Яичница или Хороший день

Погода в Диканьке стояла на редкость отменная. Утром природа дышала свежестью, днем палящее солнце томило молодых людей, толкая снимать свои одежды и со звонким смехом прыгать в речку. Гоголь не мог не ощутить всеобщей расслабленности, наблюдая за оживлением из окна хаты. Распахнутое полностью, оно пропускало внутрь слабый ветерок, лишь касаясь свежеисписанных страниц. — Что, Николай Васильч, не хотите повеселиться? Искупнулись бы хоть разок, а то все сидите взаперти... — Яким утер пот со лба и поставил вычищенные сапоги у порога. — Нет, Яким, ты же знаешь, что сейчас я не могу. — Опять ваша физиология… Тело любви просит? — на губах Якима заиграла усмешка. Гоголь скривился, он ненавидел обсуждать свою омежью сущность. — Ты бы Яким помолчал, раз не смыслишь ничего. — Да куда уж мне, барин, я человек простой, бетой родился и бетой помру. Пойду, вон, лучше прогуляюсь, коли больше вам не нужен. Мрачно проводив Якима взглядом, Гоголь опустил взгляд вниз. Его холщовые летние брюки напряглись, а нос уловил знакомый запах альфы. К нему направлялся Гуро. Ах, как не вовремя. Щеки загорелись румянцем. Николай судорожно схватил перо, делая вид, будто очень занят. — Николай Васильевич, могу зайти? У Гуро было одно свойство, которое не особенно нравилось Гоголю. Он спрашивал разрешения войти и открывал дверь одновременно, так и не дождавшись ответа. Так он сделал и в этот раз. — Вы весь в работе, а между тем на улице так чудесно, — Яков втянул носом воздух. — Я пишу… — ответил Гоголь, не замечая, как руки сами собой вырисовывают члены на листочке. — Можно посмотреть? Сердце Николая выскочило из груди и упало куда-то вниз, прямиком к пульсирующему от близости альфы анусу. — Нет! — быстро ответил он, сгребая пальцами испорченный лист. Кажется подступал приступ. Только что Гоголь видел Якова, а в следующий миг оказался лежащим на огромном столе. Вокруг него, одетые в темные балахоны стояли жители Диканьки. Все как один, достали свои вожделеющие елдаки и принялись их доить. Они стремительно приближались к разрядке, готовые снести все преграды и влиться молочными реками в черный кратер Николая... — Голубчик! Чьи-то руки оживленно трясли его, и понемногу, видение рассеялось. Гоголь очнулся. Комната все также была залита ярким солнечным светом, но в воздухе теперь ощутимо пахло вареными яйцами на костре. — Почему так мокро? — хрипло проговорил Гоголь, поднимаясь с пола. И тут к нему пришло осознание. Он посмотрел на свои штаны, на которых позорно расплывалось огромное темное пятно. Его анальное отверстие предало его самым гнусным образом. И перед кем? Перед человеком, которого Николай беззаветно уважал и любил. Платонически, конечно. — Это вы мне ответьте, Николя, — Гуро опустился на одно колено, попадая прямо в лужу, которую сделал Гоголь, и приподнял его подбородок двумя пальцами. У Гоголя перехватило дыхание от жуткого яичного смрада. В желудке заурчало из-за отсутствия обеда, а смазка полилась будто соус. Как ни старался Николай закрутить свою анальную крышечку, у него ничего не вышло. Сам он пах жженой древесиной, отчего часто пугал сам себя, просыпаясь по ночам, будто бы от пожара. Но единственный пожар, который случался в его доме, происходил только в его кальсонах. — О, вы, кажется, горите! Яков медленно расстегнул свой жилет и хитро посмотрел на Гоголя. Он поднялся на ноги и одним рывком сдернул с себя всю одежду, отбрасывая ее в сторону. Гоголь с упоением уставился на сочную сосиску в окружении серого укропа - седина тронула волосы не только на висках петербужского следователя. Гуро стоял прямо перед открытым окном, распространяя всюду свою наготу. Он ничуть не стеснялся, но услышав с улицы женский крик, все же задернул занавески. Тем временем, Гоголь никак не мог подняться на ноги. Его колени дрожали и разъезжались из-за умопомрачительного желания, что вдруг окутало его своим яичным ореолом. Все, чего он хотел — это получить в себя Якова. Он хотел, чтобы тот проник в самые темные и неисследованные места, в которых никогда не бывал ни один альфа, разве что, окромя Пушкина. Но что случается в подворотнях Петербурга, остается в подворотнях Петербурга. Яков хотел помочь. Он подошел ближе и, незаметно для себя, поскользнулся на разлитой смазке. Гоголь наделал гигантскую лужу, ей не было видно ни конца ни края. Шмякнувшись на пол, Гуро ухватился за Николая и случайно насадил его на свою кожаную трость. Это произошло так внезапно, что никто даже не смог понять, как подобное случилось. Спустя две секунды Гоголь уже скакал на Якове верхом, возомнив себя черным всадником. Он весь выгибался и шлепал алебастровые бедра Гуро своими ладонями, забыв о стеснении. Запах горящего дерева, смешался с вареными яйцами и теперь навевал какие-то томительно-родные воспоминания о доме и детстве. На глаза Николая навернулись слезы, и в следующий мир он кончил струей, заливая разгоревшийся огонь. Плоды его творения были повсюду, покрывая ровным белесым слоем изрисованные маленькими пенисами бумаги, пол, одежду Якова и даже занавески. — Никки, — любовно позвал его Гуро на французский манер, а затем притянул к себе для нежного поцелуя. — Ах, Яков Петрович, — ответил Николай, забываясь в ласковых эротических объятиях. — А пойдемте ночью купаться? Когда никого не будет. — Экий вы затейник, голубчик, — Гуро улыбнулся, — а пойдемте! Они поднялись на ноги. Удержать равновесие было крайне сложно, потому что пол в хате был безнадежно испорчен. Хозяйка едва ли одобрит, а Яким проклянет Николая на чем свет стоит, потому что убирать весь этот потоп придется ему. Но все насущные проблемы отошли на второй план, потому что Яков Петрович пригласил своего писаря отобедать вместе с ним в его покоях. Занавески колыхались от слабого ветерка, на улице все также светило солнце. "И все же, какой славный сегодня день", - подумал Гоголь.