Бойлермейкер

      Я не пьян, но на языке моем горечь невысказанных вслед ему слов. «Прости», «Я не хотел», «Я правда так не думал», «Ты мне дорог», «Вернись».       Их сотня таких.       Я залпом пускаю по горлу 200 миллилитров рома и прошу повторить. По телу не разливается ни тепло, ни жар, это все сказки для маленьких взрослых, которые не умеют пить.       На сидение рядом со мной опускается он. Я не слышу его голоса, не вижу лица, мне все равно, он не со мной, этот чужестранец.       И мне повторяют стакан рома, и я повторяю вливание в себя этой зловещей жидкости. Чтобы не чувствовать горечь слов, несказанных когда надо.       — Если бы я был кофе, ты был бы моими сливками?       Это самый дурацкий подкат в мире, я думаю. И поворачиваюсь на голос.       Этот парень не имеет кожу цвета эспрессо. И улыбка у него не сказать, что лучезарная. Алкоголь в моей крови не приписывает ему лишних достоинств. Он обычный. И он смотрит на меня.       — Это самый дурацкий подкат в мире, — слышу я свой голос. Наконец-то хоть что-то сказал, но это не те слова.       Да и были бы те, я бы все равно ничего уже не изменил.       — В таком случае, — он хмурится на мгновение, а потом снова озаряется улыбкой. — Твои родители случайно не космонавты, потому что я почти уверен, что они создали тебя из звездной пыли.       — Мы все состоим из нее, придурок.       Я даже закатываю глаза. А они болят от света мира, и даже в темном помещении бара не расслабляются.       Думаю, что надо уходить. Останусь здесь, непременно заражусь идиотизмом от этого парня воздушно-капельным путем. И не делаю ни единой попытки встать со стула и уйти.       — О, так в душе ты романтик?       Он пытается меня закадрить, а я отвечаю только холодным «Почему-ты-такой-тупица» презрением. И не ухожу. Мне почему-то становится интересным, что он может выкинуть дальше.       Переспим ли мы?       Нет, не настолько дальше. Я только расстался с парнем.       И я снова повторяю заказ.       Парень слева молчит, уткнувшись в свой стакан. От него не пахнет алкоголем. Он травит свои дешевые пикапы в трезвом виде. Мне даже становится его немного жаль.       — Меня бросила девушка, — сообщает он. Я киваю. — Она не знала, что мы встречаемся, и была очень рассержена.       И я снова киваю. Пытаюсь разглядеть его получше краем глаза. Темно-русые волосы, смуглая кожа, показушное желание быть мачо и такая слабость внутри. В какой-то мере я его понимаю.       Он весь вечер сидит слева от меня. Иногда лениво кидает мне очередной комплемент. Я думаю, что неудивительно, что его бросили. Или его даже не рассматривали как парня.       Ближе к ночи он напивается в бесповоротную хламину. Рядом не оказывается никого, кто знал бы о нем больше, чем «О, да это же Лэнс», и я вызываю такси и везу его к себе. Он спит на заднем сидении, на моем плече и пускает слюни. Это лучше, чем если бы он пускал что-то другое.       Уже у себя дома я достаю из его куртки бумажник. Ему всего 17, и он студент Гарнизона. Я не знаю, как он пробрался в город и бар. И я не знаю, как он собирался возвращаться в казарму после отбоя. Он остается в моей кровати до утра, а утром, ураганом пройдясь по комнате, он собирается на учебу. И исчезает за дверью.       Я думаю, что в воскресение нет занятий, даже в Гарнизоне, а построение он уже пропустил. Я это знаю, потому что именно в Гарнизоне я познакомился со своим бывшим. Я это знаю, потому что сам там учился.       Лэнс возвращается в бар через пару дней.       Конечно, я не выискивал его глазами все это время, когда заходил сюда вечерами, мне все равно, зайдет ли он еще раз или нет, учитывая, что ему, вне всяких сомнений, впаяли штрафной наряд за неявку на построение.       И я с превеликим удовольствием игнорирую его, когда он со вздохом занимает свое место слева от меня. Честно, мне все равно. Я все еще немного грущу о Широ и топлю свою грусть в виски. На этот раз виски.       — На этот раз виски? — Лэнс делает заказ и, облокачиваясь на стойку, поворачивается ко мне. Молчит на мое молчание. — Если бы ты был виски, я бы стал твоей колой?       — Я предпочитаю чистый, — говорю я.       Он фыркает. Чувствую на себе его насмешливый взгляд и таящуюся за ним издевку. Черт, я так легко попадаюсь на его крючок, но ни капли не жалею об этом.       И он снова завлекает меня в немыслимые чуть хмельные разговоры. На этот раз рассказывает про штрафной наряд за то, что он пропустил построение. Говорит, что поэтому и не заявлялся сюда. Сейчас пришел буквально на пару минут, потому что снаружи его должен ждать одногруппник из его команды. Я молча киваю на весь его словесный поток и дожидаюсь, когда он уйдет. Я не хочу сближаться с ним.       Он приходит и на следующий вечер, садится, делает заказ и, не переводя дыхания, поворачивается ко мне и спрашивает, в лоб.       — Ты же Кит, да? Я тебя знаю.       Я ставлю стакан на салфетку. Мне следовало бы поинтересоваться, откуда, но, как я уже успел заметить, Лэнс исторгает из себя нескончаемый поток словесного бреда, так что я могу даже не спрашивать, он сам все мне расскажет. И рассказывает.       — Ты же в этом году отчислился. Мы до этого были в одной группе. Я — Лэнс.       Я напрягаюсь и пытаюсь вспомнить этого смуглого парня. Нет, ни в какую. В ту пору я смотрел лишь на одного человека. А тот человек никогда не смотрел на меня.       Это пробуждает во мне то, что я стремлюсь забыть. Гарнизон, мечты о космосе, Широ, наши отношения…       Я встаю со стула и достаю из заднего кармана двадцатку. Допиваю виски и ухожу, даже не попрощавшись. Слышу позади возмущенное «Эй!», но мне все равно.       Я закуриваю у входа и, не разбирая толком дороги, иду в неизвестность.       Всю следующую неделю я не появляюсь в баре.       Зато в моей кровати появляются новые лица. Я их даже не запоминаю, не вижу разницы между одними и другими. Одни напоминают мне Широ, другие — Лэнса, и я даже не удосуживаюсь узнать их имена. Когда я курю у окна, они обычно уходят.       Тогда я наливаю себе еще немного в стакан, прежде чем идти искать кого-то еще.       Я не помню, как снова оказываюсь в баре, так просто выходит само по себе. Цепляю милую девчушку, или она цепляет меня, и мне все равно, кто делает это первым. Я покидаю бар и уже на выходе смотрю в сторону стойки.       Лэнса там нет, и я почти рад, что он не видит мой позор.       И я почти не вздыхаю тяжело, когда осознаю, что мне бы хотелось, чтобы он был здесь.       Когда я прихожу туда снова, бармен сообщает мне, что меня искал какой-то молодой человек. Высокий, смуглый, растрепанный. Лэнс.       Он оставил мне записку, и я разрываюсь между желанием прочитать ее и поджечь от нее свою сигарету.       Потом пытаюсь забыть ее содержание, снова лежа под кем-то, находя успокоение в чужих руках. На этот раз кто-то похож на Широ. Он так похож на Широ, что я почти готов заплакать, когда он наклоняется к моему лицу и горячим шепотом обжигает мне щеку «Расслабься, Кит, ты же хочешь этого».       Я почти точно не стираю с щек слезы, куря у окошка. Я почти уверен, что не говорил ему своего имени.       — Если бы я был пилотом, ты позволил бы мне сесть за твой штурвал?       Это такой глупый подкат, но мне сейчас подойдет даже тот, кто так тупо шутит. Я поворачиваюсь на стуле и встречаюсь взглядом с кем-то голубоглазым. Он лучезарно улыбается и едва ли не сияет изнутри.       — Ты можешь попробовать, конечно.       Я не успеваю понять, когда алкогольный делирий настолько помутнил мой рассудок.       Я очухиваюсь, когда его пальцы входят в меня. Он навис надо мной, и я не различаю его лица в темноте. Кто он, я не знаю.       От него приятно пахнет, у него пушистые волосы и достаточно длинные пальцы.       Я закрываю лицо руками, и он мягко отводит одну из них.       — Все хорошо, — говорит он хриплым шепотом.       — Смотри на меня, Кит, — тихо просит он меня.       Откуда они все знают мое имя.       Когда я открываю глаза, в окно проникает серебристый свет луны, и я даже могу рассмотреть его лицо.       У него испуганный взгляд и брови сведены к переносице от напряжения. Он поджимает губы. Достает из меня пальцы. Я закусываю губу, и вдруг замечаю, что не так. Он полностью одет. Он не собирается со мной спать.       Я хмурюсь, не понимаю, что пошло не так, почему я почти полностью раздет, а он нет.       Он садится на кровать и говорит:       — Извини.       — Я не могу.       — Я не должен был.       — Прости меня, Кит.       И он уходит.       Месяц проходит как в тумане.       Я перестаю спать с кем попало и пить. Не появляюсь в баре. Не пересекаюсь с людьми.       Почти все время я провожу вблизи песчаного карьера, где нет никого. И никто мне не нужен.       Позже я узнаю, что Широ исчез не только из города, но и с радаров Гарнизона. Он числится пропавшим без вести.       Я жалею, что между нами все так закончилось.       Однажды я нахожу его письмо в своем ящике. Теперь я знаю, что он тоже об этом жалел.       Первый приступ удушья будит меня от очередного кошмара.       Я задыхаюсь и хриплю, я не могу сделать вздох и бреду к окну. К настежь распахнутому окну. Я никогда его не закрываю.       Я царапаю ногтями горло и цепляюсь за воздух, за миллилитры доступного мне кислорода, прежде чем меня отпускает.       Я утираю с уголков губ слюну и слезы с щек, рвано пытаясь ухватить чуть больше воздуха в сжимающиеся легкие.       Я надеюсь, это просто астма.       Я встречаю на улице Лэнса. Точнее, это он встречает меня в один из тех выходных вечеров, когда я собираю свои скромные средства в кучу и иду за продуктами в город.       Я натягиваю капюшон по самый нос, но все равно слышу какой-то незнакомый мне голос. «Лэнс, ты куда?»       — Кит! Кит, это ты?       Я закрываю глаза и шумно вдыхаю. Не убавляю шагу, но и не убыстряюсь.       Нет, Лэнс, это не я. Пожалуйста, пусть это буду не я.       Но это оказываюсь все же я.       Лэнс хватает меня за плечи. У него сильные руки и цепкие пальцы. Хватка не из приятных.       — Кит.       Я открываю глаза и вижу его лицо в свете фонарей. Блеск голубых, почти синих глаз, нахмуренные брови. Он выглядит так, будто сейчас либо врежет мне, либо расплачется на моем плече. Я не хочу ни того, ни другого, я хочу уйти отсюда.       В горле начинает свербеть. Я надеюсь, что это не новый приступ. Не опять, не сейчас.       — Нам надо поговорить, Кит! Где ты был все это время? Почему ты здесь?       Он нервничает, напрягается, вглядываясь в мое лицо. Конечно, я молчу.       От свербения в горле и от вынужденного его игнорирования у меня набегают слезы на глаза, а кровь приливает к щекам. Я из последних сил пытаюсь не раскашляться.       Ситуацию спасает крупный парень, знакомый Лэнса, которого я уже слышал. Я не разглядываю его, не успеваю.       Он хватает Лэнса за плечо.       — Лэнс, ты чего? Отпусти его. Не видишь, ему плохо.       Пока Лэнс поворачивается к крупному парню, я ускользаю из его мертвой хватки и убегаю в противоположном направлении. Подальше от них.       Горло сжимает астма, легкие горят от бега. Я забегаю в первый же достаточно отдаленный переулок и захлебываюсь кашлем, пытаясь вдохнуть.       Эти приступы становятся все сильнее.       Если бы рядом был хоть кто-то, кто смог бы мне все объяснить, я думаю, мне было бы проще.       Но рядом нет никого.       Ни Широ, ни Лэнса, ни той череды неизвестных мне партнеров.       Мне даже немного жаль.       Приступы будят меня ночью и не проходят минут 5.       Эти пять минут длятся как вся жизнь в Чистилище.       Такое чувство, что в моих легких осела пыль со всех концов вселенной.       Я уже не провожу свои дни у песчаного карьера и каждый день вытираю пыль со своего скромного хлама. Не закрываю окна. Мою полы и снимаю обувь. Проветриваю постель, выношу подушки и одеяла.       Это не помогает.       Каждую ночь я задыхаюсь.       Что-то происходит.       Со мной, с этой активностью в песчаном карьере, с землей. Я чувствую нарастающее напряжение. Оно пронизывает все мое тело и неприятно сводит органы.       Я так не могу.       Я выхожу в город, я снова забираюсь в бар и сажусь справа от Лэнса. Лэнс удивляется, приподнимает брови, заметив меня. Он пьет пиво. Я пью водку.       — Если бы я был пивом, а ты водкой, из нас бы получился хороший болермейкер?       Я опрокидываю стопку залпом, а затем, пока не начался приступ, уже приближающийся ко мне, я хватаю Лэнса за воротник и целую в губы.       Он возмущается, я это чувствую и тут же его отпускаю.       Он вытирает губы рукавом.       — Кит, ты чего? Я же пошутил. Мы же… друзья…       Я не слышу продолжения, заходясь в кашле. На этот раз он еще сильнее.       Мне не стоило пить. И целовать его. И приходить сюда.       И влюбляться в него.       Я чувствую, как что-то влажное выкашливается на мою руку, которой я прикрываю рот. Тут же ее отдергиваю. Все в крови.       Голубой лепесток, пожухший, влажный, в крови.       Я не могу дышать.