ЧЕШУЯ ПОРОСЛА

Солнце, у тебя чешуя на лице поросла. Заклеила пластырем пластинки и сдираешь их вместе с липкой лентой. Больно? Болит. Кровь подтекает из ранок от сорванной новой кожи. У меня по десять пар глаз по рукам рассыпаны. Я один выдавлю -- на всех других по бельму выскочит. Я угораю. А с зубов сыпется белая слякоть. Это льется, выгнивает, бежит, разбивается, распадается, вырастает на километр и сужается до миллиметра. -- Что -- это? -- Пространство и время.       Сидим с грачами в комнате, играем с грачами в «дурака». Комната несется, будто вагончик по рельсам этажей домов. У меня не будет проблем. Никто не заметит. Ничего не видно. Только собака завоет под дверью. Я безнаказанно искажаю пространство, ведь могу себе это позволить. В последнее время пространство так пластично. Стекло такое мягкое, дороги такие упругие, а бетон, как зыбучие пески. Пора возвращаться домой. В свой родной кожаный дом.        Любой дом можно считать за живое существо, но этот дом, стоящий на окраине Рязани, самый живой. Буквально. Моя комната выскакивает из очередного дома, перелетает пустырь и входит внутрь второго этажа, соединяясь с ним, становясь единым целым, как душа с телом. Одно пространство накладывается на другое, будто картинки «до» и «после». Миг – и я перед своим Гостем. Ровно в 03:23, как и договаривались. Кстати, это не я мелкая – это у грачей рост 1,5 метра, и они прямоходящие. Семь черных фигур поднимаются, каркают на прощанье мне проклятья, приветствуют ожидающего Господина и уходят, хлюпнув дверью. Мы остались в комнате вдвоем, сидя друг напротив друга. Я рада Его видеть. На моем лице самопроизвольно растягивается улыбка, но ничего хорошего для какого-нибудь другого «гостя» она не значила бы, потому что предназначена только для определенного человека, если можно так Его назвать. – Доброй, – он запнулся, посмотрев на пустое запястье, ведь ему не нужны часы: он сам – время, – ночи. Я рад вас снова видеть, НамаеНасиде, – я поклонилась ему. – Должно быть, вы догадываетесь, почему я назначил вам встречу? – Честно говоря, Владимир Владимирович, я понятия не имею, но встреча с вами – честь для меня. Кстати, как вы? – если он здесь, значит, с ним не все в порядке, а если с ним не все в порядке, значит, ни с кем не в порядке. — Ах, обо мне позже, а вот вы мне скажите, какого это жить в подобном помещении? Мне всегда было интересно: оно живое, как человек? – проговорил он восторженно, оглядывая потолок и стены. Стены покрыты кожей, потому что стены – это плоть. Само здание в три этажа походит на барак, обшитый вязаными вещами. — Дом действительно живой, как человек, но скорее, как человек с синдромом дауна. Я выбрала себе лучшую комнату – тут только груди, правда они волосатые, — я указала пальцем в левую стену, на которой красовались две груди, немного покрытые волосяным покровом, но не густым, как шерсть, — можно побрить, но от этого устаешь быстро. На первом этаже вообще бордель устроили: там на стенах и на полу гениталии растут. А хозяева, знаете ли, никак от ЗПП дом не стремятся защитить, а там если одно отверстие восполится, то сразу же и на выпуклости передастся. Хорошо, что хоть не СПИД, а то хоронить пришлось бы уже, наверное, этот дом. Месяц назад крысы завелись тоже на первом этаже. Прогрызали ходы внутри стен, бегали под кожей. Там же питались и плодились. Все дошло до такой степени, что на моей стене воспалились груди! Крысята падали прямо из сосков, их давили ногами и сгребали в ведра. Кожа пола была вся в крови. А знаете ли, как стонал дом по ночам? Коммуна грачей съехала сразу же, прихватив с собой пару чемоданов сутенеров. Потом они, конечно, как вы видите, вернулись, но чемоданы отдавать отказались. Самое интересное, что каждая комната особенная, но живут в них иногда совершенно не подходящие люди. Раньше такого, конечно, не было. – На счет этого я и пришел поговорить, — Владимир Владимирович поднялся с зеленого махрового кресла и начал шагать по комнате, — вы заметили уже, должно быть, что с пространством происходит нечто странное? – Стало более пластичным? – Именно. Понимаете, Намае, искажать пространство могу лишь я и тот, кто будет после меня, и этот "после" его уже искажает, но понятия, разумеется, об этом не имеет. А у меня от этого к зиме хитиновая кожа отрастет или чешуя на жопе опять. Мне это накладно, ведь могут заметить, опять скажут, что двойники появились. Удмурта заметили, и пришлось убрать удмурта. Так рисковать мы не можем, — он устало оперся о стену и почесал ее длинными ногтями. У настоящего Владимира Путина длинные ногти (примерно в три сантиметра). Если у Владимира Путина не видно длинных розовых ногтей, то, к сожалению, это не Владимир Путин. — Мне найти вашего будущего? — Ни в коем случае. Нужно найти тех, кто в этом списке, — он вытянул из рукава жолтый твердый лист и протянул его мне, — и убрать их. — Почему тут одни рэперы и куда мне их убрать? — Не знаю. Куда хотите, туда и уберите. И возьмите портретик, чтоб быть на связи и докладывать, — президент вынул из внутреннего кармана рамку и положил передо мной, — повесьте на стену, чтоб было удобнее. До свидания.       Владимир поклонился, я склонила голову в ответ. На улице голубело, дом начинал гудеть. Скоро Господин разбудит весь дом своим уходом. Он достал катану острую, как бритва, подошел к стене, перекрестился и с размаху вонзил лезвие в стену. Здание содрогнулось от боли, в трубах завыло, а волосы на стенах встали дыбом. Владимир резким движением самурая вырезал прямоугольник в плоти существа, после чего откинул катану и впился длинными ногтями в свеженанесенную рану, начиная отодвигать уже нечто вроде двери. По его рукам стекали ручьи крови, его лицо окрасилось в алый, а дом продолжал завывать от боли, но кусок мяса поддался, и показалась щель, из которой прорезался яркий ослепляющий белый свет, и плоть отсоединилась совсем. Владимир похлопал рукой по стене рядом с новообразовавшимся проходом и поцеловал окровавленную кожу. Тряска дома прекратилась, Владимир вошел в квадрат света, все части снова сошлись во едино. От пореза остались лишь белые тонкие полосы на розовой коже стены.       После ухода Владимира Путина ко мне в комнату ворвалась коммуна грачей. Они столпились в проеме двери, но внутрь не проходили, лишь маячили своими клювами и перекаркивались. — У нас рэперы, пацаны, — утро обещало быть тяжелым.