Сказки на ночь

       Эта смертная буквально свалилась на бампер его Бентли, и Кроули заметно поморщился — любая вещь, что могла причинить вред его «девочке» заведомо расценивалась, как смертельно опасная. Лучше прибить сразу. А? Что? Она уже мертва? Отлично. Кроули неспешно выходит и внимательно осматривает машину. Может, даже слишком внимательно, если учесть, что сверху просто упала какая-то ветка. Или не ветка — не суть. Он озабоченно трогает капот, потом дышит на фару, пока Азирафаэль что-то лопочет под бампером — кажется, там кто-то лежит. Это реально важно? Кроули раздражённо фыркает и косится на ангела.       — Отбрось эту дрянь в сторону и поехали! — цедит он и направляется к водительской двери.       — Но, Кроули, там живой человек! — Всплеск руками, и Азирафэль приподнимает за плечи смуглую, темноволосую девушку.       — И Сатана с ней, пусть лежит, нечего было сбивать мою машину! — раздражённо рявкает демон, прежде чем сесть за руль. Он не ждал, правда, не ждал того, что ангел запихнёт на заднее сидение это недоразумение в виде смуглой девицы. Дёрнув уголком рта, Кроули делает вид, что не обращает на это внимания, и газует.       Пока Азирафаэль что-то успокаивающе бормочет девице на заднем сидении, перегнувшись так, что Кроули осталось созерцать его ягодицы, затянутые в белоснежный хлопок, сам демон старается не отвлекаться, — под звуки «Шоу должно продолжаться» он гонит машину по извилистой трассе, сверяясь с внутренним навигатором. Адрес девицы очень смутно знаком, и, чем ближе они подъезжают, тем занятнее становится её личность.       Кроули косится на неё через зеркало заднего вида — ничего особенного. Только пара черт, напоминающих ту, давнюю, лет пятьсот назад встреченную. Безрассудную. И почти любимую. Почти, потому что демоны не умеют любить, а ведьмы — принадлежать. Да и стареют быстро, что уж там. Но этот блеск в волосах… Люцифер! Да кто бы мог подумать, что он, Кроули, будет склонен к такой ерунде, как сравнение чужих волос с цветом какао, в котором проблескивает лунный свет? Такое вообще возможно?       Фыркнув, Кроули возвращает взгляд на дорогу, и вовремя, ибо едва успевает вписаться в поворот. Девица, кажется, затихла, а Азирафаэль наконец занимает своё место, пристёгивается и очень серьёзно на него смотрит. Очень серьёзно.       — Ты знаешь, она очень странная.       — Да ну?       Кроули фыркает ещё раз, поморщившись внутри сам от себя. Да, он нервничает рядом с этой ведьмой, которая, кажется, понятия не имеет о своей сути. Но вот её прапрапра… прабабушка очень даже любила встречи с рыжеволосым демоном… Эх, чертовка, сколько приятных часов она подарила! Он тормозит у крайне знакомого дома и делает вид, что приглаживает идеальную причёску, но сам косится на девицу, которая только-только начинает приходить в себя. Ангел, конечно же, уже кружит перед ней, открывая дверь и помогая выйти. Кроули держится изо всех сил. Почему? Да если бы он и сам мог себе объяснить… Он беспол. Точнее, почти беспол, кроме тех случаев, когда хотел узнать, каково это: быть человеком, мужчиной. И женщиной, кстати, тоже. И кто бы мог подумать, что эта смуглая девица смогла напомнить ему, что значит быть обычным… мужчиной?       Хвала Люциферу, ангел возвращается в машину достаточно быстро, прежде чем желания, свойственные обычной, смертной плоти не начинают затмевать расчётливый и гениальный мозг. Не, ну он же гениальный, кто-то хочет поспорить? Тряхнув рыжей чёлкой, Кроули врубает на всю «Это такое волшебство» и трясёт подбородком в такт солисту, зная, что наваждение вот-вот пройдёт. Уже проходит. Вот, почти… Чёрт!..       — Она забыла свою книгу! — патетично восклицает Азирафаэль спустя несколько минут и косится на тёмный корешок на заднем сидении. — Может, я отвезу её, или же мы…       — Я доставлю, — раздражённо отрезает Кроули и резко тормозит. — Ну, что ты ждёшь, ангел? Давай домой, я доберусь сам.       — Ну и ладно, — обиженно поджимает губы ангел. — А я хотел пригласить тебя на вино…       — Завтра, — обречённо соглашается демон, понимая, что не хочет ругаться. Он слишком размяк, это очевидно. Ладно, разберётся с этой фигнёй завтра. А сегодня… Кроули газует, срываясь с места, не обращая внимания на ангела, что пытается крикнуть вслед адрес.       Бентли тормозит у знакомого и в то же время незнакомого дома, но из машины никто не выходит. Кроули несколько минут сидит, положив руки на руль, и смотрит прямо перед собой. Сказал бы кто, что он склонен к сентиментальности, демон первым рассмеялся бы. Или убил. Или сначала рассмеялся, а потом убил, что вероятнее всего. Но сейчас он сидит и пялится в темноту, пытаясь унять что-то, отдалённо напоминающее волнение. Конечно, это не волнение в полном смысле этого слова, скорее, тянущее нечто, разливающееся в груди. Тряхнув головой, чтобы сбросить это наваждение, Кроули резко распахивает дверь и выходит наружу, шумно вдыхая воздух, пропитанный лесной свежестью. Да, это сейчас лес отступил, а когда-то давно он окружал домик, шумя кронами над крышей… Хватит!       Раздражённо клацнув зубами, демон открывает заднюю дверь и достаёт книгу, и тут то, что у смертных зовётся сердцем, делает кульбит, а глаза неверяще смотрят на имя автора. Глубоко вздохнув, Кроули захлопывает дверь и, крепко обхватив книгу, решительно направляется к двери. Зря он решил сам её вернуть, надо было поручить ангелу, а самому напиться в тишине и покое.       Раздражение охватывает всё его нутро, изгоняя другие, несвойственные ему чувства, и Кроули тарабанит в дверь так, словно мечтает сорвать её с петель. Почти сразу же та распахивается, и давешняя девица испуганно смотрит на него, придерживая у горла расходящиеся края тонкого розового халата в пол.       — Чем могу помочь? — У неё даже почти не дрожит голос. Маленькая храбрая смертная. Кроули вдруг хмыкает, почти дружелюбно, и, не дожидаясь приглашения, проходит внутрь, оттеснив плечом девицу.       — Эй, мистер! — Она спешит следом, прикрыв за собой дверь. Странно, но опасности Анафема не чувствует, хотя, наверное, должна бы. Книгу в руках незнакомца она замечает сразу и тут же память услужливо подкидывает подробности недавнего происшествия. И то, как изменился её велосипед, причём, два раза. И странное поведение тех, кто сначала её сбил, а потом доставил до дома.       Незнакомец тем временем неспешно прохаживается по дому, будто перекатываясь с ноги на ногу. То останавливается у свежевыкрашенной стены, с брезгливым выражением лица трогая бледно-жёлтую краску, то бережно касается потемневшей от времени балки, что-то бормоча под нос, то приподнимает двумя пальцами пожухлый листок спатифиллума и, кажется, раздражается ещё сильнее.       — Может, вы объясните мне, что происходит? — не выдерживает Анафема, скрещивая руки на груди. Кроули удивлённо оборачивается, с таким видом, словно забыл о её присутствии. Несмотря на непроницаемые очки, которые скрывают глаза, выражение лица очень живо передаёт его эмоции. Может, дело в бровях, скакнувших под пламенеющую чёлку? Или в тонко поджатых губах, всем своим видом выражающих неодобрение? Потом кладёт книгу на стол и медленно приближается, обходит со спины и неопределённо хмыкает.       — Я занёс книгу. Ты забыла.       — Спасибо. — Анафема сдержано кивает, пытаясь избавиться от зуда между лопаток — она чувствует на себе его взгляд, и от этого становится не по себе. — Анафема Гаджет.       — Что? — Она словно видит, как он кривится.       — Меня зовут Анафема Гаджет, а вас?       За спиной раздаётся смешок, и она скорее чувствует, чем слышит, как он подходит почти вплотную.       — Кроули.       — Кроули, а дальше?..       — А что ты хочешь дальше?       От неприкрытого предложения внутри вспыхивает пламя, так стремительно, словно только ждало лёгкого дуновения, чтобы разгореться. Анафема смущённо кашляет и пытается придать голосу серьёзность.       — Обычно у людей есть не только имя, но и фамилия.       — У людей обычно да, — тянет Кроули и вдруг шумно втягивает воздух, отчего по затылку проходит дрожь, устремляется по позвоночнику вниз и остаётся там лёгким, сладким обещанием. Он поднимает руку, щёлкает заколкой, и волосы падают на плечи густой тёмной волной. Кроули довольно кивает сам себе и бормочет: — Да, так явно лучше.       — Ч-что вы делаете? — беспомощно спрашивает она, не надеясь на ответ. Чужие пальцы касаются волос, осторожно пропускают тяжёлые пряди, мягко массируют затылок. Анафема невольно прикрывает глаза и тихо выдыхает. Когда она в следующий раз открывает их, Кроули стоит прямо перед ней — просто немыслимая способность перемещаться совершенно бесшумно! Он внимательно смотрит на неё, а может, и нет — под тёмными стёклами странных, плотно прилегающих к лицу очков совершенно ничего не разглядеть. Только своё отражение.       Кроули улыбается хищной, какой-то змеиной улыбкой, от которой дрожь только усиливается. Наверное, ей надо что-то ему сказать, но Анафема молчит, только смотрит, как кролик на удава, не мигая. Он протягивает руку и снимает её очки, небрежно отбрасывая их в сторону.       — Эй! — возмущённо вскрикивает Анафема, проследив за тем, как они падают на пол.       — Не разбились, — констатирует Кроули, и вновь оборачивается к ней. Скорее всего, надо проанализировать своё поведение. И эту странную тягу к невзрачной вроде бы смертной. Но думать об этом сейчас совершенно не хочется, зато хочется коснуться её кожи, очертить линию скулы, слегка приподнять подбородок.       — Я ведь совершенно вас не знаю, — шепчет Анафема, прежде чем его губы накрывают её в изучающем, осторожном поцелуе. Возникает странное чувство, словно Кроули забыл, каково это — целоваться, и теперь вспоминает, скользя по её губам, изучая их изгибы, пробуя на вкус. От его тела исходит жар, но не тот, что обычно опаляет, заряжая спешной страстью. Нет, скорее, этот жар похож на дыхание пустыни, сухое, почти безжизненное, пахнущее песком и пеклом. Анафема робко подаётся вперёд, кладёт ладони на его грудь и почти готова к тому, что не услышит чужого сердцебиения. Поначалу так и есть, и ледяная волна страха едва не сбрасывает оцепенение, заставляя испуганно распахнуть глаза. Но вот под её рукой словно что-то пробуждается, начинает биться, сначала медленно, размеренно, с каждым ударом ускоряясь.       Её ладони, осмелев, поднимаются выше, к шее, проводят по ней осторожно, — Анафема напряжена и в любой момент готова отскочить на пару футов. Но Кроули слабо выдыхает, кладёт руки на её талию, и вдруг резко притягивает к себе, углубляя поцелуй.       Целоваться с человеком, у которого даже выражения глаз ни разу не видела, Анафеме странно. Но она принимает правила игры, закрывает веки и запускает руки в его волосы, удивительно мягкие и густые на затылке. Его язык жадно исследует её рот, и Анафема совершенно теряется в ощущениях, в том, как подкашиваются ноги и желание вжаться в его тело становится почти невыносимым. Один поцелуй — а у неё уже нет ни мыслей, ни сомнений, только огонь, что полыхает под кожей. Она вслепую, не открывая глаз, не отрываясь от чужих губ, тянет с его плеч кожаный пиджак, и он на миг опускает руки, позволяя тому свалиться на пол.       Анафема прерывает поцелуй, чтобы глотнуть воздуха, и тут же снова ищет его губы, глухо стонет в них, когда мужские руки начинают хаотичное движение по спине, от лопаток, очерчивая рёбра, вниз, к ягодицам, и вновь наверх, путаясь в волосах. Кроули молчит, только дышит очень шумно, часто. Оторвавшись от её губ, он целует скулы, спускается к шее, спешно, словно боится передумать в последний момент. Ведёт кончиком острого носа по шее, прикусывая мочку уха, вызывая новый вздох. Он сжимает её так сильно, что Анафеме становится трудно дышать, а может, это от того, что халат упал на пол, а обжигающие руки накрывают грудь, взвешивая её в ладонях.       Открыв глаза, Анафема смотрит, будто в замедленной съёмке, как его рыжая макушка спускается ниже. Губы скользят по ключицам, язык очерчивает контур каждой из них, а длинные тонкие пальцы поддевают бретельки ночной рубашки, спуская с плеч. Воздуха становится меньше, Анафема давится им, откидывает голову назад и вцепляется в каменные плечи, когда его губы накрывают её сосок. По телу плывут, закручиваясь в спирали, хаотичные, обжигающие волны. Анафема не думает, что стоит обнажённой перед мужчиной, которого видит в первый раз в жизни. Не думает о том, что это безумие, о котором завтра она будет жалеть. Не думает, что даже толком не знает, как он выглядит…       Его руки, кажется, успели исследовать каждый дюйм её тела от талии и выше, но к ногам, между которых полыхает нетерпением пламя, спускаться не спешат, словно мешает какой-то барьер. Анафема тянет его голову к себе, жмётся, льнёт всем телом, расстёгивая его рубашку, путаясь в пуговицах. В голове назойливо начинает свербеть какая-то мысль, пробиваясь сквозь сладкий туман, пытаясь оформиться в слова. Но Анафема отгоняет её, дёргая рубашку из-под ремня, распахивая её, проводя ладонями по груди. Кроули со свистом выдыхает, и она могла бы поклясться, что прикрывает глаза. Жар, сухой, обжигающий, исходит от него волнами, но Анафема будто его не замечает, приникая губами к его шее. Его ладони ложатся на её ягодицы, сжимают крепко, и беспокоящая мысль наконец вспыхивает в голове разрядом молнии: он весь будто камень. Твёрдый, нагретый солнцем камень, но… совершенно плоский. Там, где у любого другого мужчины в её живот упиралось бы хоть что-то, у Кроули она не чувствует ничего. Анафема замирает, поднимает испуганные глаза, и Кроули, словно прекрасно поняв все её мысли, легко подхватывает её на руки и несёт в спальню, безошибочно её находя.       Сердце колотится, как заполошное, она не сводит с него глаз, крепко обвив шею, машинально перебирая волосы на затылке, пытаясь не думать обо всех странностях этого вечера. Потому что их, этих странностей, становится ещё больше, когда Кроули опускает её на кровать и тут же ложится сверху. Без одежды. И, тут сердце от ужаса прыгает в горло, она чувствует, как его член, размеры которого точно нельзя было проигнорировать, прижимается к её бедру. Испуганно вздрогнув, Анафема ищет его взгляд и закусывает губу, вновь натыкаясь на своё отражение в тёмных стёклах.       — Сними их, — просит она, не надеясь, что он согласится. Кроули и не спешит соглашаться, вовлекая в поцелуй, заставляя забыть на время обо всех страхах. Но, когда отрывается от неё, спускаясь поцелуями к шее, Анафема моргает, понимая, что комната погрузилась в темноту. Все лампы и светильники погасли, даже те, что горят вокруг дома. Только лунный свет делает слабые попытки проникнуть сквозь плотные шторы. Тихий стук, что-то падает на пол, и Кроули поднимает голову, успев дойти до её груди. В темноте его глаза ярко сверкают, хотя разглядеть их по-прежнему невозможно. Но Анафеме становится проще, она выдыхает, тянется к нему, и на этот раз целует сама, пока его колено вторгается между её ног, разводя их в стороны.       Кроули кайфует. Именно это слово приходит на ум, когда он вспоминает каково это: целовать, вдыхать, чувствовать, как его прикосновения вызывают дрожь в чужом теле. Дразнить, прикусывать, ловить стоны и всхлипы, срывающиеся с губ. И самому начинать задыхаться, позволить сердцу разогнать свой бег настолько, что начинает казаться, будто он весь превратился в пульсирующий сгусток пламени.       Слегка прикусив кожу на её животе, он обжигает дыханием кожу на внутренней стороне бедра, выводя подушечками пальцев узоры, разводя её ноги шире. Он чувствует, как она напрягается, её мысли становятся практически осязаемыми: неловкость, недоверие, сомнения. Подаётся вперёд, касаясь влажной кожи, проводит языком снизу вверх, нежно обводит стремительно твердеющий под его губами клитор, и слышит прерывистое, сладкое:       — Г-господи…       — Не поминай его всуе, милая, — с лёгким раздражением откликается он. — Можно просто: Кроули. — И возвращается к прерванному занятию с большим энтузиазмом.       Анафема выгибает спину, протяжно стонет, иногда вскрикивая, дышит тяжело, впиваясь пальцами в подушку над головой. Три раза ей кажется, что оргазм вот-вот накроет с головой, но он отступает, заставляя тело дрожать, разливаясь тянущей, сладкой болью. Анафема теряется, рассыпается, кажется, умоляет, просит, проклинает, с губ слетают обрывки слов, но Кроули словно не слышит, в очередной раз отрываясь за мгновение до того, как душа готова покинуть тело. Медленно вводит два пальца, слегка сгибая их, скользит глубже, и Анафема подаётся, насаживается на них, громко вскрикивая. Пальцы тут же исчезают, вызывая полный разочарования стон.       Горячие ладони возвращаются к бёдрам, приподнимают их, и она чувствует, наконец, шелковистую гладкость головки, которая замирает, едва касаясь влажных складок. Его руки держат крепко, не давая пошевелиться, заставляя изнывать от нетерпения. Медленно, на грани своего терпения, он входит в неё, и облегчённый стон слетает одновременно с их губ. Кроули прикрывает глаза, злясь на себя за то, что слишком заигрался и теперь держаться становится практически нереально. Человеческое тело даёт и человеческие слабости, и всё, что он может сейчас — замереть, подумать о приторных булочках с корицей и о том, как Азирафаэль вздохнёт в притворном смущении, слушая его рассказ.       Мысли об этом слегка остужают разгорячённую плоть, проясняют сознание, и Кроули смотрит на раскинувшуюся под ним девушку, которая мелко подрагивает, не смея шевельнуться. С первым же движением весь самоконтроль летит в преисподнюю, и парные стоны сливаются в один; руки, губы — не различить, где и чьи. Её пятки крепко вжимаются в его ягодицы, он двигается быстро, неистово, словно задался целью вбить её в матрас. Анафема сдаётся первой: громко стонет, неосознанно впиваясь в его спину ногтями, обхватывая, заставляя замереть хотя бы на миг, чтобы сполна насладиться оглушительным оргазмом. Кроули хватает ненадолго — едва она затихает, как он несколько раз стремительно толкается в неё, прежде чем вжаться всем телом, вздрогнуть и тихо, протяжно застонать.       В комнате по-прежнему темно, и в этой темноте дыхание с трудом возвращается в лёгкие, а сердце замедляет свой бег. Анафема слабо шевелит рукой, находит его плечо, слабо сжимает, чтобы убедиться, что он ей не приснился. Мало ли — сегодня она готова поверить во всё, что угодно.       — Я так и не вижу твоих глаз, — вздыхает она. Язык слушается с трудом, на лице блуждает рассеянная улыбка.       — Тебе это так важно? — его голос звучит с томным придыханием, но на деле Кроули так же тяжело говорить.       — Да. — В её голосе отчётливо звучит улыбка.       — Не испугаешься? — насмешливо.       — А должна?       — Не знаю.       В комнате зажигается свет. Сначала слабый, чтобы привыкли глаза, но Анафема всё равно зажмуривается. А потом смотрит с опаской, боясь увидеть кроваво-красный взгляд вампира, или пронзительную тьму, затопившую всю радужку… Свет разгорается ярче, она привстаёт на локте и пристально всматривается в янтарно-жёлтые глаза с вертикальными зрачками. Зрачки пульсируют в такт биению сердца, а Кроули ждёт её реакции, готовый исчезнуть при первом же истеричном крике.       — Так вот значит, что означало то предсказание! — вдруг фыркает Анафема. Кроули хмурится, ожидая продолжения. Она прикрывает глаза и читает по памяти: — Предсказание 2075. Когда железный конь почти убьёт, а книга предсказаний пропадёт, Змеиные глаза семейный вскроют дар, что веками спал под тенью тёмных чар.       — Бред какой-то, — бормочет Кроули, поднимаясь с кровати и скрываясь в коридоре. Анафема провожает его взволнованным взглядом, но он возвращается через пару минут в её розовом халате, который не сходится на груди. В руках Кроули держит бутылку вина и два бокала.       — У меня было вино? — Анафема склоняет голову на бок.       — Надо как-то раскрывать твой дар, — хмыкает Кроули. — А когда я выпью, мне легче… хм… раскрывать чужие способности.       — Значит, ты пока не уходишь? — осторожно интересуется она.       — До конца света я совершенно свободен.