, одни наушники на двоих и общий плейлист, один единственный выходной, который можно было провести в постели и компании друг друга, тесно обнявшись, уткнувшись носом в любимую макушку… Воспоминания, которые бороздят только что появившиеся от собственных рук раны на сердце, запатентованном одним единственным человеком, который не дрогнувшей рукой выгравировал на стенках «Чимин», присвоив себе, но, как оказалось позже, не в силах удержать. И лучше бы в груди зияющая рана, сквозная дыра слева, чем бьющееся сердце, своему хозяину не принадлежащее. Любить то любишь? Нет. Любил? На этот вопрос самому Тэхену ответить сложно. Возможно. А может и не было этой любви с его стороны вообще никогда. Тогда все становится предельно просто. Ты человек, которому всего лишь нужна компания в лице такого же человека. Потребность в тепле, заботе, коротких диалогах, робких поцелуях, ласки — ты человек, а значит, существовать ты в одиночестве не способен. Это потребность с пригоршней чувств бонусом. Вот и все. А если все не так, может, поспешил? Но разве имеет он право, Тэхен, сомневаться в таких делах, касающихся не только его, но и того, кто принес свое сердце на его алтарь, принес себя самого, свою душу, отдался без остатка, поклонившись собственному богудемону? Так и остался ни с чем, остался нелюбимым собственным ангелом смерти, в лице Тэхена, который в последний путь и отправил, а то самое несдержанное «люблю», сорванное с пухлых алых губ, растворилось в воздухе, как растворяется дым от тлеющей сигареты в руках. Даже если бы захотел, Чимин не смог бы так просто отпустить Тэхена. Он и не хочет. Спешно натягивает на себя ботинки и куртку, попутно вытирая застилающие глаза слезы, в который раз отстегивая от себя тонкую шелковистую гордость, срывается вниз. Задрав голову вверх, Тэхен увидел, как мимо окон между лестничными пролетами уже бежал вниз человек. Он затушил окурок носом ботинка и закрыл глаза, услышал, как с шумом отворилась подъездная дверь, врезаясь в соседнюю стену, как человек за его спиной замер, боясь сделать даже кроткий вдох, как осторожными, нерешительными шагами подошел к нему, и, уже смелее, обнял со спины. Тэхен даже сопротивляться не стал.  — Не бросай. Прошу, — совсем тихо прошептал Чимин, не давая своей гордости больше ни шанса, окончательно втаптывая ее тяжелыми ботами в землю. У Тэхена все так же закрыты глаза, но даже под опущенными веками он видит сейчас Чимина: такого испуганного, в широко раскрытых глазах плещется целое невыплаканное море, точно такое же, как между ним самим и Чимином, возникшее из-за столь резкого контраста чувств к друг другу, настолько темное, мутное, что в нем можно потерять свое отражение, но оно вовсе не ледяное — теплое. — Ты ведь не любишь меня больше, ведь так? — доносится пропитанный отчаянием скулеж из-за спины Тэхена, в котором в этот момент что-то с треском ломается, обрывается и падает прямо под ноги, разбиваясь и разлетаясь на миллионы осколков. Кажется, это было сердце, потому что даже царапающее ребра изнутри нечто не может заставить Тэхена ответить. Он молчит, и молчанием этим бьет по всему существу Чимина, который утыкается лицом ему между лопаток. Приглушенный курткой всхлип оглушает, чувство вины накатывает мощной липкой волной — не избавиться. Но разве Тэхен виноват? Что вообще он мог сделать в таком случае? Как он мог заставить биться свое сердце лишь для одного человека? Единственное, что он мог, это уйти немного раньше, не тешить себя надеждами, что когда-то полюбит и не отравлять ядом чужую-свою душу. А теперь на его и Чимина шеях острая леска, повязанная собственными руками. Она режет и душит, затягиваясь с каждым днем все плотнее и плотнее, разрезая нежную кожу, а они уже не успевают менять телесного цвета футболки, пряча друг от друга пятна крови и ждать, когда прозрачная нить порвется. Это зависимость, привязанность, но никак не любовь. Они были друзьями, настоящими друзьями — потрясающее сочетание. Но их дружба переросла в нечто большее, близкое. Они были как две соседних части одного пазла, идеально подходящие друг другу, созданные точно для друг друга. Но их пазл собирали слишком много и слишком часто, но, оказавшись из дешевого картона, уголки помялись и растрепались. Теперь такой идеальной формы больше нет, и вряд ли когда-нибудь еще будет. Тэхен пропускает момент, когда позволяет себе повернуться, и встречается глаза в глаза с заплаканным Чимином, притягивает его к себе вновь, обнимает, пряча озябшие руки под его расстегнутую куртку, а там, осторожно пробираясь под футболку, укладывает ладони на поясницу, чувствует, как теплая мягкая кожа покрывается мурашками. Он поднимает ладони выше, ведет вдоль множество раз изученной впадинки позвонков, касается пальцами выученной наизусть россыпи крошечных родинок. Еще выше к лопаткам, под одной из которых тоненький шрам от пореза, оставшийся на этом миниатюрном теле, история появления которого известна лишь им двоим, как напоминание очень откровенное и личное. Температура тела у Чимина всегда немного выше остальных — его тепла могло бы хватить на двоих; хватало в самые холодные ночи на одного вечно мерзнущего Тэхена, даже сегодня, прямо сейчас. Чимин отмирает и осторожно расстегивает ему куртку, прижимаясь к родному телу плотнее, делясь своим теплом и надеясь отогреть все то, что заморозили ноябрь и время. Ведь у Чимина там, внутри, — тепло. Всегда тепло и никогда не остынет. Утыкаясь лицом в открытые ключицы, прикасаясь губами к оголенному участку кожи, Чимин вновь замирает. Тэхену нравятся эти мокрые от несдержанных слез губы. Ему одному лучше всех известно, как эти губы умеют улыбаться даже тогда, когда вовсе не осталось для этого сил. Такая завидная и бесконечно искренняя улыбка.   — Пойдем домой? — осипшим голосом попросил Пак, обжигая горячим дыханием шею Тэхена. А Тэхен вновь молчит. Чимин отнял от него голову и посмотрел в глаза, в которых поселилась до сего дня неизвестная пустота. — Тэ, родной, пожалуйста, хотя бы до утра, — с такой надеждой и мольбой Чимин искал в глазах напротив согласие, а под ребрами уже рвало торнадо, — пожалуйста, не лишай меня этого, позволь мне хотя бы немного побыть с тобой. Еще совсем немного… Голос Чимина оборвался, он горько всхлипнул, как плачут, должно быть, маленькие дети, которых безнаказанно обидели. Неужели Тэхен действительно от него сейчас уйдет навсегда? Неужели Тэхен действительно может так жестоко с ним обойтись? Неужели он, Чимин, это действительно заслужил? Осознание убивало, уязвленная душа в теле не желала оставаться ни секунду: хочешь, убивай прямо сейчас, отсекай голову с плеч, только не мучай меня так. Чимин осел, падая на колени. Тэхен опустился на корточки к Чимину, который не поднимал лица. Какое может быть у них двоих будущие? У двух мужчин? Нет, абсолютно никакого. Да если бы причина была лишь в том, что они одного пола. Он поднял Чимина к себе на спину и направился в дом. Он не планировал оставаться, просто занести погруженного в себя и не реагирующего не на что парня в квартиру. Тэхен внес Чимина в их спальню, снял с него ботинки (о чем пожалел после), куртку и джинсы, уложил на кровать, пока тот хватал его за руки, целовал ладони и не переставал плакать и просить остаться. Когда Тэхен покинул их квартиру, Чимин выбежал за ним следом в чем есть, босой, на ледяную лестничную площадку. Тянул за руку обратно, как утопающий за спасительный круг, как за последнюю возможность выжить. — Вернись в квартиру, — с паузой после каждого слова пригрозил Тэхен, — немедленно, — и только сам бог знал, как ему сейчас тяжело. — Не уходи! — сорванным голосом умолял Чимин. — Блять, Чимин, вернись в квартиру! — из последних сил рыкнул на него Тэхен, вырывая свою руку из цепкой хватки. Он пытался разбудить в себе злость, может даже отвращение, но вышло только отчаяние, хорошо прикрытое, сдобренное жирным слоем агрессии, но отчаяние. Невыносимо смотреть на это заплаканное лицо, причиной слез которых стал. Хочется пасть на колени и просить прощение за каждую слезинку, скатившуюся по этим острым скулам, уткнуться головой в живот и просить, просит, просить… Но падает Чимин, звонко ударяясь коленями и ладонями о бетонный пол: Тэхен слишком резко выдернул свою руку и Чимин не устоял на ногах. «Переборщил» — пронеслось у Тэхена в голове. Он подскочил к Чимину, раньше, чем успел подумать, как тот утянул за собой следом. Чимин не отпускал, обнимая Тэхена ногами и руками, нашептывая тому на ухо «не уходи, не уходи, останься…» и «люблю, люблю, я так сильно люблю тебя…» как мантру, как самое сильное заклинание, которое поможет удержать самое дорогое, что у него есть рядом. Вот только Тэхен в магию не верит. — Ну неужели ты не понимаешь, что творишь? — обессиленно выдохнул он. — Не усложняй, нам и так вдвоем сейчас непросто, но послушай, — он обхватил ладонями лицо Чимина, заглянул тому в заплаканные глаза, скользнул взглядом по переломанным болью бровям, точно запоминая, обвел каждую крошку-родинку, и замер на мокрых, искусанных губах, — потом будет легче. Пожалуйста, поверь мне. Чимин словил его взгляд и подался вперед, сокращая сантиметры расстояния между ними, осторожно касаясь дрожащими пальцами скул, потом опускаясь ниже, обводя контур скульптурного подбородка. Ему хотелось напомнить упрямому Тэхену, как сильно им обоим нравится целоваться. Он обвил его шею руками, притягивая еще ближе. Нос к носу, губы в губы. Так непозволительно близко для других, но недостаточно для них двоих. Чимин прикрыл глаза, ощущая прерывистое дыхание на своем лице. Он ждет разрешения несколько секунд, которые тянутся точно целые сутки, шепчет «мне без тебя потом не надо, меня без тебя потом не будет» и касается губ Тэхена. Нежно, невинно, преданно, делясь соленым вкусом своих слез и горечи внутри, создавая резкий контраст между своими мягкими, горячими губами и губами Тэхена, обветренными, немного шершавыми и горькими от сигарет. Разгромлен. Пал перед личным искусителем. Тэхен сдается. Он отвечает. Ласково, тепло, словно пытаясь вложить в этот поцелуй такое ненужное и не к месту «прости». Но Чимину нравится чуть глубже и он вжимается в дорогое ему тело сильнее, увеличивая напор так, что через мгновение поцелуй становится жаркий и пошлый. Не любовь — страсть. Вот что между ними. Еще одна теория. Эта мысль простреливает в мозгу Тэхена точно электрический заряд, и он отстраняется. Он встал, поднимая за собой окоченевшего, полуголого Чимина. Они вернулись в квартиру. Вдвоем. Тэхен уложил его в кровать второй раз за эту ночь, но теперь лег рядом, крепко обнимая, переплетая с ним ноги, отогревая его заледеневшие стопы. Чимин прижался лбом к его груди и стал слушать гулкие удары сердца-гиганта под ребрами и размеренное дыхание рядом. Тэхен запустил свои тонкие пальцы в мягкие волосы и начал гундеть какую-то мелодию в макушку Чимина, пока тот боролся со сном, но проиграл. И как только это случилось, Тэхен выбрался из объятий-оков и ушел, поцеловав уснувшего в теплый лоб на прощание, и оставив в этой квартире, сказанное Чимином «люблю тебя, я так люблю тебя…» без ответа.

«Прости, что так и не смог полюбить тебя, Чимин».