Живой

Зло многолико. У него несчётное количество имён, прозвищ и образов. Оно подкрадывается ближе всего именно тогда, когда ты беззащитен и слеп. Именно поэтому зло любит тьму, оно лелеет её и упивается её непроглядной мглой. — Зло многолико. Но не бойтесь, дети Божьи, ибо хранит он Вас от тьмы, наступающей на мир. Он с Вами — Вы за веру Его. Единый хор десятка голосов сотрясает старинные монастырские стены: — Бойтесь Бога и воздавайте хвалу ему, ибо приближается час суда его! Сайлас повторяет вместе со всеми — раз, второй и третий. Он, сын Святой Инквизиции и ярый её сторонник, смерти готов посмотреть в глаза да поспорить: кто кого сильней? Стоя рядом с товарищами, он преданно глядит на седого наставника снизу вверх, и думает о том, что не зря выбрал тяжёлый свой путь. Позади нелёгкое обучение, впереди — ещё более непростая борьба. Но Сайлас готов поставить на карту всё ради того, чтобы мир очистить от грязи и ереси. Ради того, чтобы души неправедные прошли очищение огнём и обрели, наконец, покой. Сайлас верит — его дело правое. Зло будет побеждено и падёт от его руки. Ведь это его судьба, не так ли? Он часто спрашивает себя об этом. Но ответ — очевидный, казалось бы, и простой — не даётся. Потому он держится за веру, как единственно верный вариант. Как светоч и маяк путеводный в кромешной ночи. Сайлас твёрдо стоит на избранном пути, не желая сворачивать или убегать. Он — Божий избранник. Он тот, кого многоликое зло должно бояться и убегать от него дальше и дальше, в чащи древних лесов. Туда, где оживают тени и шепчутся души убитых во имя веры. А зло дерзко смеётся ему в лицо шквалистым ветром, когда он впервые выезжает на священную охоту за ведьмой. Зло путает лошади ноги колючими травами, зло сыплет мелким дождём за воротник. Зло шепчет: не ходи, недалеко так и до беды. Сайлас только крепче сжимает поводья и накидывает на голову капюшон уже вымокшего плаща. С тёмных прядей на глаза капает вода, и он проводит ладонью по лицу, силясь получше рассмотреть полурасплывшуюся тропу. В этот дальний, почти заброшенный край приводит его молва. Говорят люди, будто ведьма здесь прячется — в том далёком, мрачном и явно проклятом лесу. Сайлас подгоняет уставшее животное и на лицо натягивает старый шарф грубой вязки. Холодом веет всё больше с наступлением темноты — тучи наползают одна за другой со всех сторон. Будто бы и до этого их было мало. Он поджимает губы и выпрямляется в седле, вглядываясь в мутную пелену дождя. Если поспешить, то сегодня сможет её найти. Загадочную ведьму со звучным именем Гера. Сайлас трясёт головой, вспоминая, сколько небылиц выслушал по пути сюда. Говорили, будто ведьма умеет в птицу обращаться — огромного, жуткого ворона с глазами, точно горящие уголья. Кто-то спорил, рассказывая о кровожадной чёрной лисице, способной загрызть даже здорового лесоруба. Иные и вовсе давились страхом и шёпотом бормотали о том, что она приходит с ночными тенями и заживо ест детей. Сайлас на это лишь ухмыляется едко, думая — добыча его будет тем более сладка, что достать её будет непросто. Сайлас молод, самонадеян, но не глуп. Он верит в это, а ещё верит в свой выбор. Это ведь судьба, так? Судьба бесстрастна, как тот седовласый старик у порога последней харчевни. Сайлас помнит его цепкий взгляд и голос хриплый, точно неживой. — За смертью ты идёшь, парень. — Плохо ты меня знаешь, старик, — качает головой тот, щуря светло-серые глаза. — Меня не сломить какой-то ведьме. Старик в ответ на браваду хмыкает, поднимая голову, и медленно касается шеи инквизитора, скрытой шарфом. — Судьба у тебя, парень, жестокая. Затянула верёвку на твоей шее с самого рождения. А ты и противиться не можешь. Сайлас дёргается, рваным движением отходя от него подальше. Страх липкой ладонью хватает за горло, заставляя развернуться и вскочить в седло. Не оглядываясь назад, Сайлас пришпоривает лошадь и опрометью выезжает со двора, не желая больше там находиться. Не желая услышать, откуда старик знает о его тайне. О метке — переплетённой в знак бесконечности виноградной лозе. Подарке, оставленном матерью-отступницей. Еретичкой, проклятой Богом. Сайлас этот знак ненавидит до дикого желания вырезать вместе с ним кусок кожи. Но боли страшится чуть больше, а потому прячет, боясь рассказать хоть кому-то. Засмеют, заставят вспомнить весь ужас детства — ребёнок ведьмы. Порождение зла. Никто не знает, чего стоило ему двадцать три года назад укрыться от праведного гнева Божьих слуг. Но, глядя издали на ярко пылающий материнский погребальный костёр, Сайлас яростно клянётся себе — он станет инквизитором. Он больше не хочет стоять по эту сторону баррикад. Люди спросят — разве такое возможно? Разве он — не одно из многоликих воплощений зла? Если кто-то узнает об этом, выдержать будет трудно. Оттого он работает усерднее всех, заслуживая похвалу наставника. Оттого он и стремится доказать всем (себе, в первую очередь), что он — Божий избранник. Он тот, кто сражается за правду. Темнота подбирается быстрее, чем Сайлас успевает заметить. До леса, вставшего впереди угрюмой стеной, совсем немного, и он подгоняет лошадь. На опушке, покрытой пожухлой травой, спешивается, пристально оглянувшись. Дождь перестаёт моросить, и Сайлас решается зажечь факел. Свет огня всегда успокаивает мятежное сердце. Он ступает осторожно по нехоженым тропинкам диких зарослей. Шаг за шагом выверяет свой путь, оступаясь на скользкой земле и цепляясь за коварные корни древних деревьев, зорко следящих за ним. Не знает, куда идёт, но думает, что в конце концов должен что-то найти. В этом лесу должен обитать всего один человек. «Человек?..» Сайлас молод, самонадеян и в меру храбр. Он старается уверить себя, что ведьме, какой бы сильный бес ни вёл её по грешному пути, не справиться со святым огнём. Потому и сжимает крепко факел, надеясь после краткого суда над еретичкой дать пламени полную волю. Час проходит за часом, мрак становится всё черней — Сайлас не прекращает идти. Он должен найти эту ведьму, он чувствует: она где-то рядом. Ночь проходит, медленно ослабляя путы дьявольские на руках и ногах. Уставший, Сайлас выбредает на поляну — очередную, похожую на другие точно две капли воды. Вздыхает тяжело и опускается на землю без сил. Ему бы отдохнуть немного, и снова в путь. Охота ведь только началась… Почувствовав на себе внимательный взгляд, Сайлас голову поднимает — и замирает ошарашенный. Ведьма стоит перед ним, не прячась и не таясь: белое платье из грубой холстины с подолом до самой земли, непослушные рыжие волосы, на руках кольца тускло блестят серебром. В глазах цвета вечнозелёной сосны искры рыжего пламени прячутся, а на бледной коже — ни следа румянца. Она смотрит задумчиво, без злости и горечи, точно знает что-то, что Сайласу знать не дано. Он рывком на ноги вскакивает, хватаясь за арбалет. Наконец-то нашлась, даже имени вызнавать не требуется: точь-в-точь как по описанию. Факела нет (потух ещё пару часов назад), но ничего — и железо для начала сойдёт. Ведьма молча наблюдает за ним, не двигаясь и не собираясь сбегать. Ни капли страха в твёрдо сжатых красивых губах и прищуре, ставшем вдруг насмешливо-нахальным. Будто не её смерть явилась в облике молодого инквизитора. Будто не она сегодня покинет этот мир. Совсем с другой целью привело её сюда сердце и стон тревожной души. — Именем святой Инквизиции я приказываю тебе сдаться. Священный суд учтёт твою покладистость при вынесении приговора, ведьма. Заученные слова ложатся легко и правильно, и Сайлас с ними чувствует за собой силу. Поднимает арбалет чуть выше, по-прежнему держа на прицеле ведьму, и делает шаг вперёд. А та вместо того, чтобы попытаться скрыться или ему навредить — размыкает губы. — Меня Гера зовут. Голос мелодичный — Сайласу кажется, будто его огрели молотом по голове. Замирает, не в силах сдвинуться, и смотрит-смотрит на ведьму, не отрывая глаз. Ведьма молода — а в глазах её мудрости свет вековой. Ведьма ступает тихо, а Сайласу чудится, будто под ногами дрожит земля. Ведьма улыбается, и Сайлас уверен — сердце его вот-вот вырвется из груди, диким грохотом крови в ушах оглушая. Внутри всё рвётся навстречу ей в диком желании стиснуть в объятиях и никогда больше не отпускать. Гера подходит ближе и ласково, почти невесомо касается его щеки. — Судьба привела тебя сюда, Сайлас. Иначе и быть не могло — Древние Боги связали нас ярой просьбой твоей погибшей матери. Она легко снимает с его шеи шарф, а потом изящным движением откидывает назад тяжёлую рыжую копну, открывая свою. Сайласу отчаянно не хочется в это верить — но на шее ведьмы точно такой же знак. Метка, которую он ненавидит больше всего на свете. Кажется, теперь он знает ответ. Значит, это — его судьба?.. Резким движением назад отпрыгнув, он вскидывает арбалет и стреляет, не задумываясь. Точно знает, что метит в сердце, но болт в сторону уходит, лишь скользнув по левой руке Геры. Белый цвет моментально окрашивается багрянцем. — Не смей, проклятая колдунья! — Сайлас очень старается, чтобы голос его не дрожал. — Я Божий избранник, и твои дьявольские фокусы… — Твоему Богу плевать на тебя. Голос Геры кажется далёким отзвуком приближающейся грозы. Она хмурит брови, но с места не двигается, лишь укоризненно качая головой. Видит инквизитора насквозь, вплоть до сжавшегося в комок сердца. Она слишком долго живёт на этом свете, чтобы не понимать — Сайлас чересчур самонадеян и очень глуп. Да, жизнь его не было сказкой, но для того и дан ему был этот редкий, невероятно драгоценный шанс — начать всё сначала и обрести покой. Но в споре с судьбой всегда проигрывает тот, кто не желает ничего признавать. — Это судьба, Сайлас. Ты и я связаны — с твоего семилетия и навек. — Неправда! — Сайлас больше не хочет ничего слышать. Не хочет чувствовать, как собственная душа всем естеством противится желанию наказать ведьму по всем законам Господа. Он не хочет её убивать. Будто цепью скованы руки и сердце в агонии заходится, грозя проломить крепкие рёбра… — Правда, Сайлас. Правда. Сайлас не помнит, как перезарядил арбалет и выстрелил ещё раз — на этот раз в ногу. Не помнит, как связывал беззащитную, не сопротивлявшуюся ведьму и сооружал для неё костёр. Гнев: жестокий и всепоглощающий, заполняет разум, не оставляя ничего после себя. В голове настойчиво бьётся лишь одна мысль — он не станет подобием матери. Он не будет связан со злом. Он Божий избранник и тот, кто сражается за веру. Всё, что говорит ведьма — ложь. «Ты сам-то в это веришь?» Прежде чем кинуть факел в костёр, он долго разглядывает её лицо, перепачканное кровью, и шею, на которой метка алым горит. Руки дрожат, и стоит огромных сил просто стоять на ногах. А когда Гера смотрит прямо в его глаза, Сайлас видит в них отсветы тысяч и тысяч костров. Слышит крики убитых и чувствует, как призрачные ладони тянутся к его горлу за справедливой местью. Будто за одно мгновение пролетает перед ним вся будущая жизнь — а он в ней лишь зыбкая тень. Бледная копия себя самого. Живой — и мёртвый в то же время. Человек без души. — Ты этого хочешь? — тихо Гера спрашивает. Не молит о пощаде и не заклинает, не призывает на его голову кару всего подземного мира. Она, в отличие от него, не может руку поднять на того, кого выбрало Небо. Сердце её рвётся от боли и горечи: не понял, не внял. Не захотел услышать призыв души родственной, и руки по локоть в крови утопить решил. Неужели он и правда настолько жесток?.. Сайлас не отвечает. Помнит — нельзя разговаривать с ведьмой после того, как та взошла на костёр. Он молча кладёт факел на собранную древесину, и только когда первые язычки пламени робко лижут сыроватую кору, он поднимает голову и кивает. Гера закусывает губу. Не сбылось предназначение, не смогла она спасти его душу от тьмы, на которую сам себя обрёк. Что ж, так тому и быть. — Я вернусь, Сайлас. Вернусь, когда ты забудешь про меня — и снова заставлю вспомнить. Полные губы впервые изгибаются в ухмылке зловещей — Сайлас поневоле отступает на шаг. — Клянусь. Сайлас не желает слышать — но Сайлас верит. До последнего момента он неподвижно стоит и смотрит, как заживо сгорает в очистительном костре половинка его души. Лишь когда Гера перестаёт кричать, он понимает, что, в сущности, старик тот был прав. Он сейчас жив, дышит и по-прежнему верит, что путь его единственно правильный. Но внутри вместо души — пустыня, выжженная дотла, а сердце — обугленный уголёк. Дунь, и рассыплется чёрной золой. Отныне он больше не человек. Не жилец, не верный Божий избранник. Он лишь машина, призванная карать. Без жалости, без чести и без совести. Потому что расставшись с душой, Сайлас взамен проклятие обретает — видит в каждой убитой им ведьме ту, что поклялась его найти. И с каждым разом становится всё беспощаднее, ибо до последнего верит: однажды проклятие ведьмино ослабит тиски. Однажды всё вернётся на круги своя. В следующей — новой — жизни, молодой инквизитор молча со страхом смотрит на рыжую ведьму, в зелёных глазах которой отражаются искры тысяч и тысяч костров. Метка переплетённой виноградной лозой бесконечности горит будто клеймо. — Я тебя нашла. Сайлас давно не молод, уже не самонадеян и не слушает чужих слов. Стоя в одном шаге от смерти, он знает — после будет именно так. Он обречён вечно встречать одну и ту же душу и наблюдать, как погибает она от его руки. Другого выбора у него просто нет.