Traeme paz

Сколько зарубок на твоем стволе, моя милая? Антиматерия

Горячий ветер вперемешку с дымом и пылью треплет волосы, где-то вдалеке еще слышится стрельба. Сэндз не кричит, когда она рывком поднимает его на ноги: слишком много сил уходит на то, чтобы заставить работать опьяненный наркотиками мозг. Он не может ей не подчиниться — дуло пистолета упирается ему в шею где-то под ухом. Если она выстрелит, то пуля пролетит наискосок, сквозь сонную артерию. У него только один шанс; либо она, либо он. «Ты даже не поймешь, что случилось, милая», — думает Сэндз, прежде чем дрожащей левой рукой нажать спусковой крючок. Осечка. Сэндз испытывает ужас, какого еще никогда не знал в своей жизни. Мягкие, смеющиеся губы Ахедрес отстраняются, она отводит его пистолет в сторону от своего живота; Сэндз пытается снова вдохнуть, но он, кажется, забыл, как это делается, и потому покорно замирает. — Вот ведь скотина, — с укором говорит Ахедрес. Он не сомневается — жалкие клочки, оставшиеся от его жизни, она превратит в сущий ад. *** Он знает, что Ахедрес не простит его за покушение. Он знает, что она злится, знает, что она его накажет. Сэндз стискивает зубы, стараясь перетерпеть боль, едва ли выносимую при любой попытке пошевелиться. Челюсти болят от напряжения после прошедшей ночи — он был благодарен небесам, когда его начали отпускать судороги. Это было страшно — полностью потерять контроль над своим телом, скручиваемом спазмами. Когда он кричал, она зажимала ему рот и говорила что-то — Сэндз был не в состоянии разобрать. — Ты же знаешь… Я так долго не протяну, — с кривой усмешкой произносит он, слыша движение где-то рядом сквозь нескончаемый шум в ушах. Слова даются тяжело. — Плевать, — коротко отвечает Ахедрес. Она даже не перевязала ему раны. Прошло больше суток, но Сэндз знает, что еще не поздно умереть от сепсиса. Он не уверен, хорошо или плохо то, что он еще этого не сделал — без медицинской помощи он был обречен гнить заживо. — Мне больно, — через силу говорит Сэндз, и в его слабом голосе слышится какая-то детская обида. Ахедрес не собиралась выхаживать его. Со смертью отца она, как законная наследница, стала главой картеля. Ей не привыкать к горю потери, она не боится брать на себя ответственность, но все же ей совсем не до Сэндза. Он никогда не слышал, чтобы она плакала — не той породы человек. Ее голос никогда не дрожал, ее руки всегда тверды, и Сэндз гордился ей, такой сильной и дерзкой, иногда смущался от этого, и всегда побаивался. Было что-то особенное в том, чтобы услышать от нее приказ в ответ на недовольство. Даже когда она и в правду пугала его, он думал — она только играет. В воздухе витает сигаретный дым. Если Ахедрес и стреляла у него сигарету-другую, это случалось крайне редко. Видать, ей самой сейчас приходится несладко. — И чего ты от меня хочешь? — отвечает она наконец. — Если бы не твой поганый музыкант, ты мог бы сейчас быть в руках опытного врача. Сэндзу приходиться напрячься, чтобы понять, о ком она; а когда он понимает, то почти смеется. Какая ирония. Сэндз прекрасно знает, на что был способен доктор Гевара. Человек, который две недели пытал напарника Рамиреса и собственноручно лишил самого Сэндза зрения, несомненно, придумал бы, чем еще его развлечь в своем подвале. Если бы он был жив, Сэндз не знал бы, кого бояться сильнее — лучшего друга Барильо или его любимую дочь. *** Каждый раз, когда Ахедрес уходит, слышится противный громкий звук задвигающейся с той стороны щеколды. Конечно, она знает, что с обычным замком Сэндз справляется в два счета. Сэндз открывает окна и вцепляется пальцами в решетки. На улице тихо — наверное, Ахедрес затаилась где-то на окраине. Он пытается кричать, но толку никакого. Возвращаясь, Ахедрес усмехается следам от решетки на его лбу. Она усаживает его в постели — тот не удерживается от вскрика. — Жри, — приказывает она и тычет холодной ложкой в его губы. Сэндз морщится, но рот открывает: первое время его постоянно тошнило, но уже сейчас чувство голода стало необычайно сильным. Он слышал, что человек может прожить без еды до нескольких месяцев, и совсем не собирается обрекать себя на это. Ахедрес забавляется с ним, как ребенок с насекомым — за ее фальшивой заботой есть только желание унизить и продлить страдание, потому что если бы она хотела его смерти, застрелила бы его еще тогда, на площади. Нет, она вся в отца, отпустившего Сэндза побродить по улицам перед тем, как люди из картеля его добьют. Она треплет его по щеке. — Видел бы ты это жалкое зрелище. Если бы у него было достаточно сил, Сэндз бы плюнул ей в лицо. Но у него нет сил. Его едва хватает на то, чтобы глотать пищу. — Злишься из-за папочки? — срывается он, и сам пугается этого. Ахедрес молча бьет его по лицу, и он съеживается, ожидая следующих ударов. Она смеется. Сэндз все еще боится боли. Сэндз все еще не знает, боится ли смерти. *** Дверь в ванную приоткрыта. Сэндз сжимает раковину и наклоняется, чтобы напиться воды. Внутри все перекручивает, в висках стучит. Сколько шагов он прошел по стеночке? Десять? Сэндз боится не дойти обратно. Он не уверен, но, кажется, выстрелом ему раздробило кость в правой ноге. Проще уж доползти, но Сэндз не хочет, чтобы Ахедрес это видела. — Господи, как же я тебя ненавижу, — шепчет он, рухнув на постель. Она здесь, он чувствует, как продавлена кровать, чувствует запах ее шампуня. Она всегда так приятно пахла. — Еще неделю назад ты говорил мне совсем другое, милый, — замечает она. Вдох-выдох. Воздух, кажется, едва доходит до легких — вдохнуть глубже он не может. С затрудненным дыханием нарастает паника; с паникой все труднее дышать. Какую-то неделю назад Сэндз в ней души не чаял. Он зарывался лицом в ее волосы, смотрел в ее глаза и на жесткий изгиб ее вечно-розовых губ (на вкус чуть сладковатых от помады), прикасался к ее коже едва ли не с благоговением, и в его голове не было и намека на мысль о том, что она сделает с ним что-то подобное. Конечно, их роман полнился притворством, всегда, с первой секунды их первой встречи, когда она очаровала его одним только взглядом до того, как это успел по обыкновению сделать он. Ахедрес была опасной, она всегда смотрела на него с этим дерзким прищуром, она захватывала и подминала под себя, и Сэндз принял поражение — он не мог ее одолеть. Губы Сэндза дергаются, он сглатывает, и он не может, не может злиться на нее. Он не верит, что она сделала с ним все это. Он не верит, что она была в той комнате и смотрела с привычным равнодушием, каким-то холодным интересом, когда по ее указке папаша разобрался с ним. Она даже не думала остановить отца. Он видел все своими глазами — прежде чем лишился их, и все равно не может принять это. А ведь он доверял ей настолько, что посвящал ее в свои планы. Жадный и изворотливый — он впервые в жизни заботился не только лишь о своей выгоде. Он хотел разделить с ней грубую страсть и деньги; может быть, даже хотел удержать ее. Но Ахедрес этого было недостаточно. Она изначально метила куда выше, а Сэндз оказался просто офицером, мимоходом сбитым с доски в гораздо более основательной, чем он думал, игре — в ее игре. Ахедрес оказалась ферзем, а Сэндз, пусть и косвенно, умудрился поставить мат ее королю — неудивительно, что она была в ярости. Но сейчас, медленно угасая в ее руках, он уже не имел никакого значения. Будь она чуть ласковей с ним, он бы к ней, без сомнений, примкнул. Он бы простил ее. Он бы на все согласился. Но Сэндз не был нужен ей таким — уже не нужен был. Просто он знал слишком много, чтобы она его отпустила. — Зачем ты притащила меня сюда? Могла бы оставить ребятам. Ахедрес вздыхает, но не отвечает. — Смотрела бы, как они изо дня в день накачивают меня наркотиками и пускают по кругу… — Я и сейчас могу это сделать, — отрезает она. Сэндз замолкает. Она ложится рядом, и ее волосы проскальзывают по его щеке. Это очень неправильно, что после всего этого она позволяет ему быть в ее кровати. — У тебя хорошая фантазия, но думай, кому подаешь идеи, — говорит она, и улыбка чувствуется в ее голосе. — Тем более, когда люди из ЦРУ не делают даже попыток тебя вытащить. Сэндз дрожит, и ее рука ложится на его плечо. Он пытается дышать глубже. От этого страха не убежать; от Ахедрес не убежать. В последний раз он был настолько беззащитен, наверное, когда только родился. Она права: Сэндз полностью оторван от внешнего мира. В телефоне был чип; но он помнил, как выбросил телефон в такси, и даже если внезапно оборванный звонок кого-то встревожил, даже если его хватятся — не найдут. Он знает, о боже, он знает, какое удовольствие приносит ей, когда не может сдержать скулеж. *** Ахедрес отодвигает щеколду и морщится, чувствуя трупный запах. На подушке лежит пистолет, который она забыла взять утром. — Черт. Я была уверена, что тебе не хватит духу. Свет, ярко-желтый, будто пропущенный сквозь янтарь, пересекает полосой осунувшуюся щеку. На виске аккуратное обуглившееся отверстие, да струйка крови, трогательно запутавшаяся в волосах. Умница, почти ничего не запачкал. Ахедрес, отодвинув его ноги, садится на край кровати и задумчиво смотрит на кроны деревьев за окном. Закрывает ненадолго лицо руками, затем укладывает на колени и внимательно присматривается к пальцам. Не дрожат. 27.11.17-29.11.17