Помоги мне

Ярость из самой глубины полыхающих алым глаз будто выливалась наружу, обжигая и без того ноющее, давно уже саднящее разбитое сердце Мидории. — Чёртов Деку, как ты вообще посмел даже пытаться прийти ко мне на помощь? — последние слова Бакуго буквально выплюнул в виновато-растерянное лицо одноклассника, глаза которого внимательно наблюдали за резко двигающимися губами, что были невозможно, невыносимо близко, казалось, только чуть наклони голову — и можно будет коснуться розовой кожицы своими обветренными и обкусанными губами, но они были слишком, недосягаемо далеко. Бакуго схватил Мидорию за грудки и впился полным гнева взглядом в зелёные радужки напротив, зарычал зло, взбешённо, яростно, отбрасывая хрупкое на вид тело далеко к стене. Ощущение свободного полёта-падения, удивление, застывшее на полном веснушек лице, капелька прозрачной солоноватой обиды, скатившаяся по щеке, боль от удара затылком, голос Бакуго, доносящийся как сквозь вату, меркнущее сознание, странные звуки, похожие на радиопомехи, и темнота, которая накрыла резко, неожиданно и бесповоротно.

***

Тупая боль в затылке, слабость и лёгкая тошнота, комом подступавшая к горлу — всё это было довольно ожидаемо после такого удара, но вот звук текущего горного ручья выбивался из общей картины произошедшего. Веки Мидории затрепетали, приоткрылись на секунду, но парень снова прикрыл глаза, спасаясь от слишком яркого теперь света. Всего несколько секунд — и лежащий уже любуется пышными кронами каких-то неизвестных ему хвойных деревьев, что плотной стеной закрывали землю, являя взору испещрённое ветвями безоблачное небо. Попытка собрать себя буквально по частям увенчалась успехом только с третьего раза, и парень, пошатываясь и морщась от неприятно липнущей к спине влажной ткани, смог подняться на ноги и оглядеться. Недоумение лишь росло, так как вокруг был сплошной тёмный, по-настоящему дремучий лес, где-то вдалеке завыли волки, о которых раньше Мидория слышал только из сказок, в небе кружила большая чёрная птица, изредка оглашая небеса хищным клёкотом. Это не только не академия, не город, но даже не Япония, такая привычная и понятная. Паника ударила в зеленоволосую голову, которая кружилась не только от удара, но и от шока. Только наклонив голову, Мидория увидел небольшой камень, край которого был в крови, короткий след скольжения в грязи возле спуска к кромке воды, ту же грязь на своей странной немного сероватой рубашке и грубо сшитых перчатках. В глаза бросилась зелёная клепаная жилетка и небольшой меч в ножнах, закреплённых на поясе тёмных штанов. Ничего похожего на привычную школьную форму. В голову никак не приходило ни единой связной мысли, которая бы объяснила происходящее. Последнее, что он помнил — крики Бакуго, его жгучую ненависть, которая выжигала сердце Мидории, оставляя в груди дымящееся и дурно пахнущее пепелище. Любить такого заносчивого парня было большой ошибкой, но ничего поделать с этим было нельзя — глупая детская увлечённость быстро переросла во влюблённость, которая день за днём отравляла жизнь героя, заставляла раз за разом ронять на упрямо сжатые губы жидкую боль, которая разъедала разум, душу, сердце. Громкий смех над слезами, упрямо льющимися из глаз, только подливал масла в огонь бесконечной непереносимой пытки. Глупые детские мечты были развеяны в пыль жестокими ветрами реальности, как обычно развеиваются хрупкие песчаные домики на берегу быстрой реки. Жестокие издевательства, удар в спину тогда, когда маленький зеленоглазый Деку был уязвимее всего, оставили огромную гнойную рану в груди, что полыхала и обжигала не потухшими углями уже пустых и бесполезных обид внутренние органы. Лишь тихое смирение никак не хотело селиться в искалеченном теле, заставляя Мидорию каждый день окунаться в этот тёмный омут с головой. Будто что-то не желало, чтоб рана зарубцевалась, и парень мог жить дальше, хотя бы с частью страданий, испытываемых ежечасно, ежеминутно. Боль, причиняемая Бакуго, шла в сравнение разве что с поломанными костями, осколками, впивающимися в кожу изнутри. Мидория огляделся вокруг, пытаясь понять, откуда пришёл, но, как назло, никаких следов не было, даже одинокой, заросшей зеленью тропинки. Ветер снова донёс издали клёкот птиц и вой зверья, пробуждая в подсознании первобытный, почти что животный ужас, бегущий сковывающим льдом по венам вперемешку с адреналином. Вокруг совсем никого, абсолютная тишина, нарушаемая только практически оглушительным биением загнанного сердца, журчанием воды и завыванием ветра. В голове билась в агонии паническая мысль срочно бежать, уйти с открытого места, спрятаться в лесу, бежать, бежать без оглядки. Оцепенение спало, ноги сами понесли начинающего героя в лесную чащу, всё дальше от того места, где очнулся. Бесконечное мелькание стволов деревьев, хлёсткие удары веток по лицу и ноющие от долго бега мышцы и лёгкие не мешали Мидории буквально проламываться сквозь кусты и буреломы. Этот бесконечный угнетающий лес чем-то напоминал лабиринт — всё одинаковое, куда бы ты ни повернул. Старый валежник оказался манной небесной, и парень проворно нырнул под защиту хрупких ветвей. Сердце загнанно трепетало в грудной клетке, лёгкие обжигало каждой новой порцией кислорода, тело ныло, но разум перестал голосить о нависшей угрозе. Страх пронизывал каждую клеточку уставшего от бега тела, заставлял сжиматься в тугой комок обнажённых нервов и настороженно вздрагивать от каждого звука, доносившегося издали. Мидория взглядом пробегался от дерева к дереву в поисках потенциальной угрозы, но заметил лишь узкую, извивающуюся змеёй тропу, что уводила вдаль, и почему-то в вихрастой голове мелькнула мысль, что эта тропа выведет его отсюда. Волчий вой всё приближался, заставляя холодный пот бисеринками скатываться по спине. Ноги сами понесли дрожащего героя на эту тропку между шероховатыми стволами. Кое-где в дорожной пыли попадались свежие следы чьей-то обуви, что давало слабой надежде на спасение поселиться в душе. Тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра в кронах деревьев, немного отрезвила. Вой больше не разрезал безмятежное спокойствие леса, и Мидория, постаравшись дышать размеренно и глубоко, смог выровнять загнанное дыхание. Густая чаща вокруг сменилась более разреженными деревьями, где солнечные лучи могли с лёгкостью согревать многочисленный зеленеющий подлесок. По обочине попадались незнакомые красные и сочные на вид ягоды, желудок жалобно заурчал, и, поборов всё ещё не утихшие в душе страх и опасения, прислушавшись к внутреннему голосу, Мидория собрал целую пригоршню чуть терпких на вкус лесных жемчужин, по одной отправляя их в рот. На некоторые другие травы и ягоды в голове срабатывал невесть откуда взявшийся тревожный колокольчик, который предупреждал об опасности. Треск и шорохи из лесной чащи стали для отвлёкшегося Мидории полной неожиданностью. Но, когда из-за кустов показалась аспидно-серая волчья голова, начинающий герой, рассыпав собранные ягоды, побежал вперёд, стараясь отстать от погони, что шумным дыханием за спиной давала о себе знать. А где один волк — там и целая стая. В зеленоволосой голове мелькали варианты планов, но он совершенно не знал ни куда бежит, ни того, где он оказался. Когда впереди оказались ещё два волка, Мидория понял, что окружён. Рука сама потянулась к небольшому мечу на бедре, сверкнувшему в воздухе невесомым росчерком изящной молнии, но пользоваться таким оружием герой не умел, а волки тем временем взяли его в плотное кольцо. Страх пронизывал всё тело, не давал шевелиться, стискивал грудь, выбивая воздух из лёгких. Внутренний голос подсказывал, что рядом есть кто-то, способный защитить, справиться с неприятностями. Решение было вероятно безрассудным, глупым, но это всё, что мог придумать Мидория в такой ситуации. Даже страх отступил на жалкие крохи секунд, но громкая, с нотками отчаяния просьба разнёслась по округе сигналом бедствия. Мне не важно, кто ты, просто… — Помоги мне! Крик эхом отразился от высоких деревьев, утонул в кронах, запутался в листве. Меч неумело кружился в подрагивающих руках, отбивая первые атаки стаи, блестящие от слюны клыки мелькали в опасной близости от рук Мидории, но всё же кровь вскоре оросила светлую кожу, на которой появились раны от когтей. Боль ослепила, заставила тихо вскрикнуть и отступить, опуская единственное оружие. Громкий и протяжный клёкот огромной хищной птицы вынудил волков отступить и чуть прижаться к земле. Удивлённый Мидория успел заметить лишь огромную тень и звук глухого удара о землю мощных лап, и был подхвачен сильными ласковыми руками. Гигантская птица проворно орудовала острым клювом, иногда попросту рассекая надвое особо резвых лесных псов, воинственно клокотала и била крыльями, поднимая в воздух целые пыльные бури. Сознание Мидории постепенно затуманивалось облегчением от пережитого ужаса, тупой ноющей болью и теплом рук, в кольце которых он сейчас так уютно устроился. Чуть расфокусированный взгляд остановился на ожерелье из чьих-то клыков, на губах, что сейчас двигались, очевидно, в попытках донести что-то до расплывающегося разума начинающего героя. — Ты тупой и бесполезный идиот, Деку! Ты же мог запросто сдохнуть здесь, совсем фехтовать разучился? Ну же, не молчи, скажи, какого хрена ты вообще попёрся в Волчий лес, а, ублюдок? — ярость в голосе щедро компенсировалась обеспокоенным выражением лица Бакуго, который теперь склонился над Мидорией и резко прильнул своими губами к другим, мягким и чуть обветренным. — Больше никогда не уходи в лес без меня, ясно, бессильный придурок? В вихрастой голове что-то перемкнуло, а в груди зацвели робко нежные цветы счастья. Выходит, Бакуго может быть и таким — беспокоящимся, любящим, нежным. Изумрудные глаза подёрнулись пеленой слёз, застывших на пушистых ресницах прозрачной утренней росой. Заботливые шероховатые руки утёрли слёзы, вжимая драгоценную ношу в меховой воротник плаща. Мидории хотелось навсегда остаться здесь, прижиматься к такому тёплому и сильному телу, впитывать в себя мимолётную заботу, но в голове что-то зашумело, сознание помутилось. Чувство невесомости, будто он плыл где-то глубоко в океане, а вокруг тишина и темнота, давление стискивало тело, выбивая дух, размывались границы реальности. Будто он проходил через плотную границу миров, как сквозь мутную и тёмную толщу солёной морской воды, выталкивающей его на поверхность. Ощущения пропадали, боль от ран исчезла, концентрируясь лишь в голове. Веки затрепетали, глаза открылись, и Мидория понял, что по-прежнему лежал в классе, привалившись к стене, о которую ударился затылком. Осознание этого тупым ножом резало сердце. Всё произошедшее было всего лишь бредом ушибленного мозга. Бакуго не мог быть таким, он никогда не ответит взаимностью, никогда не прижмёт к груди вихрастую голову, никогда не поцелует. В груди закололо, глаза нещадно щипало, а по щекам покатилась солёная влага. Мидории хотелось выть, стонать и раздирать ногтями кожу на рёбрах, лишь бы выкорчевать отчаянную боль из своего израненного сердца, но ничего бы не помогло. Бакуго надвигался грозовой тучей, планируя закончить начатое, но резко остановился, видя искреннее и всепоглощающее отчаяние на веснушчатом лице. Мидории показалось, что внутри Каччана что-то напряглось и вздрогнуло. Рука его сама потянулась к такому знакомому лицу Деку, пальцы стёрли слёзы с красных щёк так умело, будто Бакуго уже тысячу раз делал так раньше. Делал это раньше с искренним удовольствием и благоговением. На лице Каччана отразилось недоумение, ступор, глаза изумлённо расширились, будто он сделал это неосознанно, Бакуго резко отдёрнул дрогнувшие пальцы от веснушчатого лица и выскочил из классной комнаты, громко хлопнув входной дверью. Поражённый же Мидория остался сидеть на полу, он ощущал, как расколотая на мельчайшие осколки Вселенная души вновь воскресает, словно склеенная по кусочкам драгоценная ваза. Как в израненном сердце воскресает по каплям робкая надежда, что произошедшее не было глупым сном, что Бакуго может быть любящим, нежным. Нужно лишь верить.