Аксиомы сказок

В каждой сказке доля правды. Народная мудрость

Откровенно говоря, он был не самым лучшим соседом. Да и сказочником хорошим, признавался он сам, не являлся (а таков пятый закон сказок: каждая сказка гуляет сама по себе, и в чужой оценке не нуждается). Проще всего сказать будет, что «никто не знал, откуда он появился» или «никто не знал, как и когда это началось». Банально и красиво, так говорил о своем прошлом сам Сказочник, но, что с него взять, иногда он излишне драматизирует (одиннадцатый закон сказок: все сказочники на деле жуткие вруны, и жутко обижаются, если им об этом напоминать). И пока Сказочник не видит, можно рассказать вам по секрету: учился он больше десяти лет в местной общеобразовательной школе. После, покорный воле родителей (закон второй: пока сказочники верят в этот мир, они должны подчиняться и его правилам) промотался по половине училищ своего захолустья, чтобы в итоге, в один чудный день, забрать в чемодан из искусственной кожи кипу черновиков, напялить на русые локоны шляпу, на худые плечи — старую курточку, и больше никогда не появиться на пороге отчей квартиры. Мама говорила: « Милый мой, все сказочники — жалки и бедны». И он запальчиво, но правдиво отвечал, что согласен на то. Тогда он еще хотел честной бедности для себя, а не для своих сказок (одно из печальнейших следствий сказок: рано или поздно сказочники начинают жить только для них). Отец говорил: «Сказочники вымерли еще после этого… Андерсена». Родители его были замечательными людьми, а с «замечательными людьми» ему делать было нечего. Милый Сказочник занимал ровно полторы комнаты местного общежития, варил чай в электрическом чайнике прямо в спальне, знал, как заставить капризный и сквернохарактерный лифт ехать на свой этаж (почему-то, как выяснил сказочник, чтоб проехать на шестой, надо нажать кнопку четвертого). То есть, причин для легкой неприязни у соседей хватало. Милый Сказочник, в силу природной наивности и непритязательности, особо не обижался. Как-никак, они люди. А людям, воронам, крысам и чайным черепахам сказочники прощают все (седьмой закон сказок). Теперь вы знаете, как Сказочник поселился в Высоком Доме. Он относился к своим сказкам серьезно, как подобает относиться к науке. Собирал конклавы и конференции, на которых до утра обсуждал и доказывал основные их законы (которые я препозорно использую тут). Почетными участниками там были тени со всего дома, проезжие времена года, презабавные пауки и эти мерзкие чайные черепахи. Боюсь, что эти отвратные создания заслуживают внимания исследователей. Чайные черепахи (лат. tea turtur) — земночайные, которые к зиме мигрируют к сказочникам под батареи. Если не повезет, остаются они у горемык в квартирах надолго. Общеизвестно, что редкий сказочник не пьет чай. Поэтому черепахи предпочитаю докучать им. Величиной они не превосходят консервную банку. Чай они способны поглощать в любых видах и количествах (у наивного Милого Сказочника они съели пачку заварного «эрл грея» в сухую!). При попытке отобрать у них желанную добычу, хищницы проявляют невиданную для черепах ловкость. И, конечно, у Милого Сказочника был Свет. Ведь даже терновник не прорастает без солнца. Прошла весна, и кончилось лето. Сходила на нет капелью слез да отлетевших листьев Осень, и только тогда Сказочник понял, как ему одиноко без Света. «Была притча о слепце, который носил на длинном шесте фонарь, — так рассказывал он чайным черепахам и одной красавице-вороне, и чистил ботинки от октябрьской грязи, — И один человек, заметив его ночью, спросил: „Зачем тебе фонарь, если ты незряч? И ночь, и день для тебя одинаковы“. И слепой ответил: „Чтоб во тьме было видно другим“».Сам же Сказочник считал себя чем-то обратным незрячему: очень тихо, очень глубоко даже он считал себя единственным здоровым в толпе безглазых. Проблема была в том… Сказочники не умеют молчать — девятый закон сказок. В конечном счете, эти люди похожи на фонарики. И если они не покажут миру своего огня, он выжигает их. «Однако, — думал Сказочник, запуская в небо один из похожих фонарей, — Они все равно все сгорают. Но так они сгорают там, где никто не видит их красоты». Так провел осень Сказочник. Он научился из истлевшей от чернил бумаги делать бумажные коконы, запускать их в небо. Купил синий фонарик на батарейках. И этот свет был, безусловно, ярким — но не ярче режущих глаз ламп, которые горели в подъезде общежития. Выглядит достойно, когда фонарь становится похож на звезду — пусть во имя этого сгорает. Но как это мерзко и грязно, когда фонарь бьется о карнизы домов, в цепких ветвях, и его топчут в тряпье. Но тот же голос праведного в толпе имеет смысл, даже если толпа не слушает его. Если она тащит его на распятье, у его речей всегда есть смысл. Свет существует до тех пор, пока мы его зажигаем. И это тоже одно из правил сказочников. Милый Сказочник вставал с матраса посреди ночи, брал фонарь и светил им в окно. Слепец и его фонарь. И пока у всего Высокого дома окна выходили на бетонные стены других одиноких домов, Сказочник видел там ветви плюща, золотые клетки из лаванды да шалфея, Сказочник видел в ночном беззвездном окне сотню закатов и тысячи морей. Так было. Но фонарь надо зажигать. Надо зажигать и маленькие истории, потому что они учат дарить свет. А Милый Сказочник искал тот свет, который зажжет его самого. У Милого Сказочника под батареей живут сотни чайных черепах. Когда он пришел сюда, здесь не было и их. И только потом у него появилась Лампочка. Она пришла перед самым Новым Годом — как и полагается в таких случаях. Она была одинокой, словно он сам. Ее руки были из стекла, и под их полупрозрачным маревом били током тонкие ветвистые проводки вен. И, как полагается Лампочке, она излучала Свет. Она пришла перед самым Новым Годом — когда Сказочник на хрупкие поживы со сказок своих принес в маленькую комнату длинные гирлянды. Она тогда уже сидела на аккуратно застеленном матраце и смотрела светлыми глазками на покупку очень осуждающе. — Зачем ты принес это? — капризно спросила Лампочка, кивая на лампу накаливания под потолком, — Зачем вешать эту уродливую виселицу, когда есть цветные гирлянды? Сказочник не удивился ее приходу — такой народ вообще редко удивляется волшебству. Сказки, писал сказочник, это не волшебство. Таков третий закон выживания сказочников: не верить в волшебство. Если в него будет верить каждый, кто о нем пишет, то веры на всех не хватит… — Эта «виселица», как ты ее обозвала, тоже дает мне свет, — буркнул он, нехотя оторвавшись от книжки. — Она некрасивая. — А ты маленькая гирлянда. Но ведь чтоб дарить свет, можно быть и просто лампочкой, а не роскошной люстрой и красивой бра. С тех пор она и жила с ним. Она слушала книги, ей необходимы были сказки, чтобы обращать их в свет. Ложилась на спину Милому Сказочнику, завороженно глядя, как колдовство лилось с пластмассовой шариковой ручки. Все знакомые и соседи говорили Сказочнику, что читать да писать в свете вечно перегоравшей лампы накаливания и вороха гирлянд вредно. Они говорили, что за окном Сказочник стена другого Высокого Дома, с плохо затертыми швами плит, а не виноградники и леса. Сказочники на редкость упрямы, если честно. Он не верил. А Лампочка верила ему. Он обожал чай с мандариновой цедрой (вообще-то, он любил мандарины, но из-за ужасных чайных черепах оставались только корочки), обожал людей, у которых капли дождя на шарфах застывали в звезды, и то чувство, когда любовь копится, копится… А потом бух! И она рассыпается, как жемчужные бусы. Необычайнейшее ее свойство, писал сказочник, что любовь надо куда-то девать. Застоявшаяся любовь гниет прямо в человеке и не слишком приятно пахнет. Примечание: не путать с любовью выдержанной. У Милого Сказочника поселились эти мерзкие чайные черепахи, которые выползают на запах сладкого и корицы. В форточку ему то и дело цепляются облака. Милый сказочник часто говорил, что думал, не думая, что говорил. Он читал Книгу Книг, а потом спорил с воронами на колокольне о том, стакан наполовину пуст или полон Водой иль вином? — А люди говорили, — Лампочка сидела на подоконнике и мотала стеклянными ногами, — Что у тебя за окном ничего нет. — Люди много чего выдумывают У него самые карие в мире глаза. Сказочник на это с детства обижался, пока не понял, что если зелено, серо, голубоглазым надо творить чудеса, то ему надо их писать. Это первый закон выживания сказочников — следить за миром, в котором куда не ступи, чудеса чудесатые. И ни в коем случае не совершай их сам! Во-первых, писал он, и не получится, а во-вторых — где же найти столько бульварных писак, чтобы описывать еще и чудеса, которые удумают совершать сказочники? А Лампочка вся светлее света, в узорчатой юбочке ее стеклянные босые ножки напоминали торшер. Комнатку Сказочника к началу декабря топить отказались. Но за свет он платил исправно, ежемесячно собирая бумажки. При этом он внимательно смотрел на Лампочку, только и поражаясь, сколько волшебства вмещается в комок стекла, проводов и фотонов. Но Лампочка, разумеется, была сказкой. И сказкой отличной. — В тени лаванды и шалфея Он бредил, и искал забвенья. Луна обкусанным печеньем, Переплетеньем желтых веток Она была его спасеньем И золотым ключом от клеток Луна — затем — в обличье девы К нему во сне пришла ненастьем А он, объят цветочной страстью, Шептал: «Останься, умоляю». Сказочник прервался — Лампочка больно пихнула его стеклянным локотком в бок. — Не бейся так сильно, глупая, — фыркнул он, — А то как… Треснешь! Лампочка надула маленькие губки и обиженно отвернулась. На виске у нее красовался кусочек скотча, перекрытый двумя пластырями. — Не тресну! Ты чего такую сказку странную читаешь? — Это не сказка. Это стих. — А как так — стих? — недоуменно нахмурила темные бровки она. — Это как твой свет, только словами. В сказках свет тоже есть, но его надо разглядывать. А стихи… Это сразу от сердца. — Один из законов сказок? — Да, — сказочник задумчиво нахмурился. — Пожалуй, восьмой. Она крепко обняла Милого Сказочника, ткнувшись лбом в щетинистую щеку, и передала чай, на который хотела было покуситься чайная черепаха.  — Она тянула ветви-руки, И простирала нежно длани. А он, предвестником разлуки Увидел коршуна над ланью. И таяли под солнцем грезы, С рассветом дева умирала, А он искал ее под сенью Берез, багульника, дурмана… — Сказочник, — просопела слежавшаяся на его плече Лампочка. — Что? — А я тебя тоже немного… Ну, с печеньем и золотым ключом от веток. — Хорошо, Лампочка. Я уже понял. Так проходили дни зимы. И Милый Сказочник смотрел в свое окно, и знал, что никогда теперь не увидит за ним бетонной стены. Что теперь его никогда не залепит этот холодный снег, и закаты, и сотня лесов за окном не сольются по белизне со стеной. Ведь очень важно иногда забывать, что находится за окном на самом деле. Сказки не выживают, если ежедневно видеть за стеклом те стены. Сказки не выживают, если позволять себе видеть за окном только то, что видят другие. На зиму Сказочник остался босым, неспособным коснуться холодного снега. Тогда каждый день он выбирался с Лампочкой на чердак, а оттуда — на крышу. Соседи не видели Лампочку, но Милого Сказочника они гнали с потолков Высокого Дома. Тогда каждый день превратился в каждую ночь. Ведь, по шестому сказочному закону, никто не обязан верить в твои чудеса, как ты не можешь держать их только при себе. Каждую ночь они взбирались, с фонарями, чайными черепахами по карманам и одеялами. Единственные птицы, которые могут терпеть сказочников — вороны. — Почему ты видишь за своим окном попугаев и райских птиц, и они боятся тебя? — спросила Лампочка, укутанная в одеяло (Сказочник боялся, чтоб вороны ненароком не клюнули ее). — Попугаи и райские птицы, как и все яркое, принадлежат этому миру. Как сказочники. А вороны и люди — не принадлежат. Поэтому они любят и ненавидят этот мир с его птицами и сказочниками больше всего. — И снова ты непонятно говоришь! — жалобно вскрикнула Лампочка. Милый Сказочник улыбнулся и потрепал ее по стеклянным локонам. — Все птицы и люди, кроме ворон, боятся Света. Вот и все. Он поежился — в отличии от Лампочки, он был в свитере и брюках на январьском ветру. Поежилась и ворона на его плече. То утро кончилось только ночью, а Сказочник, вернувшись в комнатку, все мерз. — Это как — холодно? — встревоженно спросила Лампочка, — Вот же! Посмотри! Она ткнула Сказочнику в лицо синим фонариком. Сказочник скривил обветренные губы, перехватил тот из стеклянных ладошек и погасил. — Нет, глупенькая. Не всегда там, где светло, будет хорошо и тепло. Понимаешь? Лампочка теперь не верила и не понимала. И замерзшего Сказочника она укрывала одеялом и простынями, стеклянными губами целовала ссохшиеся щеки Сказочника. Нахмуренно заглядывала в стылые руины чайника. На светлом личике остались грязные разводы — запястье, которым она утирала слезинки света, испачкалось в пыли под батареей — она искала хоть кого-то в комнатке. Хоть кого-то!.. Ведь Сказочник за свет отдавал тепло. Но под батареями не было чайных черепах — одни только камни, плачь не плачь, не выползут. — Сказочник! Глупый Сказочник! Зачем ты не соврал, что сказки не умирают? Огонь полыхнул из окна Высокого Дома, в котором когда-то жили виноград и шалфей. А птицы, не вороны, из тех, что погрубей и крикливей, говорили тогда: — Эта дурная сказка! Ничему не научилась у своего человека!.. Сказки… И карканьем-гоготом разносилось над Высокими Домами — «сказки!..» — Не умирают! Сказки не умирают потому, что по их венам сияет мертвая кровь сказочников, глупая Лампа! И те птицы были правы, хоть и злы на язык. К утру Высокий Дом сложился, как складывается нагромождение карт. Только шипели по улицам еще пару дней тени, да бежали чайные черепахи «А в сказках всегда есть страшное, — писал когда-то Милый Сказочник, — ведь миру надо совсем немного волшебства, но если отдавать его, как солнце отдает свет — тогда мир выпьет тебя до дна». У Милого Сказочника есть ручка и стопки тетрадей, которые то приносят, то уносят. У Милого Сказочника осталось окошко посреди белой стены, пусть никто его и не видит.