Исповедь демона

Так странно. Солнце давно восседает на троне из пепла ветхих осин, и лучи его раздевают последние горстки небрежно уложенных вместе листьев. Так заканчивается начало. И подойдя к краю можно увидеть эту какофонию образов, несущихся прямиком вниз, к зябкому туману будущего, неизвестного, и сотканного красными нитями судеб, давно, наперёд, теми, для кого нет ничего стремящегося по ровной линии. Так начинается конец. И цикл этот бездумно парит в парах зябкого утра, пронизывающего иглами каждую клетку в стволе древа, имеющего одно единственное имя – жизнь. И в клубах этого наваждения рождается то единственное, чем полнится день ото дня, без какого либо смысла, без какого либо права на существование. И окружающая это агония гнетёт подступающие ветви реальности. Всё дальше. Вечность бесчеловечна. И впрямь, ни единому не уготовано ступать по её безбрежным просторам завершающейся бесконечности. Ничто не вечно. Кажется так ты говорил. Что сулит каждый прожитый день в порывах своего сладострастия, не нужного и поношенного бесконечными похождениями. Всё тщетно. И радость в одном – ловить взглядом разлагающийся в потоке образ того единственного, что привнесло в существование смысл. Исповедоваться – это не про нас, это не про здесь, это реальность далеко внутри другой реальности, красивой как помадка на губах утреней росы, вплетённой в струю потока разобщённой вселенской сети. Только слова на пути распотрошенного воздуха. Зачем быть здесь, когда всегда можно оказаться изнутри мнимой наружности? По миру шныряют свежей кровью вопросы мироздания и радости. Кому они нужны? Только тем, кому отведён короткий срок. Тем же, для кого не иное чем наблюдение – единственность реалий, всё куда более приземлённее и неотесаннее. Всё бессмысленно. Я вижу тебя, ты, создание моей власти и доблести, ты, в коем мне не было счастья видеть обыкновенного человека, ты здесь, передо мной, навечно. Или ничто не вечно? Тогда пожалуй, навсегда. Хотя, кому какое дело. Любовь – пыточная камера для частиц, подпитываемых светом лунной черноты. Но она есть, и подвержены ей создания любого толка. Процесс наимерзотный во всём своём ослепительном великолепии прекрасного танца рун и магии невидимой ткани, пронизывающей Землю. И я по крупицам вплетаюсь в её сущность. Я всеобъемлющ и нескончаем. И никто не в праве будет искоренить моё существо. Я уже в твоей голове. Так прочно, что ты никогда не заметишь разницы. Ведь ты моё создание, моё, и не приемлю я отрочества телесной плоти в другом. Ты – мой. И я люблю тебя. Просто знай это, когда реальность раздавит твою голову молотками человеческой размазанной воли, довлеющей лишь над миром пыли в слоях просроченной атмосферы. Слушай, когда часы разом вернут в свои оправы цифры не имеющие в себе предела, я оставлю тебя и сойду. Сойду в тот мир, загляну в будущее, что стелется под ногами красными нитями. Я лишь наблюдатель. И чем дальше – тем больше. Странные вопросы, завершения слов, скручивающиеся в спирали и разрезающие своим шлейфом всё, что тебе было когда-то дорого. Они заставляют смотреть так, как смотрели бы твои двойники из потустороннего времени и пространства. Ты бы видел ничтожность тут же, если бы конечно имел своё повторение. Моего повторения нет. Я един и вседосягаем. Но вопросы всё ещё смущают меня. А сегодня тебе хочется зрелища? О, зрелища хочется всегда, иначе к чему это всё, к чему закаты на воде беспреступного замка в ледяных яблоках тлеющей нирваны, к чему танцы на костях погребённой ивы, однажды умеющей ведать далёкую историю ветров в колыбели Урана, к чему так трепетно рдеют нити у ног, опускающиеся всё ниже и ниже, и ниже. Всё ради зрелища. Мы лишь наблюдатели удостоенные права самим ставить своё. Но всегда можно уйти, всегда можно сделать шаг и захлебнуться в будущем, познать его и навсегда остаться наблюдателем вне времени и пространства. Познав однажды невозможно вернуться назад. Ты пропадаешь разом, ты начинаешь знать слишком много, ты дезинтегрируешься собственным несоответствием. Те, кто хотят лишь наблюдения со стороны, безучастного, но всеобъемлющего – те выбирают этот путь куда раньше. Некоторым чересчур даже человеческих лет. И всё наконец становится менее бессмысленным, ты вечный зритель наперёд ведающий и прошлое и будущее. Познав вкус этих алых нитей ты уже никогда не вернёшься, ибо теряешься, одновременно познав каждое звено цепочки времени, ведь для любого будущего твой нынешний миг – прошлое. У кого-то есть силы, а у кого-то их немыслимое множество, что использовать хоть одну теряет всякое значение в измерениях бывшего существования. Тогда-то и становится по-настоящему интересно. Но я всё ещё здесь, иду по пятам за тобой, рассекая океаны людского быта и предрассудков. Я слишком давно живу среди них, я стал почти человечен. Мне не чужды их взгляды, ведь личину сменяя я проживал жизнь за каждого, кого мне хотелось наблюдать в собственном исполнении. Мне всегда нужно зрелище. Всем нужно зрелище. Но ты, обуянный силой и красотой бесконечной жажды, такой сладкой и колющей на языке взрывающимися пузырьками страсти, ты попал в отличное положение, и смысла скрываться у тебя не было. Ты всегда был, есть и будешь собой. Ты безумен и упрям, ты подавлен, но всё таков же, и ни одна бесконечность не подменит в тебе тебя. Я знаю. Ведь ты совсем рядом. Я протягиваю руку, я почти дотрагиваюсь. Но увы, никогда не коснусь, до случая, до свершения, до растворения границ. Как долго. Как скоро. Время когда-то имеет значение. Но случаи эти исключительны и непреклонны. Я буду ждать. Твоя жажда растёт, ты пожираешь себя изнутри, сам держишь себя в обгрызенных крыльях, взращивая из них оплот твоего раболепства. Но зачем, зачем покорять покорённое, и взращённое в неудержимую сущность? Ни злую, ни добрую, такую какой ей удобнее быть. Ты помнишь меня? Я не могу в том ручаться, я растекаюсь по вымпелам балюстрад твоих ироничных рамок. Я в одном звучании звука. Но память твоя питает ли отклик ко мне? Я беспокоен, как скошенная трава, попавшая в лаву и утопшая в магме, и добравшаяся к центру земли остатками своих раздробленных едва ли не в плазму атомов. Иногда мне хочется кричать о помощи, но кто я такой, чтобы просить спасения. И тогда остаётся лишь имя, запёкшееся печатью на губах. Я всё ещё помню его, хотя не имею возможности распознать своё. Я был кем-то когда-то. А ты... ты есть. И я останусь в трепете твоего сознания, и пока оно не растает в полуночной лодке, полной света и кишащих пауков, я не забуду совсем отголосок собственного существования. Каким бы долгим оно уже не было. В каждом зеркале отражения скомканы и разбросаны по миру случайно попавшимися пачками. Я вглядываюсь в холодный ветер каплями рисующий на стекле свои мифы, но все они так далеки от того, что меня поглощает день ото дня, чем бы этот день ни являлся. Я хотел бы видеть чуть больше, но среди лоскутов человеческих лиц отражения подобные тебе встречаются редко. Все низки и забыты, заблудши настолько, что потеряны для серебра ушедших лет. Но я полон той неутолимой жажды, которая бороздит все твои чувства. Вся ли жажда, что ты испытываешь бесконечно и всеобъемлюще твоя? Я бы усомнился в этом, когда разверзаются мои желания. Я хочу слишком многого, настолько, что это потеряло какие-либо определения. И возможно часть моего голода рушится на твою тёмную голову, хотя связь едва ли не растеряна. Я хотел бы снова сплести ту разорванную симфонию, но орхидеи растут на чужих корнях. Может так и нужно, может так и должно быть, может в существовании без единой раны на вывернутой антрацитовой коже тоже есть какой-то далёкий вопрос, на который кто-то из нас незаметно пытается ответить. Но всё утекает. Утекает так же, как в агонии брызжет кармин из нарушенной целостности кожи. Ты уже чувствуешь, верно? Запах соли и железа оседает сталью на твоём сознании, и пока язык не коснётся, ты не оторвёшься от мыслей, как ржавчина покрывающих единственное, чем ты ещё похож на людей. И всё уже окрашивается в цвета единственной необходимости на протяжении многих десятков лет. Она никогда не меняется и её невозможно отлучить от своего существования. Либо принимаешь, либо ссыхаешься и рассыпаешься под любым отражённым кусочком солнца. И даже синие звёзды не смогут тебя спасти. Только бальзам живых человеческих тел, процеженный через вуали нравственности и чувств. Я никогда не влюблялся, и страсти мои оказывали честь лишь делу, для которого я покинул то безучастное место, полное вальяжности незаслуженной и горькой, запретной и даже бессмысленной. Я всегда был всего лишь орудием строчек во имя великого. Но Тьма показала мне на что я способен, и в купели её посеребрённой чаши я обрёл своё имя. Забытое имя. Кто я? Ведь ты тоже не знаешь. Я был лишь ответом, что спас тебя в тот жестокий и воинственный век. Последняя надежда, когда уходит Господь. Ничего больше не было, и я и есть это ничего. Может от того всё лишь так, и я - горстка сознания, рухнувшая спустя долгие годы на спину твоего существования и снова познавшая, наконец, что такое любовь. Такой сложный вопрос, почему ты служишь людям… Даже со мной ты не стал бы это обсуждать, и это причина, в которой кроется большинство проблем. И сущая ненависть. Я знаю, это они отобрали твоё существо, сотканное из мрамора с вкраплением пульсирующих жил иллюзорного существования души. И ты забыл, под оргиями пыток, что пронзали тебя день ото дня такими простыми и логичными заблуждениями. Они переткали всё. Разрушили идеал. Им нет прощения. Как оскорблённый художник, рисующий мановением сознания, в красках воспроизводя всё, что происходит в разоблачённой и безумной голове, я унижен. Но всё что я могу – быть наблюдателем и складывать по кусочкам разрушенное где-то в отсутствие контроля. Я не хочу уходить. Излом на их воле и им отвечать по заслугам их. На остатках сознания, я развожу костёр равновесия, вселяя в дым заблудших чертей и разнося его по ветвям, в попытке сотворить нечто похожее на дневное облако, лёгкое как взметнувшаяся ввысь шерсть убитого оползнем зверя. Это нечто большее чем просто сигнал, это привязанность, сокрытая под толщами ртути, слоями выстраивающая большую часть жизни. Но что сделать, когда в опадающих страхах, на земле остаётся только известь, которой почему-то все так безумно рады. А в раскатах грома и в биении часов не осталось ритма совершенно, только отголоски криков замученных уст в твоём непокорном существе. Ты – нечто необъятное, но я способен был поселиться внутри твоей затуманенной реальности, расползающимися венами заполнив её пульсацией собственной жизни. Я мог объять тебя. Я знаю лишь ненависть. Таково ли это? Я полон знаний и чувств разнящихся с теми, о которых я не знаю. Ведь я не знаю их. Я должен спать. На мои глаза вольно опустить ремни из чистого тканного серебра, и ты забудешь мои нечастые порывы, когда прожжет меня запрещённый мне Тьмой луч очищающего небесного света. Будто бы там ещё есть что сжигать. Но уголь не гаснет. Реакция продолжится, сколько бы я не молил об ином, ибо Тьма и мир, и безумие не помощники в том, что уготовано мне. Ведь синий – самый горячий цвет во вселенной. Кто бы знал, да крови во мне как в ястребе силы хвататься за ветер и плыть по волнам яростного воздуха. И она бьёт в глаза, рождая пытки и муки, и страсти невиданные доселе. И я наслаждаюсь ими в мере не слыханной на этом отрезке реальности. Я упиваюсь, и горло моё охватывает терпкий вкус мускусной соли дурманящей вечной жизни, движущей всем в этом ангельском месте. И разорвать бы в клочья все крылья забредших сюда святых, но крови людской по миру и так как рек, в плену континентов. Я здесь не за этим, пусть и утоляют их тела жажду, сравнимую с болью вековых страданий крепостного народа. Я здесь, знай это. В пламенной ночи морозных глубин я поджидаю свой час, всматриваясь в образы, что рисуют мне капли яда на палитре подсознания. Я давно заблуждён, но едва ли это остановит меня. По кронам гор и бутонам равнин я проберусь в вышину и найду путь, на котором застряла твоя участь и проведу её вперед жадно искусав оголённые плечи до пошлых разводов мнимой помады на белоснежной коже. Моя воля тому, и воля моя далеко впереди. Уследить за щупальцами медуз моих душ не может даже Господь, ибо сожжено его правление в купели наполненного тиной пространства. Сирены украсят дорогу в пучинах, но никогда не ответят о чём твои мысли. И я не узнаю. А надо ли это? Казалось бы, что в этом скомканном шаре, разорванном, собранном, склеенном, сдавленном? Послать бы в объятия чёрной воронки, вкушающей звёзд манящих светила, да важно мне это. Забытым Богам тяжело в этом мире. Мне нужно узнать.