Кофе, сопли, баббл-гам

Все в порядке, все хорошо. Мишель Джонс имеет на это право. Мишель шестнадцать, и у нее все о’кей. И она имеет право чувствовать то, что чувствует. Нет, не имеет. — Вот блинский блин. ЭмДжей утыкается в своей скетчбук, откуда на нее смотрит милая мордаха с заветными ямочками на щеках. У нее чешутся руки вырвать этот портрет и запустить в ближайшую мусорку через весь класс, хоть это и ничего не даст. Ведь Мишель, дура набитая, нарисует еще один, сразу же. Нет, это ненормально. Надо что-то делать. ЭмДжей не знает, когда это началось. Может, пару месяцев назад. Может, год. Может, три жизни назад — если вдаваться в буддийскую теорию переселения душ. Да в принципе, кому какое дело, когда это началось? Главное — поскорее от этого избавиться. ЭмДжей нравится ощущение того, что она нужна. Что каждый день, в четыре тридцать, в кабинете номер сорок семь ее ждет кучка неисправимых ботанов, которые ждут не дождутся первого этапа осенней олимпиады по математике. Ей нравится, что она командирша этой кучки неисправимых ботанов и является такой же отвязной ботаничкой. Ей нравится быть частью этой небольшой общины. И ей нравится, как Питер Паркер смотрит на нее, когда она заходит в кабинет номер сорок семь ровно в четыре тридцать. У Мишель чешутся руки. Она теребит шнурки своей толстовки, вертит ручки, затачивает карандаши до остроты медицинских иголок… Потому что ее ладони постоянно тянутся к нему. Ведь положение между ними хватит для того, чтобы подать ему ладонь или хлопнуть по плечу... Но Мишель прекрасно знает, что это будет как наркотик. Захочется ещё и ещё. Она мысленно дает себе хорошую пощечину, потому что ну подруга, ну какого черта? Все, что с ней происходит, ненормально. Все, что с ней происходит, сидит за партой слева, со скучным видом что-то калякая в тетради по физике. Все это похоже на какую-то жуткую шутку. ЭмДжей хреново, когда он рядом и когда не рядом. Хреново, когда он бесстрашно желает доброго утра в пасмурный понедельник. Хреново, когда придерживает дверь кабинета. Хреново, когда слышно его «думаю, нужно прислушаться к нашему капитану». Но ей безусловно (безусловно!) хреновей еще больше, когда она пересекает класс математического клуба и понимает, что сегодня Паркера рядом не будет. Примечательно, что на сходках клуба он всегда сидит напротив. Угадайте, что делает ЭмДжей рассеянной? У Мишель такое чувство, что она играет в какую-то викторину, отвечая на вопросы темы, которую не вкуривает. Потому что каждый раз, когда он обращается к ней, и она отвечает, в ее голове просыпается тоненький противный голос, который постоянно молвит: — Девчуля, ну ты и лоханулась. ЭмДжей молится, чтобы никто не узнал. Чтобы никто не догадался. Хотя, отрешенная репутация ботанички с хорошо поставленным ударов дает неплохую защиту. Кому какое дело на какую-то Мишель? Главное, команда от школы под ее главенством прошла в последний этап математической олимпиады. Директор, в радостном предвкушении, обещал закрыть глаза на все ее проступки и перестать оставлять после уроков и звонить родителям. — Только не порть школьное имущество, — на секунду вернув суровое выражение лица, сказал он. Вот только на чем, спрашивается, ей выгружать свой пыл? … И теперь, в свободное от уроков время, самая суровая девочка Бруклина прогуливается по крышам заброшенных многоэтажек, ибо концепция свернуть шею очень привлекает. Самая суровая и одинокая девочка. Она даже пригласить на свидание его не может. И нет, смелости у нее хватит, а вот нервов выдержать его отказ… Нет, извините. ЭмДжей запивает влюбленность сладким кофе из макдака и раскрывает зонт — начинается дождь, а она все еще на крыше. … И буквально весь кофе чуть не вырывается фонтаном из ее рта, ибо на пожарной лестнице она видит скрюченную фигурку в красном обтягивающем трико. ЭмДжей не представляет, что ей делать. Развернуться? Достать телефон и начать снимать? С минуту она мнется на одном месте. Полились осадки, крупные капли стекали по поверхности костюма Человека-Паука. — Твою мать, — ругается Гонзалес, и это первые искренние слова за пару месяцев. Она не придумала ничего лучше, кроме как спуститься к нему и закрыть его от проливной стихии зонтом. Логическое мышление отослано в пекло. Человек в костюме замирает и напрягается — ЭмДжей понимает, что он сейчас сиганет прочь, и выдает: — Я не причиню тебе вреда. Впрочем, эти слова ничего не значат. Абсолютно ничего. Но он остается. ЭмДжей присаживается рядом и свешивает ноги. Паук задирает маску на пол лица и утирает нос. — Тяжелый день, а? — спросила ЭмДжей. Риторический вопрос повисает в воздухе, полным озона. Она протягивает кофе. — Еще горячий, — добавляет она. Она вообще не понимает, что забыла на пожарной лестнице заброшенного дома рядом со звездой девятичасовых новостей, но ей это нравится. Человек-паук продолжает молчать, но и ЭмДжей не является хорошим слушателем. Ей гораздо больше нравится исподтишка рассматривать его накаченные мышцы пресса, обтянутые сине-красной тканью. Минут через десять она встает. — Сорян, — протягивает ЭмДжей. — Но если я не приду домой раньше семи, маман меня убьет. Паук протягивает ей давно остывший бумажный стаканчик, но Мишель трясет головой — сам допивай. На месте ЭмДжей любая другая девочка из школы стояла бы с мокрыми штанишками. Любая другая бы пищала от восторга. Любая другая бы давно вытащила телефон и выложила сторис. Но ЭмДжей не нужен супергерой, умеющий плеваться жижей из задницы восьминогого насекомого. ЭмДжей предательски сохнет по тощему шатену с карими глазами из класса по физике. Незрелый ботаник с вечно холодными ладонями единственное, что нужно ей от Вселенной. Хей, неужели это так много? Через неделю в школьном зале почета на стенде красуется кубок за математические заслуги. С Мишель поздоровались ребята из параллели и сказали, что гордятся. Питер и Нед сидят с ней за одним столом, и это вроде стало обычаем. Внезапно перед носом Мишель вырос большой стакан ароматного дымящегося кофе. Она повернула стакан — на его стороне название неизвестной забегаловки. — Там делают самые вкусные тако в городе, — как бы между прочим объясняет Паркер. — Зачем? — не понимает ЭмДжей. — Я же должен вернуть должок, — брякает парень. Нед рассеянно напевает имперский марш и доедает свой обед, упустив, наверное, самое милое зрелище — сбитое с толку и удивленное выражение мордахи ЭмДжей и покрасневшего до кончика носа Питера.