extinct

Чангюн делает последнюю затяжку и отбрасывает окурок в сторону. Рука на автомате тянется к следующей, и Им даже не думает остановить себя. Он прикуривает, из-за неосторожности(?) разорвав пачку, и опирается локтями о ледяные перила балкона. Чангюн смотрит на живой город внизу, пропускает сигаретный дым через себя, а вместе с ним и энергию ночного мегаполиса, в итоге все равно остается пустым. Его немного трясет, возможно, от холода, пробирающего до костей, возможно, от мыслей, убивающих внутри все живое и светлое, что еще осталось. Чангюн точно не уверен, осталось ли в нем хоть что-то, кроме огромной всепоглощающей усталости. В душе Им Чангюн – стар и дряхл, давно попрощавшийся с миром старик, готовый уйти на покой в любую минуту. Снаружи Им Чангюн слишком молод, чтобы рассуждать о жизни и своем месте в ней. Он не видит звезд в небе, не потому что над Сеулом привычная сизая поволока, отдаленно напоминающая облака, а потому что не хочет, не может видеть их. Чангюн начал видеть звезды в людях. Маленькие сияющие огоньки с тысячей и одной заботой побуждают их суетиться и бежать, бежать, бежать… Звезда в Им Чангюне давно угасла. Ее пожрала действительность, хлесткой пощечиной обрушившаяся на молодого семнадцатилетнего парня, беззащитно стоявшего к ней лицом и с распростертыми объятиями. Она начала с малого и постепенно пожирала всю его жизнь, а не насытившись, проглотила и самого Чангюна, даже не подавившись. Парень смотрит вниз, на таких живых людей и по-настоящему завидует им: они дышат каждым сказанным словом, каждым своим поступком. Он так не может уже давно. Им едва ли дышит. Каждый вздох его – очередная затяжка, о движении он и не мыслит. Любая попытка – он все на том же месте и ни на миллиметр впереди. Грудную клетку дерут холод напополам с горьким дымом и чувства, падальщиками пожирающие то, что выплюнула действительность – жалкую тень. Чангюн чувствует себя никчемным и бесполезным. Чангюну почти двадцать три, и шесть лет из этого срока он банально с у щ е с т в у е т. Точно не живет. Сигарета обжигает замерзшую кожу и парень, шумно выдохнув, рефлекторно роняет маленький огонек. Чангюн потирает обожженный палец скорее просто потому что должен, потому что где-то внутри него заложено понимание, что ожог – это вообще-то больно. Чангюн физической боли не чувствует. У Чангюна болит душа. Внутри все горит и кровоточит, иной раз хочется кричать. В такие моменты приходится забиваться в самый темный угол и ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть. Чангюн с тупой улыбкой сквозь смех сказал бы, что давно перестал справляться, но он не может, потому что… - Ты заболеешь, идиота кусок, - взъерошенный Кихён в теплом пледе обнимает крепко и слишком нежно, кутает Чангюна вместе с собой и из вредности кусает младшего за плечо. Иму становится тепло не из-за паршивого пледа, который ни черта не греет, тепло становится из-за Кихёна. Чангюн в последнее время не видит звезд даже в людях. Он видит звезду в Ю Кихёне, живую, горячую. Она согревает даже в самые холодные вечера. Кихён своим светом готов делиться, когда у самого жалкие крохи. И Им Чангюн ему благодарен.