мой ласковый зверь

Минова грудь, покрытая багровыми засосами-укусами, равномерно вздымается, накрытая прохладной простыней. Чимин сидит перед ним, в пальцах тлеет сигарета, а взгляд прикован к экрану камеры, на котором крутится запись их прошедшей ночи. У Чимина нет поводов отказываться от дорогого лакомства — забирай и полосуй на части, ломай кости и смакуй плоть сладкую. Но альфа почему-то не трогает его. Пахнет знакомо, призрачно. Чимин этот запах часто слизывает с другого хрупкого тела. По пухлым губам скользнул горячий язык. Чимин перевел взгляд на спящего парня, растягивая губы в ядовитой улыбке. Альфа поднялся с постели и подошел к рабочему столу, на котором стоял закрытый ноутбук. Он воткнул шнур в разъем камеры, открыл крышку ноутбука, — тот загорелся тусклым синим цветом. Чимин подтащил стул на колесиках к себе, присаживаясь за стол. На пустом рабочем столе высветилась папка, в которой хранились все медиафайлы с камеры. Пролистав в самый низ, альфа нашел нужное видео, выделил и перетащил на рабочий стол. Пока полоска заполнялась зеленым, альфа открыл браузер и зашел в электронную почту, бегло окидывая взглядом, от кого омега получал письма. Его внимание привлек только один пользователь — следователь особого класса Ким Намджун. Чимин посмотрел за свою спину, на спящего омегу, сухо ухмыляясь. — Голубь, значит, — облизнул губы альфа. — Какая птичка мне попалась, — Чимин открыл диалог со следователем и выбрал «прикрепить видеофайл». Загрузка началась, а Чимин оскалился, припоминая кадры видео, где он дерет орущего во все горло омегу. Чимин поднялся с кресла, от безделья обходя спальню омеги. На тумбе стояли наполовину использованные духи и лежали часы, в шкафу висели многочисленные костюмы — ничего интересного. На полках стояли чьи-то фотографии, и именно это привлекло внимание альфы. Он наклонился, подцепив пальцами фотографию в рамке, на которой изображены трое. Тот самый омега, которого Чимин распял этой ночью, светловолосый мальчишка, которого Чонгук сожрать пытался, и он. Он целует омегу и улыбается. С Чимином он почти никогда не улыбается. Альфа поджал губы и кинул фотографию в сторону. Юнги поморщился во сне от звука удара. Чимин схватил следующую фотографию. Хосок и этот омега в каком-то, кажется, парке. Обнимают друг друга. Хосок улыбается, счастьем искрится. Чимин желваками заиграл, до хруста сжимая рамку с фотографией в своих пальцах. Вот, значит, почему на Хосоке запах чужой. Чимин глянул на спящего парня и ухмыльнулся. Рамка лопнула в его руках. Чимин подошел к рабочему столу и наклонился, наблюдая за отправкой загруженного видео следователю особого класса Ким Намджуну. Он выделил сообщение и вышел из диалога, быстро набирая «Чон Хосок» в строке поиска, открыл диалог с омегой, пестрящий «скучаю», «люблю», «жду» — Чимина едва не вывернуло, — и переслал сообщение, подписав: «твой дружок отлично двигает бедрами. с любовью, Чимин». Чимин впервые почувствовал себя таким… преданным. Он знал, что Хосок трахается на стороне с кем-то, Чимину, в общем-то, плевать. Ему и самому доставляет удовольствие трахать незнакомых омег, когда они с Чонгуком отдыхают, вдыхая запретный порошок, вкушая дорогой алкоголь и вылизывая чужие шеи. Но. Почему-то то, что Хосок никогда не улыбается так с ним, вызывает желание разорвать и его, и его дружков. У Чимина десна до крови чешутся от желания сожрать заснувшего беззащитного омегу, да только желание Хосоку кости одним этим видео поломать сильнее. Чимин душу его порубит в порошок мелкий, а после через ноздрю вдохнет, в десна вотрет, под язык положит и зажигалкой растопит, чтобы потом — в вену. Хосока только так. А если больно Чимину, он заставит Хосока кровью плеваться, не оставит это просто так, не простит такое предательство. Альфа облизнулся, склоняясь над спящим омегой. Он склонил голову к плечу, рассматривая хрупкое тельце, и провел ледяными пальцами от шеи к груди, обводя свои метки большим пальцем. Чимин коснулся своими губами его, оставляя поцелуй. Не грубый, не жесткий, не нежный, не трепетный. Просто поцелуй. Эти губы и Хосок целует. Интересно, а наслаждается ли он, целуя их? Ему, наверное, с этим человеком лучше, раз он улыбается так ослепительно. А с Чимином ему плохо. Чимин его убивает, терзает, полосует. Но Чимину нравится. И, если Хосок не спасет себя сам, его никто не спасет. Потому что любовь еще никого не спасала. Она в открытом океане руки-ноги связывает, а на шею камень вешает. Ты на дно идешь, легкие от недостатка кислорода разрываются. И в конечном счете ты просто захлебываешься слезами — океаном открытым. Любовь убивает. Человек гибнет не от рук того, кого ненавидит. Человек гибнет от рук того, кого любит он. — Ты остался жив лишь потому, что… — Чимин запнулся, переведя взгляд на разбитую фотографию. Хосок улыбается. Чимин поджал губы и покачал головой. Он своей любви позволяет гнить внутри себя. Трупные черви уже давным-давно сгрызли мышцу, сотни лет не бьющуюся. У Чимина сердца нет. И души у него нет. Ему любить Хосока нечем, и дать ему нечего. Чимин — пустой сосуд, только оболочка осталась. А Хосок — просто глупец, что боль свою зовет любовью и на двоих ее делить пытается.

8:26, здание CCG, за несколько часов до исчезновения Тэхена

Перед Намджуном разъехались автоматические стеклянные двери. Теплый воздух офиса проглотил замерзшего альфу. Следователь тряхнул волосами, смахивая дождевые капли. Холодает. Ледяные пальцы сжимают ручку сумки. RC-врата пискнули, пропуская вперед, и альфа пошел к лифту, игнорируя приветствия коллег. У него голова должна быть забита расследованием дела Кииоши, а он думает о Юнги совершенно неважных вещах, и сам на себя из-за этого бесится. Он не понимает, почему Сокджину на поцелуй ответил, а Юнги поцеловать не захотел. Намджун впервые в своей жизни чего-то не понимает. Ему под силу решить любую математическую задачу или даже самый сложный ребус, а когда дело касается собственных чувств — Намджун бессилен. А ему не нравится быть беспомощным. На столе уже стоял стаканчик кофе с прикрепленным стикером «с любовью, Сокджин», который альфа оторвал, скомкал пальцами и выбросил в мусорную урну. Он снял пальто и повесил его на вешалку. От необходимого кофе отказываться глупо, поэтому, сняв крышку, Намджун припал губами к бодрящему напитку. В последние дни сон никак не идет. Альфа лежит ночью на спине, смотрит в потолок немигающим взглядом, а еще курит. Плохо, да, пора отказываться от этой привычки, но крепкие сигареты помогают избавиться от грызущих мыслей. Намджун вспоминает Юнги на своей постели. Вспоминает, как красиво он извивался под ним, как губы — алые лепестки приоткрывал, как красиво изгибался в спине, как блестела его молочная кожа в бледном свете луны, а ногти, коротко подстриженные, в кровь царапали намджунову спину. Альфа нервно ухмыльнулся. Ведет себя, как втрескавшийся пацан. Намджуну любить нельзя. Единственная его жена — работа, а любовница — смерть. Альфа сел в свое кресло и открыл ноутбук, на экране высветился процесс загрузки системы. Пустой стаканчик из-под кофе полетел туда же, куда альфа недавно отправил смятый стикер. На экране телефона одно за другим высвечиваются сообщения от Джина, желающего доброго утра, приятного дня, спрашивающего, как спал, понравился ли кофе. Намджун раздраженно выключил звук и перевернул телефон экраном вниз. Первым делом альфа открыл базу данных и почту, на которую еще ночью должны были прийти отчеты коллег и рапорты полицейских. Даже Юнги, объявивший Киму холодную войну, прислал какой-то видеофайл. Это нисколько не профессионально, Намджун должен первым делом открывать сообщения более важные, но удержаться не может и открывает сообщение Юнги. Видео датировано минувшей ночью. Скорее всего, запись видеонаблюдения. Намджун оставил видео загружаться и поднялся с места, наливая из кулера в пластиковый стаканчик горячей воды и добавляя растворимый кофе. Сахар противно скрипит по дну стаканчика, пока Ким размешивает кофе и предвкушает его омерзительный вкус. Но сегодня он даже из кабинета не выйдет, пока не добьется хотя бы маленьких и незначительных результатов. Альфа сел в кресло и, отхлебнув кофе, включил «воспроизвести». Дыхание сбилось. Юнги. На видео вновь Юнги. Обнаженный, раскрасневшийся, со взглядом пьяным. Он в камеру смотрит пошло и грязно, словно говорит самому Намджуну: «Смотри! Я — хуже, чем ты говоришь!». Камера опускается ниже, на часто вздымающуюся грудь, на живот, на… Намджун стиснул челюсти и не заметил, как горячий кофе обжег руку, когда он смял стаканчик. Он провел с кем-то эту ночь. Орал и извивался под кем-то другим, пока Намджун десятую по счету сигарету скуривал, и пусть в этом виноват он сам. Намджун, как мазохист, упрямо смотрит, как его омегу кто-то трахает. Ему кажется, что по венам течет раскаленная лава, прожигающая тонкие стенки насквозь — вот-вот и в организм попадет. Горло душит ярость первобытная, животная. Намджун Юнги хочет убить, разорвать, растерзать, плотью его полакомиться. Но в то же время хочется его от глаз чужих укрыть, спрятать, хоть в бункер чертов засунуть. В голове как на заезженной пластинке крутится «моемоемоемое». Намджун не понимает, откуда чувство собственности такое обостренное, ведь омега ему не принадлежит, но Намджуну самому от этих мыслей хочется заорать: — Нет! Принадлежит! Лжец, сам запутался в своей лжи. Намджун не знает, где правда, где его чувства настоящие. Он что, действительно в Мин Юнги влюбился? Абсурд, бред, полнейшая глупость. Намджун не имеет права любить, ему не дано, сам себе запрет поставил и следовал ему долгие годы. Пока этот мальчишка не появился. Сука. Почему он хотя бы немного на Сокджина не похож? Намджун бы к нему ничего, кроме отвращения, не чувствовал. Но нет. Юнги должен быть идеальным. Для Намджуна самым лучшим. Взгляд у него не как у этих омег, похабный и раздевающий без слов, он смотрит глубоко, серьезно, анализируя. Юнги учится любить, лоб расшибает в кровь о закрытые двери и пытается вновь. Упертый, как баран, его не сломать, в свою сторону не склонить, сколько бы Намджун не пытался. И именно это заставляет сердце удары пропускать. Намджун вдохнул глубоко, чувствуя недостаток кислорода. И сейчас его ревность заживо сжирает, кости обгладывает и мясо с наслаждением пережевывает. Говорят, у ревности зеленые глаза. Намджуну кажется, что его глаза сейчас не просто сияют, они горят изумрудом. А Намджун горит изнутри. Без анестезии. Он почти чувствует запах гари в своем кабинете. Дверь тихо хлопнула. Намджун резко вскинул голову и оскалился. Перед ним виновник сего пира внутри альфы. Пира его плоти и души. На уставшем лице Юнги мелькнул мимолетный страх и удивление, но омега тут же скрыл его равнодушием. Лицо бледное, под глазами круги темные залегли, волосы растрепанные. Видимо, даже собраться не успел. Намджун, не отрывая взгляда от его глаз, медленно обошел стол и двинулся к нему, как хищник к жертве. Аккуратной поступью, не спеша. А Юнги делает вид, что не боится, что все равно. Он в руках папку какую-то держит, и только то, с какой силой он ее сжимает, выдает его волнение. А лицо абсолютно спокойное, почти безмятежное. Намджун подошел вплотную, вжимая омегу в дверь кабинета. Альфа наклонился к нему, и Юнги задержал дыхание, жмурясь и затылком прижимаясь к двери, желая сквозь этажи провалиться. Намджун провел носом по его шее, обнюхивая, поднялся к виску, вдыхая запах его нефтяных волос, а после отстранился, вновь заглядывая в его глаза. Юнги пытается скрыть свои эмоции и дрожащие колени, но ему не удается скрыть своего взгляда. Потерянного, виноватого, разбитого. Намджун видит на дне их труп. Труп самого Юнги. — От тебя воняет, — цедит сквозь зубы Намджун. — Воняет перегаром и сексом, — ледяные пальцы сомкнулись на хрупкой шее Мина. Юнги тяжело сглотнул. — Расскажешь, кто трахал тебя сегодняшней ночью? — сухо ухмыляется альфа и склоняет голову вбок. — Это не ваше дело, Намджун-щи, — Юнги удивлен, как его голос не сломался. Он смотрит в темные, почти черные глаза напротив, взгляда не отводит. Он сильный. С Намджуном все покончено. — Я принес вам отчет. — Сука, — рычит альфа, встряхивая Юнги в своих руках. — Тебе уже плевать, перед кем ноги раздвигать? Так, может, передо мной еще раз раздвинешь, куколка? — скалится Намджун, хватая опешившего Мина за бедра и прижимая к себе. Юнги почувствовал, как возбужденный член уперся ему в живот. Ему впервые стало страшно. — Если вы сейчас же не отпустите меня, я закричу, — хрипло выдохнул Юнги, упираясь ладонями альфе в грудь. Папка с тихим стуком упала на пол. — О, еще как закричишь, — облизнулся Намджун, плотоядно улыбаясь. В этой улыбке нет ничего хорошего. Только злость и агрессия, которую альфа хочет на Юнги выплеснуть. — Будешь орать, пока не сорвешь глотку. Я тебя разорву, каждую кость своими зубами перегрызу, сука, — Намджун сильнее сжал пальцы на юнгиевой шее. Омега почувствовал давление в легких, в которых стремительно кончался необходимый кислород. — Ты же добровольно ноги раздвинул перед ним, — Намджун кивнул на ноутбук, — а передо мной не хочешь? Какая капризная сучка. Тебя нужно как следует наказать, куколка. Ты же любишь, когда тебя трахают грубо, со вкусом, верно? Давай я тебя прямо здесь разложу, как суку на колени поставлю и драть буду. Тебе наверняка понравится, малыш, — нервно ухмыльнулся альфа. Юнги ничего не говорит. Он только плачет от боли, ребра ломающей. Он смотрит на Намджуна, но видит другого человека. Нет, это не человек. Это зверь. Его глаза подернуты дымкой агрессии и дикого желания. Он словно готов наброситься на Юнги прямо сейчас и сожрать. Юнги плачет, а Намджун скалится. Альфа резко дергается к Юнги, желая вгрызться в желанные губы поцелуем, но Мин, собрав всю силу в кулак, бьет его по лицу. Намджун замер, с прищуром смотря на непоколебимого омегу. Ему не больно. Он удивлен храбростью омеги, что граничит с глупостью. — Больше никогда не смейте прикасаться ко мне, — холодно сказал Юнги, выходя из кабинета на негнущихся ногах и громко хлопая дверью. Намджун стоит, не двигаясь, еще несколько минут, смотря перед собой туда, где только что стоял Юнги. Впервые дал ему отпор, не сломался, не смалодушничал. Альфа рассмеялся сначала тихо, а потом — во весь голос. Он резко скинул со стола осточертевший ноутбук и заорал.

✖

Тэхен зажмурился от резкой головной боли, что грубо выдернула его из беспокойного сна. Он с трудом поднял руку, касаясь прохладными пальцами виска, и приоткрыл глаза, тут же вновь жмурясь. Через плотные шторы, грузом спадающие на паркетный пол, пробился тонкий луч бледного света. Омега приподнялся на локтях, потирая глаза и оглядываясь по сторонам. В комнате царил полумрак. Тэхен не помнит, как попал домой, он не помнит ничего, кроме… Холодный пот прошиб тело. Тэхен вскочил на постели, судорожно цепляясь взглядом за каждую деталь незнакомой комнаты. Сердце начало отбивать рваный ритм, к горлу подкатил мерзкий комок. На Тэхене была шелковая пижама цвета грозового неба, он был кем-то тепло укрыт, а в его ногах свернулся какой-то мягкий комок. Омегу начало колотить. Это была не его пижама, не его комната, не его дом. Пальцы заледенели, словно на пятидесятиградусном морозе. Тэхен глубоко вдохнул, набирая полные легкие воздуха, и досчитал до десяти, успокаиваясь. Он коснулся пальцами распятого на груди Иисуса, зажмурившись и сбивчиво шепча одними губами «Отче наш». Теплым комком в его ногах оказалась собака, которая приподняла морду, черными глазами-омутами разглядывая омегу, а после легла обратно, укладываясь на тэхеново колено. Омега аккуратно, боясь разозлить животное, вылез из-под одеяла, опуская ступни на прохладный паркет. Собака, почувствовав, что Тэхен уходит, недовольно заскулила. У омеги сердце сжалось в болезненный комок, ему показалось, что сейчас она набросится на него и разорвет в клочья. Но она лишь улеглась обратно, пряча морду в скрещенных лапах. Тэхен сглотнул неприятный комок и встал с постели. Тэхен ступает тихо, аккуратно, на пробу. Он сжал дверную ручку, мучительно медленно опуская ее вниз и ожидая, когда та предательски скрипнет, но она покорно молчала. Тэхен облегченно выдохнул, оглядываясь на заснувшую собаку, и открыл дверь, выскальзывая в коридор. Тот был не длинным, но широким. В конце коридора было панорамное окно с широким подоконником, на котором лежало множество подушек. Возле окна стоял книжный шкаф, до отказа набитый книгами, напольная лампа, на одной из подушек покоилась раскрытая книга, будто совсем недавно она была в чьих-то руках, и недопитая чашка кофе на круглом кофейном столике. Тэхену бы даже показалось это уютным, если бы ему не было настолько страшно. Помимо спальни, из которой он вышел, было еще две двери и лестница, ведущая на первый этаж. К ней Тэхен и двинулся на цыпочках, вжимаясь спиной в стену. Подобно героям из фильмов ужасов, ступеньки под Тэхеном должны скрипнуть или вовсе провалиться, и тогда безжалостный маньяк выбежит из укрытия, размахивая топором. Но все было настолько тихо, что почти оглушительно, и Тэхена это пугало. Когда он ступил на деревянный пол первого этажа, он услышал плеск воды, вероятно, из ванной. Омега нервно огляделся в поисках орудия защиты, а вода тем временем в ванной стихла. Паника вновь накрыла его с головой. Тэхен не понимает, где он, чей это дом, почему его переодели и уложили в постель, а не заперли в подвале, но он остро понимает и ощущает одно — он должен защищаться. Он почти бегом пересекает гостиную, выбегая на кухню. На широком столе стоит тарелка с жареной яичницей, беконом и кусочками свежего помидора, стакан с, вероятно, апельсиновым соком, вилка и нож. Тэхен схватил нож, резко оборачиваясь и едва не падая от страха. — Доброе утро, — мягко улыбнулся Чонгук. Он скользнул взглядом по испуганному Тэхену, что похож был на загнанного зверька. — Выспался? Тэхен закричал и кинулся вперед, ударяя альфу ножом в живот, в грудь, в плечо — наотмашь, лишь бы попасть. Он жмурится от страха и вновь замахивается ножом, в удары вкладывая всю свою боль, всю горечь и страдания, что принес ему этот… зверь. Тэхен кричит, и через крик его выходит та ненависть лютая, что сердце грузом неподъемным сковывала. Бьет наверняка, чтобы раны смертельные были, и пусть Тэхен больше никогда свободы не увидит. Пусть. Чонгук заслужил это. Только… Чонгук сверху рассмеялся. Забавно, по-доброму. Тэхен в шоке распахнул глаза и отошел на несколько шагов. Согнутый нож вывалился из его рук, с громким стуком падая на кафель. У Чонгука на теле не осталось ничего. Даже царапин. — Обычная сталь не способна нанести нам вред, Тэхен-а. Омега почувствовал, как нижняя губа предательски задрожала. Его тело страх сковал, сорняком расползаясь по клетке грудной, ребра хрупкие в цепи стискивая. Глаза заволокла пелена слез. Значит, все, что он слышал о Кииоши — правда. Непотопляемый, неубиваемый, бессмертный. Тэхен сделал аккуратный шаг назад, касаясь пальцами спинки стула. Глаза в глаза, и пусть образ Чонгука расплывается от не сорвавшихся слез. Хищник — жертва. Природа сделала меня хищником, чтобы ты сделал меня жертвой. Лев не трусит перед хрупкой антилопой. Он ее сжирает. Клыками заточенными плоть теплую рвет, жадно в пасти смакует, кровь языком слизывает. А антилопа принимает свою смерть, как должное. Она создана, чтобы быть убитой, съеденной и растерзанной злобным львом. Лев не убивает ее потому, что так хочет. Он убивает ее потому, что так надо. Он должен убивать, чтобы жить. Но лев не двигается к хрупкой антилопе. Он улыбается нежно, смотрит мягко, цепляется взглядом за отросшие волосы пшеничные, за подрагивающие нервно пальцы, за грудь вздымающуюся, а глаза какие — испуганные, потерянные, неживые. Чонгука сломать нельзя, но Тэхен ломает. Одним взглядом своим грудную клетку вспарывает, сердце вынимает и пальцами тонкими сжимает обугленный кусок. Тэхен резко схватил стул и бросил его под ноги удивленному Чонгуку. Воспользовавшись секундным замешательством, омега прошмыгнул под стол, кидаясь к распахнутой двойной двери. Чонгук выругался под нос и ринулся следом, перехватывая вырывающегося омегу только в коридоре. Тэхен брыкался и кричал, бил альфу кулаками по обнаженным плечам и торсу, но Чонгук лишь посмеивался негромко, прижимая барахтающийся комок к своей груди. Через несколько долгих минут омега выбился из сил и обмяк в чужих руках, едва дыша от сковывающего горло страха. Чонгук уткнулся носом в его теплую макушку, вдыхая родной, любимый запах. Так пахнет только Тэхен. Сколько бы денег Чон не потратил на духи, он никогда не сможет найти те, которые будут пахнуть так. Так по-родному, по-любимому, по-домашнему. Так… правильно. Словно домой возвращаешься после долгих лет войны, а там пахнет теплым хлебом и молоком. Вот, как пахнет Тэхен. Тэхен — это дом, в который Чонгук вернулся после войны. — Я так скучал, — хрипло прошептал Чонгук, аккуратно поглаживая мягкие, струящиеся сквозь пальцы волосы, золоту подобные. Тэхен ничего не ответил, и, думается Чонгуку, лучше бы он кричал о том, как Чонгука ненавидит, как смерти ему желает. А он молчит. Молчит и смотрит глазами своими янтарными, в глубине их топит. Альфа отстранился от него, взгляда не отрывая от лица ничего не выражающего. Чонгук поднял руку, чтобы щеки мягкой коснуться, почти почувствовал тепло его кожи, но Тэхен в сторону дернулся. Взгляд его обострился, словно злее стал. — Отпусти меня, — тихо сказал Тэхен. Чонгук в его голосе нотки твердые услышал. Или ты, или тебя — Тэхен это понял, и, если жить он хочет, за жизнь свою он должен бороться. — Нет, — слегка улыбнулся Чонгук. — Хотя бы потому, что ты здесь не пленник. Ты давно не ел, Тэхен. Я не повар, но постарался приготовить для тебя завтрак. Идем, — Чонгук отвернулся, уходя в сторону кухни, но остановился, не услышав за собой шагов. — Закрыто, — сказал Чонгук, когда Тэхен несколько раз дернул входную дверь. — Ты сказал, что я не пленник, — Тэхен сжал дверную ручку. — Так открой же ее, — омега посмотрел в его глаза твердо, уверенный в своих словах. Чонгук склонил голову вбок, едва уловимо улыбаясь. Тэхен боится так, что поджилки трусятся, и сам не понимает, почему так неожиданно переменился в настроении. Наверное, это то, чему учил его Юнги — никто не защитит его, кроме него самого. Ощутив цену жизни, Тэхен не может больше полагаться на других — на отца, на Юнги, на Хосока, следователей. Потому что здесь и сейчас их нет. Есть только Тэхен и его зверь, которому он должен показать, что страха нет. Тэхен его прячет с трудом, но стоит упрямо, губы поджимает и ждет, пока он дверь откроет. — Нет, — вновь повторил Чонгук. У Тэхена внутри что-то с хрустом оборвалось. — Сначала поешь, а потом мы спокойно поговорим, хорошо? Ты очень сильно похудел, я переживаю о твоем здоровье. Омега едва успел прикусить язык, чтобы не высказать все, что в голове крутится, и одновременно с этим Тэхен ровным счетом ничего не понимает. Как он стоит на ногах, как смотрит в лицо это звериное и не боится? Силы откуда черпает? Как не осыпался еще к ногам этим в молитве о жизни спасенной? Вместо страха Тэхен выбирает агрессию. Чонгук устало вздохнул и вновь подошел к омеге, мягко сжимая его запястье. — Я не причиню тебе вреда, — сказал альфа, заглядывая в его глаза. — Клянусь. Я знаю, что тебе сложно мне верить, ты наверняка запутался и ничего не понимаешь, но я не желаю тебе зла. Больше нет. — Больше? — надломлено переспросил Тэхен, сухо ухмыляясь. Чонгук кивнул. Тэхен позволил альфе усадить себя на диван в гостиной. Омега тут же вжался в угол, нервно выдергивая из подушки торчащую ниточку. Чонгук вернулся через несколько минут в гостиную, держа в одной руке ту самую тарелку с готовым завтраком, вилкой и ножом, а в другой — сок. Он поставил тарелку и стакан перед Тэхеном на кофейный столик и улыбнулся, приглашая омегу поесть. — Я никогда не готовил человеческую еду, — Тэхен вздрогнул от этих слов, сминая пальцами подушку. Он уперся взглядом в давно остывшую яичницу. Он не чувствовал голода, он чувствовал только противный ком где-то в груди. Ему кусок в горло не полезет. — Мне показалось, что ты не откажешься от чего-то сладкого, но… у меня нет в этом опыта, сам понимаешь, — Чонгук неловко рассмеялся, почесав затылок. У Тэхена в голове не вяжется образ гуля, пытавшегося его сожрать, с тем, кого он видит перед собой. На щеках легкий румянец и улыбка будто бы смущенная. Словно он… Тэхена видеть рад? Омега поджал губы. Бред. Тэхен дернулся вперед, резко смахивая с кофейного столика посуду, что звонко упала на пол. Осколки стекла смешались с разлитым соком и кусочками еды. Чонгук медленно перевел взгляд сначала на битую посуду, а после — на Тэхена. В глазах его мелькнула… обида? Тэхен сжал губы в тонкую полоску, отгоняя от себя непрошенные мысли. Монстр не умеет обижаться. Это качество присуще людям, не зверям. Им не может быть больно, только почему-то именно боль Тэхен видит в чужих глазах. Чонгук сжал пальцы в кулак, и это не скрылось от тэхенова взгляда, но Чон тут же разжал ладонь и, глубоко вздохнув, вновь улыбнулся. Тепло. Согревая. — Это очень некультурно, Тэхен, — сказал Чонгук, садясь на кофейный столик перед Тэхеном. — Но я не осуждаю тебя, и знаешь, почему? — Почему? — выдавил из себя омега, смотря в глаза-омуты. — Потому что понимаю, — кивнул Чон, опуская голову. — Ты меня боишься, и это абсолютно оправданно. А я все думал, как повел бы себя на твоем месте? И… понимаю, что не знаю ответа. Смог бы я жить после всего, что сделали со мной? И как вообще смог бы кости воедино собрать? А ты смог. Потому что в тебе сил столько, что даже я, гуль, восхищаюсь. Меня убить нельзя, Тэхен, а ты убиваешь. Я… — Чонгук запнулся, потянувшись своей ладонью прохладной к тэхеновой, что подушку крепко сжимала. Раздалось рычание, от которого оба дернулись в разные стороны. Рюу с рыком запрыгнул на диван, закрывая собой Тэхена и скаля на Чонгука, на своего хозяина, зубы. Чонгук удивленно посмотрел на свою собаку и заметил не менее удивленный взгляд замершего Тэхена, испугавшегося, что Рюу сейчас кинется на него. Но Рюу хотел кинуться на Чонгука. На того, кто вырастил его, кто спас, дал дом и заботу. Он хотел защитить Тэхена. — Ты видел это? — засмеялся Чонгук, улыбаясь той улыбкой, которую Тэхен, кажется, видит впервые. Такая веселая, красивая и… настоящая? В уголках глаз его появились морщинки, лицо засветилось радостью искренней. — Ты, кажется, понравился Рюу настолько, что он готов загрызть хозяина. Эй, парень, это даже обидно, — ухмыльнулся Чон, не обращая внимания на рычание, поглаживая собаку по голове. Рюу потоптался на месте, а после лег на диван, положив морду Тэхену на колени. — Не бойся, — улыбнулся Чонгук. — Погладь его. У тебя защитник появился. Тэхен слегка коснулся ладонью его морды, поглаживая приятную на ощупь шерсть. В его голове вся информация перемешалась в одну кашу, которую омега не знает, как рассортировать по полочкам. Он не успевает осознавать одно, как происходит что-то другое, выходящее за грань его понимания. Тэхен провел пальцами по холке, аккуратно, с некоторым страхом поглаживая собаку, Рюу. — Дракон, — сказал Чонгук. Тэхен поднял на него взгляд. — Его имя на японском, Рюу, — омега кивнул. — Ты убьешь меня? — спросил Тэхен, вновь опуская глаза на покоившуюся на его коленях собаку. У Чонгука в груди сердце очень больно закололо, забилось. Дьявол не умеет плакать. А хочет. От тэхеновых слов хочет. — Тэхен, — сказал Чон так трепетно и нежно, словно всю свою любовь в одно «Тэхен» вложил. У омеги вдоль позвоночника мурашки побежали, а в животе чувство странное появилось. Тэхен идентифицирует это счастьем, но яростно отмахивается, отрицает. Это зверь говорит, он в свою ловушку антилопу глупую загнать хочет. — Хочешь знать всю правду? — Да, — ответил Тэхен. Никаких эмоций. Ни страха, ни боли, ни ужаса. Только отрешенность полная. — Ты, наверное, помнишь нашу первую встречу? Тогда, в туалете, — слегка ухмыльнулся Чонгук. — Ты развлекался с другим омегой, и у меня до сих пор есть несколько вопросов, но об этом позже. Я не стану врать и преувеличивать, чтобы задобрить тебя, ведь ты хочешь слышать правду. Нет, я не влюбился в тебя с первого взгляда, никто не выстрелил мне в сердце той самой стрелой, ничего из этой романтичной ерунды. Я хотел тебя сожрать, Тэхен, — сказал альфа. Тэхен гулко сглотнул. — Я и раньше развлекался так. Затаскивал в постель смазливых омежек, а после сжирал их. Но ты… Я не понимаю, почему моя система дала сбой. С тобой мне хотелось сделать это иначе. Мне хотелось поиграть тобой, твоими чувствами, влюбить в себя, а потом сполна насладиться твоим страхом. И я знал, что с каждой встречей ты все больше в меня влюбляешься, но не замечал, что влюбляюсь и я. Я, тот, кто рожден убивать, а не спасать, Тэхен. Я стал задумываться, почему… — альфа замолчал. Тэхен глянул на него исподлобья. Чонгук кашлянул, продолжая: — Почему мне с каждым разом все труднее становится тебя отпустить, почему с каждым днем мысль о том, что тебя больше не будет, грызет меня все сильнее. Я должен был жаждать твоей плоти, а я жаждал твоей улыбки. Мне так понравился твой смех… Самое чистое, что может быть в мире, — Чонгук улыбнулся уголком губ. Тэхен прикусил губу и отвел взгляд в сторону, в окно. Там, кажется, вновь накрапывал дождь, а у Тэхена внутри уже бушевал ураган. Чонгук молча рассматривал его лицо, на котором отражается каждая эмоция, каруселью друг друга сменяющая. Непонимание, грусть, боль. — Я отчетливо понимал, что, если я не убью тебя, то… — Тэхен посмотрел на него, — то ты убьешь меня. И я сделал то, что сделал. Когда уже ничего нельзя было изменить, у меня вдруг появилось ощущение, что, убив тебя в нашем мире, мне придется ждать тебя в другом очень долго. А я не могу потерять тебя. Не могу. Потому что следом за тобой в могилу лягу, понимаешь, Тэхен? — Чонгук едва наклонился вперед, касаясь пальцами тэхеновых холодных пальцев. — Холодные, — грустно улыбнулся Чонгук, смотря в его глаза. — А я греть их хочу, если ты мне позволишь. — Чонгук… — тихо прошептал Тэхен. — Нет, ничего не говори, — покачал головой Чон. — Я знаю, что ты меня ненавидишь, что монстром считаешь, зверем, уродом. И я тоже, я тоже так считаю. Но я был рожден зверем, а ты — моей жертвой. Ты должен быть убит мной, а я позволяю тебе убивать меня. Я от тебя не требую ничего, мне даже говорить об этом не хочется. Мне жизни не хватит, чтобы прощение у тебя вымолить. А любовь… Любовь — удел слабых. Любить означает иметь слабое место. — Но у тебя слабых мест нет, — прошептал Тэхен. — Есть, — улыбнулся Чонгук. — И только потому я прячу его от чужих глаз. Чонгук встал перед Тэхеном на колени и взял его ладони в свои, поглаживая большими пальцами хрупкие запястья. Чонгук уткнулся лицом в ладони эти холодные, пальцы длинные аккуратно выцеловывая губами обветренными. Нежный и грубый, мягкий и жестокий, жертва и убийца — Тэхен. Лев голову склоняет перед антилопой. Чонгук на коленях перед Тэхеном стоит. — Прости меня, — едва слышно прошептал Чонгук. — Прости, что я едва не погубил нас обоих. Прости меня. И Тэхен помнит слова Чонгука, что слышал сквозь пелену сна. Чужой голос ему твердил: «Он тебя убьет», а Чонгук отвечал: «Значит, я сам вложу клинок в его руки». Тэхен смотрит на макушку его, и чувствует, как глаза от слез щиплет. Но Тэхен плакать не будет. Тэхен аккуратно вытащил одну ладонь, и чонгуково сердце удар пропустило — оттолкнет, ударит, возненавидит, но… Тэхен ладонь свою на его волосы положил и погладил. Они сидели так вдвоем, не считая времени и пространства. Чонгук просто дышал Тэхеном, а Тэхен тонул в лавине своих мыслей, чувств и эмоций. Прощает ли он Чонгука? А разве ему есть, за что его прощать? Чонгук не увидел, но Тэхен улыбнулся. Едва видно, с трудом, но улыбнулся. Потому что в словах Чонгука лжи нет. Потому что природой так заложено — лев антилопу убивает. А его зверь против правил природы пошел, против себя самого, против мира целого ради одной своей жертвы несчастной. Тэхен — особенный? Нет. А Чонгук — да. Он зверь. Но он ласковый зверь. Он крушить может, ломать, в порошок стирать, а может голову к ногам склонить и в руки монстром покорным утыкаться. Звери любить умеют нежно, трепетно, преданно. — Дай мне время, — тихо говорит Тэхен. Чонгук согласно кивает. Теперь у них много времени. — Я вернусь вечером, — сказал Чонгук, поправив галстук. Тэхен лишь кивнул. — Можешь осмотреть дом, если хочешь. На камине пульт, посмотри телевизор или почитай книги. Словом, дом и все в нем имеющееся в твоем распоряжении. Я постараюсь быстрее расправиться с делами. Пока, Тэхен, и, пожалуйста, не делай глупостей. Не дождавшись ответа, Чонгук ушел, хлопнула дверь и раздался щелчок замка. Запер. Чонгук Тэхену не доверяет? Боится, что сбежит, все расскажет следователям? Но Тэхен и не думал. Он вообще ни о чем думать сейчас не может. Он взглянул на разбитую посуду, и ему действительно стало стыдно. Чонгук старался для него? Готовил? Совсем как человек жарил для него яичницу. Даже звучит смешно, но Чонгук действительно сделал это. Тэхен в смятении. Кажется, мертвые бабочки рождаются из пепла, плоть изнутри режут крыльями острыми. Чонгук был искренен. Он не соврал, не приукрасил, сказал, как есть. Тэхен всеми фибрами своей души чувствует, и от этого паршивей во сто крат. Омега поднялся с дивана, Рюу спрыгнул следом и умчался на кухню, а Тэхен двинулся искать ванную. Он толком не успел разглядеть дом Чонгука. А чего он вообще ожидал? Горы трупов, орудия пыток, цепи? У него был очень уютный дом. Из большой гостиной вела сквозная арка на кухню, соединенную со столовой, где сейчас ел Рюу, и две двери — в коридор и в ванную, именно с той стороны Тэхен слышал плеск воды. В гостиной находился большой каменный камин, рядом с которым стояла корзина поленьев, кованая подставка с кочергой, метлой и совком, подушка для Рюу, вероятно, чтобы греть пушистые бока зимой. На полу лежит ворсистый бежевый — подобные цвета в основном и присущи его дому, — ковер, книжный шкаф возле лестницы и большой кожаный диван цвета кофе с молоком в центре комнаты. Чонгук придерживается минимализма, избегает захламленности в виде ненужных деталей. Несмотря на то, чем занимается Чон и какое состояние имеет, его дом выглядит довольно скромно. Минимум мебели, максимум эффекта присутствия Чонгука. Ощущение, что он проник в каждую вещь в этом доме, и пахнет так, будто Чон не уходил вовсе. Тэхен сравнивает его со своим отцом и понимает, что они совсем разные. Для Тэсона прежде всего — деньги, слава и чужое мнение. Сначала и Чон кажется ему таким. Тэхен знает, что отец был готов отдать его какому-то магнату, чтобы подзаработать лишние миллиарды вон на его жизни и поломанной судьбе. «Благодарность за хорошую жизнь», так он это называет. Но Тэхен от этого кривится, как от какой-то заразы. Отец его жизнь ядовитым газом отравляет, а дорогие вещи — способ откупиться от него. Омега своего отца искренне любит, но… правда такова. И, в отличие от Чонгука, отец старается заставить квартиру разными дорогими вещами, которые точно покажут его приличное состояние, но точно не покажут его прогнившую душу. Тэхен взял под раковиной на кухне мусорное ведро, а в ванной швабру. Осколки и остатки еды омега аккуратно собрал и выбросил, а разлитый сок старательно вытер. Он разжег в камине поленья, потому что за окном во всю лил дождь, дом постепенно остывал, да и как-то уютнее рядом с горящим камином. Волшебная атмосфера. Перед Чонгуком все еще было стыдно и отчаянно хотелось извиниться, но Тэхен этого сделать не сможет. Он не сможет себе позволить. Не может понять, как правильно себя вести, о чем правильно думать, как правильно поступить. Эти мысли голову разрывают. Тэхен только где-то глубоко внутри себя понимает, что простил его давно. Но что чувствует сам Тэхен к Чонгуку? Закончив уборку, омега вновь вернулся на диван, предварительно забрав с камина пульт, и включил телевизор. Ему сразу же попался главный канал. — Ким Тэхен, которому удалось выжить после нападения гуля ранга SSS+, Кииоши, пропал! — заявила ведущая экстренных новостей. — Следователи пока не могут дать точных комментариев по этому поводу. Как сообщили журналисты, пытающиеся взять у него интервью, молодой человек покинул здание университета около десяти часов пятнадцати минут, и больше его никто не видел. Отец пропавшего- Тэхен выключил телевизор и откинул пульт, с ногами забираясь на диван. Рюу удобно устроился на подушке у камина. Тэхен устал. Он чувствует, что трещит по швам, но… но здесь он почему-то чувствует себя в безопасности. И сейчас не хочется думать о чем-то другом, кроме сна. Омега свернулся на диване в комочек. Мерное сопение Рюу и потрескивание дров успокаивает, усыпляет. Тэхен прикрыл глаза. Ему очень хочется спать. И, все-таки, как парадоксально. Антилопа нашла свой Ноев ковчег у льва. То, от чего он должен бежать, в конце концов спасло его, дало защиту. А, может, и вправду Чонгук — его ласковый зверь.