История, которая началась с письма, и им же и закончилась

      Госпожа Простакова ходила по комнате, задумчиво сложив руки на груди. Все взгляды были обращены на нее: Скотинин нервно теребил край своего камзола, а Простаков старательно прятал глаза. Лишь только Софья с непонятным волнением прижимала к груди распечатанное письмо и проговаривала про себя те строчки, что ей удалось прочесть за несколько секунд, пока матушка не вырвала из ее рук бумагу. — Вот что, господа, — наконец, начала Простакова, остановившись, — У меня для вас ужасное известие. К нам едет ревизор!       По комнате прокатилось взволнованное «ах». — Как ревизор? — вырвалось у Скотинина и Простакова одновременно. Софья склонила голову к письму, а Митрофанушка нахмурился. Ему думалось, что погода на улице весьма хороша, а к словам маменьки он вовсе и не прислушивался. — Из Москвы, ин…ин. — Простакова устало вздохнула, обратившись взглядом к Софье. — Инкогнито, — подсказала та, не отнимая письма от груди. Простакова только отмахнулась. — Молчи уж, — проворчала она, — Знаешь больно много. Так «инкогнито», да еще и с секретным назначеньем.       Софья только тихо вздохнула и снова посмотрела на письмо, которое получила только сегодня утром и не успела еще даже рассмотреть, как госпожа Простакова выхватила его и принялась разглядывать так пристально, будто что-то могла понять. Софья лишь молча терпела, но когда рассерженная хозяйка пригрозила отдать его Кутейкину, что-то в ней воспротивилось. «Нет уж, позвольте самой» — неожиданно твердо сказала Софья и, быстро пробежав глазами письмо, вспыхнула. «Ну, про что же пишут?» — нетерпеливо спросила Простакова, заглянув ей через плечо. Софья вздрогнула от неожиданности. «Едет ревизор» — только и выдавила она, пряча письмо обратно в конверт. Ей так не хотелось говорить от кого оно, но Простаковой больше и не требовалось. Утро, что так хорошо начиналось, было совершенно разрушено. — А зачем это к нам ревизор? — спросил Простаков, собравшись с силами произнести хоть слово. Скотинин усмехнулся. — Ясное дело, зачем. Каждый знает, что за скелет у него в шкафу, — он подмигнул так многозначительно, что Простаков побелел и, казалось, проглотил язык, — А может и донес кто из крепостных… языки у них длинные. — Не длиннее, чем мой прут, — вмешалась госпожа Простакова, — Но, как уж там ни было, я вам сказала. Я в крепостных порядки-то наведу, а вот тебе, братец, следовало бы хлевами заняться. — Хлевами? — Скотинин всплеснул руками, — Смеешь сомневаться в том, как мои свинки живут? — То-то я вижу, что живут они лучше, чем все остальные, — криво усмехнулась Простакова. Митрофанушка согласно рассмеялся, улыбнулся и Простаков, но улыбка его вышла испуганной, и через пару секунд сползла с лица, — У нас на дорогах такая грязь, что иногда кажется, что мы все тут в хлеву живем. Вот уж дела будут, если ревизор в какой-нибудь луже завязнет! Там бы надобно песочком присыпать… — Откуда ж у нас, матушка, песок? — Простаков поднял брови, — Деньги-то нам высылали, но, кажется…       Он не договорил и стих, почти слившись с креслом, в котором сидел. Простакова с угрозой посмотрела на него, нахмурив брови. Лицо ее покраснело то ли от злости, то ли от стыда, и Простаков совсем стушевался, бледнея. — Но, кажется, Митрофанушке кафтан достался из Москвы, — закончил Скотинин. Простакова только махнула в его сторону рукой. — Молчи уж! То для дитя было. Раз уж он недоросль еще, так что ему, в обносках ходить? Тришку-то, портного, уже выгнать пора, а лучшего платья, чем в Москве, не сыщешь, — она уселась в свободное кресло и обвела всех задумчивым взглядом, остановившись на бледном муже, — Вот что. Песка можно и с реки натаскать, — ты об этом и распорядишься, — а ты, Скотинин, пойдешь и крестьян расспросишь. Мол, довольны ли, много ли оброка, каков барин нравом… — Так они и скажут, — хохотнул Митрофан, — «Довольны»! — А кто недоволен будет, с тем я быстро, так и предупреди, — Простакова хлопнула в ладоши, — И вот еще… Спрашивать ведь будут, если кто проговорится, за что секли и за какую повинность. Лучше бы, конечно, рот им закрыть, да на всякий случай придумать надо. Сходу-то врать не станешь. — Ну, ты-то, сестрица, врать мастер, — протянул Скотинин, ехидно улыбаясь, — Придумаю, так уж и быть. — Молчи уж! — махнула на него Простакова, — С этим-то мы справимся, да все это инкогнито проклятое. А вдруг он уже здесь? Заглянет сюда и…       Она схватилась за голову и поднялась из кресла. У нее вдруг сильно заболела голова, и на сидящих в комнате Простакова только кивнула. «Все, все, подите вон, сначала сделаем это, а там…» — слабо произнесла она и вышла из гостиной, ничего не замечая на своем пути. Еремеевна, которую никто не заметил, поспешила за ней. Софья первая встала из кресла и кинулась к дверям, пока госпожа не вспомнила про письмо.       Выбежав из гостиной, она наткнулась на Милона, что стоял у дверей, и, кажется, все слышал. — Милон! Ты что, подслушивал? — с удивлением воскликнула Софья, пряча письмо за спиной. — Совсем нет, душа моя, — тот нежно поцеловал ее руку, — Проезжал мимо и решил зайти к вам, но наткнулся на закрытые двери. — И что же ты слышал? — с некоторым беспокойством спросила Софья, глядя на него с волнением. С утра из-за этого письма она не могла успокоиться, а вести о ревизоре вселяли и в нее страх. — К сожалению, все до единого слова, — Милон виновато склонил голову, — Но, клянусь, я вовсе не хотел подслушивать, как и мешать вашему совещанию. Ты простишь меня, Софья?       Софья улыбнулась, поправляя свободной рукой край платья. — Прощу, конечно, — произнесла она, но вдруг страшная догадка пришла ей в голову, — Скажи только, Милон, а не ты ли тот самый ревизор, которым мы все так напуганы?       Но Милон только покачал головой. За спиной он тоже что-то держал и, сжав это покрепче в руке, вспомнил, зачем вообще пришел сюда. В руке у него лежал букет прекрасных полевых цветов, которые росли около реки — Милон знал это, потому что сам спускался за ними, несколько раз едва не полетев в воду. — Эти цветы для тебя, и, надеюсь, не откажешь мне в прогулке, — он протянул букет Софье. Та кивнула, но письмо все еще жгло ей руки. Простакова ведь скоро оправится от своей мнимой болезни и спросит о нем… — Только поставлю их в воду, — улыбнулась Софья и поспешила в свою комнату, совершенно смутившись.

***

      Простаков и Скотинин стояли на берегу реки и наблюдали, как пара крестьянских мужиков сосредоточенно ковыряло сухую землю. Песка не было — лишь ил на дне и землистый край там, где не могла достать вода. Работа продвигалась из рук вон плохо, и Скотинин то и дело хмурился, кусая свои и без того короткие ногти. — Что-то не движется, — заметил он, наконец. — Ясное дело, что не движется, — поддакнул Простаков, — Этак мы до зимы провозимся, да ничего и не сделаем. — Ну, что до зимы, то беда невелика, — возразил Скотинин, — Зимой всю грязь снегом заметет и песок уже не понадобится. — Это верно, только ревизор не дурак, до зимы ждать не будет, — Простаков криво усмехнулся и снова уставился на крестьян, — Ну, остолопы, поживее, что телитесь, как мухи по осени?       Мужики повернули на него голову, отставив лопаты. Из мешка, в который они насыпали песок, он высыпался тонкой струйкой, но никто этого не замечал. Покачав головой, они снова принялись за работу, вгрызаясь лопатами в землю и кроша ее в мелкую пыль. Где-то попадались мелкие сухие островки травы, которые они били острыми штыками, но иногда клали в мешок и так. — И вот вы, барин, спрашиваете потом, как нам живется, — обиженно прогудел один из них, не выдержав. Скотинин взмахнул руками. — А что ж вам, плохо живется разве? — Вестимо… — кивнул мужик, вздохнув так, будто в груди у него раздувались меха. — И чем же вам плохо? — подал голос Простаков, — Бьют вас сейчас, что ли? Еды не дают, в темнице запирают? Выдумали еще — плохо. Стоят себе, прохлаждаются, так и жаловаться смеют. Только скажите так ревизору — я вам такое плохо покажу!       Мужики наполнили мешок доверху и, затянув тесьмой, стали взваливать на плечи, как вдруг дно у мешка треснуло и пошло по швам, а весь песок тут же оказался на земле и разбился в пыль. Скотинин охнул и закашлялся — все вокруг стало в каком-то желтоватом мареве, которое забивалось в горло. Простаков покраснел от гнева. — Где ж песок, ироды? Песок-то где? — вскричал он, чуть не кинувшись на мужиков с кулаками, — Ох уж я вас… ох уж я вас… Откуда вы, собачьи дети, такой мешок-то взяли? Ох уж я до вас доберусь, ох уж я вас всех…       Хотя бранился он больше от страха, что госпожа Простакова, увидев такую подготовку, доберется прежде всего до своего мужа.       Милон и Софья, к счастью, этого не слышали и не видели, сидя на том же берегу, но чуть выше. Холм под их ногами цвел и пах так сладко, что кружилась голова. Софья теребила в руках тут же сорванный цветок и изредка подносила его к носу. Утренние тревоги с письмом были уже ею забыты, и она снова сдержанно улыбалась, ни о чем не беспокоясь. — Ты знаешь, Софья, когда цветы прекраснее? — начал Милон, вынимая из рук цветок. — Кажется, что они прекрасны всегда, — та пожала плечами, — Но если ты знаешь, скажи. — Цветы прекраснее ночью, когда они спят. Они так искренны под светом луны… правда, нет ничего лучше искренних цветов. Они чисты, и даже их нежные лепестки приятнее на ощупь. — А что же ты? — такое сравнение развеселило Софью, — Ты, значит, тоже лишь ночью искренен? — Совсем нет! — Милон почему-то разволновался, — Позволь сказать тебе кое-что, как прекрасному цветку. — Что же? — на этот раз Софья не стала смеяться, и снова что-то кольнуло в ее сердце, как утром. Но Милон не успел договорить. На холм с пыхтением и раздосадованными криками, поднимались мужики и за ними, оскальзываясь и разбивая в прах цветы, шли Простаков и Скотинин. По счастью, они были слишком сердиты и заняты, чтобы обращать на кого-то внимание.

***

      Простакова сидела в своей комнате, заняв руки вязанием, чтобы легче было думать. Еремеевна сидела у окна, а Митрофан, которого не отпустили на голубятню, тщетно смотрел в часослов, пытаясь самостоятельно запомнить слова. Слова никак не шли в голову и едва он мог их прочесть. Простакова то и дело смотрела на часы и все больше сердилась. — Ну, где ж учителя? — спросила она, наконец. Еремеевна пожала плечами. — Известно где — один пьян со вчерашнего, второй шатается где-то, а немец устроил, эту, — она покачала головой, — «Запастофку». Ничего, говорит, делать не буду, пока эти не прекратят. — Какие еще эти? — нахмурилась Простакова, — А впрочем, мне до «этих» дела нет. Если этот инкогнито к Митрофанушке придет с экзаменом? Он уж на что ученый, а экзамены эти сам черт не выдержит. «А кто, скажет, здесь учитель грамматики?» — «Кутейкин». — «А подать сюда Кутейкина!». Вот что худо!       Она принялась вязать с такой злостью, что чуть не порвала пряжу и только больше разозлилась. Митрофан устало запустил руку в всклокоченные волосы, думая, что надо бы попросить матушку отпустить его из дому, как вдруг дверь с грохотом распахнулась и в комнату влетела растрепанная, красная Палашка. — Что, что случилось? — Простакова выронила пряжу, тут же поднимаясь на ноги. — Госпожа, дайте дух перевести, такое случилось! — тяжело дыша, проговорила она. Наконец, наглотавшись воздуха, Палашка опустила глаза в пол и продолжила, — У ворот почти телега с навозом перевернулась. Я-то к подружке своей ходила, а там такое — за версту не подойдешь, глаза режет. — Ну так скажи мужикам, чтоб скорей убрали все, — немного растерявшись, приказала Простакова. — Так нет никого! В деревне только бабы и остались, — Палашка всплеснула руками, — Потому я к вам скорее… — А где ж все? — Так с господином Простаковым, на речке. Песок таскают!       Простакова рухнула обратно в кресло, схватившись за голову. Ее взгляд слепо шарил по комнате — наткнувшись на Митрофана, она просияла и снова вскинулась. — Митрофанушка, беги скорее к своему батюшке и скажи ему, что если сейчас же не придет, то… ох, а ты что стоишь, бестия? Иди обратно! Там, может, и мужик какой появится. Вон, все вон, у меня уже голова чугунная от вас.       Митрофан тут же выбежал за дверь, намереваясь пойти совсем не к батюшке. «Сделай то, выучи это… еще указывать мне будут! Весь день дома просидеть, света белого не видеть — так уж будешь их слушаться» — думал он, направляясь туда, куда несли его ноги.

***

      Правдин потер глаза, уставшие от долгого письма, и опустил перо в чернильницу, проходясь глазами по бумаге. Уже три дня он был здесь, и все эти дни творилось что-то странное. Простакова, у которой он думал остановиться, была в каком-то странном волнении, и Палашка, неопрятная девка, посоветовала ему «убираться куда подальше, пока голова с плеч не полетела».       Об этом он писал Стародуму, а еще и о том, что никак не мог дознаться до правды. Как-то раз, заметив мужика, сосредоточенно засыпавшего дорогу песком, Правдин попытался заговорить с ним, но тот был угрюм и, опустив глаза, ничего и не рассказал толком. — А зачем же ты землею землю посыпаешь? — наконец, спросил Правдин, когда спросить уже было и нечего. Мужик разогнул спину, подняв тяжелые брови. — Надо так, — коротко отозвался он, — Сказали — и делаю. — Кто же тебе такую ересь сказал? — удивился Правдин. Мужик неопределенно повел плечами. — И что, часто такое? — Какое? — мужик наклонился за порцией песка и швырнул ее в глубокую лужу. Песок в ней моментально исчез, — А… вестимо часто. Сейчас баре особливо на ересь мастера.       Как бы ни пытался Правдин узнать что-то еще, мужик больше ничего не сказал и молча засыпал песок в лужу. Когда мешок опустел, он тяжело вздохнул и, взвалив его на плечо, поволок прочь, согнувшись под ним, как под самой тяжелой ношей.       Это только запутало и озадачило.       Размяв затекшие пальцы, Правдин решил отнести письмо, пока серые тучи не превратились в настоящую грозу. Уже выйдя на улицу, он встретил Милона с букетом цветов, который, казалось, никого не замечал — не заметил и Правдина. Тому пришлось негромко позвать его. — Милон! Друг мой! — тот обернулся. — Ты ли это? Не ожидал тебя встретить здесь. — Как я рад с тобой нечаянно встретиться, — улыбнулся Милон, — Прости, думал о своем, да не заметил… — Не ты один! — воскликнул Правдин, — Уже три дня никому до меня и дела нет. Простакова, жена того дурака помещика, на порог меня не пустила, а все остальные заняты какой-то ерундой, будто готовятся, только неясно, к чему. Вся деревня, как растревоженный улей — не замечаешь? — Кажется, я знаю, что тому виной. Мне Софья говорила что-то, но лучше всего все объяснит вот это письмо.       Милон опустил букет на траву и подал письмо Правдину. Он забрал его, случайно оказавшись в комнате Софьи, думая, что так станет гораздо яснее. Ведь Софья прятала это письмо и так смутилась, когда Милон, заметив его на столе, поинтересовался, кто это пишет. Правдин посмотрел на конверт, повертев его со всех сторон. — Так это же ее письмо, — сказал он, наконец, — Ты что же, украл его? Хотя, дай-ка взглянуть…       Правдин пробежался глазами по строкам. — Душа моя… ну, гм, это я опущу, пожалуй… буду здесь проездом такого-то, гм… желаю с тобой увидеться и поговорить о некотором, о чем ты узнаешь при встрече. А еще хочу сообщить, что приезжал ревизор из Москвы инкогнито, и узнал я это из достоверного источника — советую тебе взять предосторожность, ибо может он приехать всякий час. Гм-гм, ну, тут уже вслух не стоит… Так это ведь твое письмо, Милон! Не узнаешь ли? И адрес твой. — В самом деле? — Милон с удивлением посмотрел на конверт, — И правда. — Так вот, что это за улей. Ну и навел же ты здесь шуму, друг мой, — Правдин с удивлением рассмеялся, — А почту здешнюю, знаешь, проверить стоит… Ну, теперь я, право, знаю, как поступить!

***

      Госпожа Простакова снова сидела в кресле в гостиной, и вокруг нее, такие же встревоженные, сидели Простаков, Скотинин и Митрофанушка. Софья, которую позвал Милон, стояла у двери, сжимая за спиной уже увядший цветок синеглазки. Сам Милон сидел в кресле рядом со Скотининым, который то и дело на него недобро косился. Посреди гостиной стоял Правдин, ожидая, пока все шепотки и разговоры стихнут. — Что ж, раз вы все со мной знакомы, — начал Правдин. Остальные только кивнули. Софья медленно склонила голову и опустила глаза, — Разрешите же мне сделать вам шокирующее признание.       Он выдержал поистине драматическую паузу. — Господа… Я и есть ревизор!       В наступившей мертвой тишине никто не заметил, как робко улыбнулась Софья и как, трясясь от беззвучного смеха, сполз на пол Милон.