Питер Пен

      У Энмы есть одна атака, производящая Впечатление с большой буквы «В». Круче даже поднятого в воздух и аккуратно поставленного на место дома и целой плеяды черных дыр, голодно разевающих пасти, — зрелище, безусловно, завораживающее и величественное, не хватает только героической музыки на фоне, и все же…       И все же это не то. Сам Энма, испытывающий определенные трудности с выбором названий, говорит «сложение», потому что народное «поцелуй в лобик» заставляет его неуютно передергивать плечами. Поцелую в лобик — и все пройдет, потому что в гробу только у Мукуро может что-нибудь болеть.       Это даже изящно в какой-то степени: вот Энма ласково кладет ладонь на плечо, или касается спины, или целует в лоб — и человек беззвучно схлопывается внутрь себя, разбрызгивая красное, которое тормозит на полпути, как в замедленной съемке, и устремляется обратно. Остается только пара ошметков и густая лужа на полу, еще долго не растекающаяся окончательно.       Мало кто из свидетелей в дальнейшем продолжает здороваться с Энмой за руку.              Ямамото протягивает ему стеклянный шарик с продетой в петельку разогнутой скрепкой: у них все игрушки такие, заводские веревочки все время куда-то пропадают. Гокудера подозревает Ламбо и маленькую дочку Хром в сговоре. Ямамото каждый декабрь покупает скрепки пачки по четыре — они тоже куда-то пропадают.       — Повесишь? — говорит Ямамото, и Энма аккуратно поднимает шарик в воздух, кивает: рули.       Шарик со звоном толкает соседа блестящим боком и едва заметно покачивается на ветке.       — Кто-нибудь из вас видел Аобу? — спрашивают от двери, и Энма, дождавшись, пока выйдут, взмахивает рукой, чтобы ее захлопнуть. Он не любит устранения перед праздниками, но работа есть работа — в конце-то концов, ему несложно смять здоровенный особняк в шар.       Ямамото подает ему следующий шарик, и Энма не сразу берет его в руки: тот внезапно кажется не стеклянным, а бетонным и пыльным.       Шарик голубой, и это неплохо.       — Ты не хочешь сам? — спрашивает Энма, пристраивая шарик вниз.       Ямамото улыбается и качает головой — он все понимает.       — Тсуне тоже нравится делать что-нибудь мирное — он, например, свечки зажигать большой мастер. Да и я, в общем, такой же. Глянь.       Энма завороженно следит, как он толкает шарик с ветки и подхватывает в люльку из Пламени у самого пола, не давая разбиться. Ямамото тянется за ним, и Энма машинально подкидывает шарик ему в руку.       Тот улыбается: вот видишь.              — Знаешь, как ты записан у меня в телефоне? — Энма вопросительно дергает подбородком: Ямамото зачем-то дождался, пока он голодно вгрызется в милосердно предложенный сэндвич. — «Магнето».       На улице холод собачий, сугробы в человеческий рост по обочинам дороги серые от грязи, обшарпанная заправка, около которой его подобрал Ямамото, — похоже, единственная постройка на много километров вокруг. Энма не привык доверять заправочной еде, но последний раз он ел прошлым утром, так что выбирать не приходится. Ямамото с интересом смотрит на него смеющимися глазами и дует через дырочку на кофе из автомата. Романтика, чего уж там.       Энма, не прекращая жевать, шевелит свободной рукой, и со стаканчика Ямамото слетает крышка, а кофе взмывает вверх блестящей темной струей и, сделав мертвую петлю, заливается обратно, оставив над их головами густое облачко пара.       — А сахар не размешаешь? — спрашивает Ямамото невинно после короткой паузы, и Энма, снова вонзая зубы в сэндвич, пожимает плечом, устаивая ему персональную бурю в стакане и возвращая пластиковую крышечку на место.       Ямамото, в отличие от него, не испытывает проблем с названиями — и никогда не выбирает обидные.              Энму сложно вывести из себя, но иногда получается — и это лучше не видеть.       Гокудера разумный парень, но иногда забывает, что смертен, — и от него спасу нет.       Ямамото осторожно встает с дрожащего и поднимающегося стула, обхватывает Энму за плечи, игнорируя прыгающие по взлетевшему на уровень глаз столу кружки и звенящие в них ложки. Прижимается губами ко лбу. Просит:       — Потихоньку, ладно?       Энма длинно выдыхает, и стол медленно идет вниз. Гокудера облегченно спускает ноги с приземлившегося стула и так увлекается собственной злостью, что ему как-то в голову не приходит предупредить: ребят, у вас сейчас кружка упадет. Энме из-за плеча Ямамото не видно.       Все останавливается в движении, как кино на паузе, в ту самую секунду, когда слышится тихий стук, и Энма поднимает на Ямамото такие виноватые глаза, будто расколотил ему половину костей, а не любимую кружку:       — Прости.       Ямамото чему-то улыбается.       — Ставь все и поднимай ее наверх.       Кружка целая. Все целое, потому что залито тонким слоем голубого и сверкающего.       — Подстраховал немного, — пожимает плечами Ямамото и подмигивает Гокудере: — Замучился тебя на спаррингах у самой земли ловить, стал предусмотрительнее.       — Умник, — огрызается Гокудера и пристыженно утыкается себе в кружку.       Энма чувствует, как пальцы Ямамото касаются его костяшек.              Энма невидяще смотрит на свои руки до тех пор, пока их не накрывают теплые ладони Ямамото — теперь он смотрит на них.       — Они чистые, — осторожно говорит Ямамото.       В отличие от ботинок: Энма отвлекся, и «поцелуй в лобик» получился не таким аккуратным, как обычно.       — Да, — соглашается Энма медленно. — Я знаю. Дело не в этом.       Ямамото садится рядом, тяжело приваливается к плечу, устало опустив голову — ему, в отличие от Энмы, пришлось не только смотреть в нужную сторону, но и много бегать и махать тяжелым мечом.       Снег вокруг яркий и чистый, от него ноет голова. Вонгольские внедорожники можно любить уже за то, что они достаточно высокие, чтобы сидеть у них в дверях, как на лавке или подоконнике.       — Посмотри на это с другой стороны, — говорит Ямамото негромко. Энма скашивает на него беспокойные блестящие глаза и подбирает с пола чью-то куртку, чтобы накинуть ему на перемотанное плечо. Ямамото благодарно улыбается: — Кто в детстве не мечтал двигать вещи силой мысли? А ты — как джедай. Или Питер Пен. Профессия просто подкачала. Захотел — полетел, захотел — сумка полетела за тобой, разве не круто?       — Круто, — вяло соглашается Энма. Ямамото говорит: Гокудера с головы до ног под разрушение заточен, его максимум по части «создавать», а не «ломать» — носки штопать и самолетики из бумаги складывать. Говорит: радуйся. Ты-то не такой.       Энма не отвечает и смотрит на снег. Больше устранений перед праздниками он не любит только устранения в самый сочельник.              В полпервого ночи он судорожно просыпается, не находит Ямамото рядом и вместо того, чтобы пойти искать, зачем-то давит быстрый набор. Телефон начинает светиться и вибрировать на тумбочке, на дисплее написано: «Питер Пен».       Ямамото быстро заходит в спальню и укладывает голову Энмы на подушку тяжелой ладонью:       — В Рождество хорошие мальчики должны спать, а не заниматься ерундой.              Ямамото потягивается одной рукой: плечо ему срастили еще вчера, прямо на месте, Энма держал кости, девочка-медик лила Пламя, но повязку велено не снимать до самого Нового Года.       Энма касается пальцами его лица, чтобы отстранить, но находит шрам на подбородке и позволяет целовать себя еще минуту.       — Я собирался делать кофе.       Ямамото снова улыбается:       — Делай отсюда.       Он обходит его, вставая сзади и обнимая за пояс, его губы касаются шеи, и Энма все-таки упускает кофе, но не смертельно. Струйка молока попадает точно в кружку, и та, тяжело поднявшись со стола, подставляет ручку протянутым пальцам Ямамото.       Тот улыбается ему в шею, и Энма думает, что кровь — не единственная жидкость, с которой он умеет обращаться.       Он-то, в конце концов, не такой.