Любить - это больно

Любить - это больно. Ваня знал эту простую истину их мира с детства, с тех пор, когда в первом классе поцеловал девочку, которая ему нравилась. Тогда ему впервые обожгло запястье, и появилась первая тонкая полоска, из которой сочилась кровь. Тогда все казалось так просто. Не целоваться с кем попало, и все. Только это оказалось нихуя не просто, и с каждым годом становилось только хуже. Ваня уже начинал ненавидеть своего соулмейта, который шляется непонятно где. Нет, он бы совершенно об этом не парился, если бы не одна маленькая формальность. На Ванной руке к шестнадцати годам уже красовалось четырнадцать полос, и он прекрасно знал, что пятнадцатая, в случае неудачи, будет для него последней. Ваня как будто привык к такому количеству. Ещё на седьмом шраме он начал носить длинные рукава или широкие напульсники. Чтобы не возникало лишних вопросов. Четырнадцатую полоску оставила репетиторша по английскому, с который Ваня порвал за день до приезда его "настоящей" семьи. Все это, на самом деле было настоящим шоком. Ты просто живешь шестнадцать лет, а потом узнаешь, что твои родители вовсе не твои, а твои живут в тесном домике в каком-то богом забытом поселке. Это сложно. Но еще сложнее для Вани было видеть этого педика с чистым запястьем. Да-неч-ка. Мальчик-одуванчик, весь такой прилизанный и добрый, буэ. С такими охеренными рыжими волосами и голосом, боже, с таким голосом, что Ване просто крышу сносило. Ваню трясло. Трясло, стоило только подумать о Даниле. От злости, от ненависти к самому себе и к этому недогению. От осознания того, что он влюбился, как дурак. Снова. А ещё совсем недавно трясти начало от боли. Как будто появлялась новая засечка. Самая глубокая. Обезболивающие Ваня пил пачками. Почти не спал. А когда сознание было чистым, ненавидел Даню всей душой. Особенно тяжело было в один день, когда Даня пришел со школы потерянный, потирая запястье. - Что там у тебя? - Что-то рука болит. - Уже втюрился в кого-то? - Ваня пытался превратить все в шутку, сказать эту фразу так, чтобы голос не дрожал. Получилось слабо, а всё потому что он увидел полосу. На его собственном запястье была такая же. Эля. Даня целовал Элю. Внутри у Вани все сжалось от злости и захотелось вмазать хорошенько Данечке прямо в его идеальное личико. Но, сам не зная, каким чудом, Ваня сдержался тогда. И вроде, ничего не изменилось. Только рука стала болеть сильнее. Даже, кажется, начинает проглядывать шрам, хотя никакого поцелуя не было. Н-да. Через несколько недель, когда обезболивающие перестали помогать, а круги под глазами можно было сравнить только с Экватором, Ваня понял, что заебался. Заебался терпеть Данин игнор, заебался прятать слёзы, заебался пить таблетки, заебался скрывать свои чувства. Подойти и признаться ему, наконец? Нет! Расхерачить руки лезвием? Да! Ваня оставлял полосы: глубокие и не очень. Смешивал шрамы от давно прошедшей любви с новыми порезами, от той же самой любви. Она, кажется, та ещё сучка. Лезвие задело тонкую, ещё даже не совсем настоящую, ниточку от Данилы. Из комнаты послышался вскрик. Значит, чувствует? - подумал Ваня и усмехнулся. А потом провел ещё раз. И ещё. По тому же месту. Резал отметину, слушая крики и давясь собственными слезами. Пусть он почувствует хоть каплю моей боли. Ваня задевал остальные полосы, практически вскрывал их, иногда срывался на крик сам, сквозь шум в ушах слышал, как в дверь стучится Даня. Похер! Где ты был раньше, а? Любовь - это слишком больно, чтобы продолжать. Лучше уж просто умереть на полу в ванной, чем смотреть на тебя, с нулевым шансом быть вместе. А сейчас чувствуй. Чувствуй мою боль, хоть секунду ощущай то, что терпел я все это время. Дверь все же открылась. Ваня уже плохо помнил, что было потом. Кажется, Даня кричал что-то, бил его по щекам, звонил куда-то. На щеках его были слезы. Ване было все равно. Уже все равно. С ним хотя бы все в порядке, - однако, ударило Ване в голову, прежде чем он отключился. *** Ваня открыл глаза и первое, что он увидел, был Данила. С заплаканными глазами, бледный и ещё более худой, чем обычно, его Данила. Да-неч-ка. Такой родной и, наверное, тёплый. И как он мог его ненавидеть? Этот бред вылетел из Ваниной головы, как только "Данечка" хорошенько вмазал ему по щеке. - Ты мог умереть! Капитан очевидность - пронеслось в голове у Вани. - Тебе-то что? - Ах, впрочем, - лицо Данилы стало каменным, - ты совершенно прав. Какое мне дело? Мой "брат" режет себе руки в ванной, это отдается мне в запястье, и я совершенно ничего не понимаю. Вань, ты нормальный вообще? Ничего не хочешь объяснить? - Потом, Данёк. Я все тебе объясню, правда, но не сейчас. Даня в ответ лишь пожал плечами. Это Ваня. Уследить за ходом его мыслей невозможно в-принципе, даже если ты компьютерный гений. Ваня же всеми силами надеялся, что это "потом" никогда не настанет. Наконец, Даня ушел, так и не появившись больше в больнице, оставив парня наедине со своими мыслями. А подумать было о чём. Например, о том, как он докатился до такой жизни. Как он докатился до перемотанных запястий, больниц и такой громкой тишины. Эта самая тишина, кажется, могла доконать его. Иногда он кричал. Просто, чтобы не слышать её. Тогда прибегали медсестры и кололи ему что-то, отправляя подальше в туман, позволяя, наконец, забыться. А потом все по кругу. Через несколько дней Ваню выписали. Взволнованные мамы так и кружили вокруг него, не опуская буквально ни на шаг. На помощь приходил Данечка. Ссылаясь на то, что "брату" нужен отдых, он уводил его в парк, обещая глаз с парня не спускать. Эти минуты прогулок были самыми лучшими в жизни Вани, и самыми тяжёлыми одновременно. Находиться рядом с Даней было невыносимо. Запястье горело огнем, а сердце ныло и требовало признаний. А Ваня боялся. Впервые по-настоящему боялся. На самом деле, парнем он был крутым. Гроза школы. Слабоумие и отвага. (Ха) Для него все всегда было так просто и так обычно, а сейчас.. Сейчас было действительно страшно. Страшно остаться одному. Страшно быть отвергнутым. Страшно больше не увидеть Даню. Страшно сказать три простых слова. Тот день был каким-то не таким. Как будто особенным. Стояла осень, в том самом парке было прохладно и безумно красиво. И Даня тоже был какой-то не такой. Может, более взволнованный или напряжённый. Скорее, второе. Напряжение это висело в воздухе, пока он наконец не заговорил. - Вань, я могу спросить? - Робко начинает Даня. - Ага.. - Почему ты сделал это? - и смотрит так, что душа сейчас наизнанку вывернется. А дальше вылетело как-то само: - Потому что я люблю тебя. И это меня убивает. *** Данила. Любить - это больно. Так говорили все, кто был знаком Дане. Самому проверить это возможность ему долго не представлялась, да и мало он верил в эту чушь про родственные души. Только иногда, глубокой ночью, он, лёжа в кровати, думал, как встретит своего соулмейта. Прекрасную девушку с чистым, как и у Дани, запястьем. Каким будет поцелуй, объединяющий их и скрепляющий сердца. И девушка встретилась. Девушку звали Эля, и она оказалась первой ошибкой Дани. Когда Даня узнал, что семья его ему совсем не родная, особо он не удивился. Скупой на эмоции, он вообще удивлялся крайне редко. Удивлял Даню, пожалуй, только его "брат". Ваня был таким.. Таким.. Странным. Эмоциональным, ветреным, и в то же время закрытым. Под глазами его красовались мешки, а длинные волосы были вечно спутаны. Особенно бледным и уставшим Ваня стал в день Даниной ошибки. Когда Данила, поцеловав свою девушку-из-грез, вернулся домой, потирая руку, Ваня вел себя странно. Как будто побеспокоился о нем, а потом старался скрыть что-то. Этот поцелуй вообще был крайне странным. Запястье ныло, и Даня был просто уверен, что влюблен в Элю и с поцелуем все разрешится. Однако, после него ломить руку не перестало, зато на коже появился первый шрам. Неглубокая полоса, из которой периодически капала кровь. Это начинало порядком беспокоить Даню. А ещё беспокоил его Ваня. Он стал выглядеть ещё болезненнее, а по ночам, кажется, иногда плакал. Данила слишком не любит совать нос в чужие дела, чтобы выяснять что-то. Изменилось все в один день, когда Даня вернулся со школы позже обычного. Войдя в комнату, он обнаружил, что ванная заперта. Решив, что брат просто принимает душ, Даня занялся своими делами. Физика, знаете ли, сама себя не сделает. Прервался он, когда запястье, которое в этот день и так болело чуть сильнее обычного, пронзило острой болью. Даня даже вскрикнул. Хотя, это, скорее, от неожиданности. Боль накатывала волнами, заставляя корчится на полу. Сквозь нее были слышны крики Вани из ванной комнаты. Когда стало чуть легче, Даня бегло осмотрел руку, и, не увидев никаких внешних повреждений, кинулся к брату, пошатываясь от того, что потемнело в глазах. Дверь заперта. И снова резкая боль. Данила стучал по ненавистной двери изо всех сил. Кричал, но, кажется, это было совершенно бесполезно. Его не слышали. Лишь каким-то чудом хрупкому парню удалось выломать замок. Картина, которая перед ним предстала, была не самой живописной. На полу лужи крови вперемешку с водой, вокруг раскиданы какие-то мелочи, и среди всего этого Ваня, лежащий на полу с алыми от крови руками. Уже, кажется, без сознания. В тот вечер Данил делал все машинально. Вызывал скорую, неумело перевязывал руки Вани какими- то полотенцами и тряпками и пытался привести в сознание. Машинально ехал с ним в скорой и говорил с врачом. Никаких эмоций. Они вернулись только потом, когда приехали родители, дед, и им сообщили, что с Ваней все будет нормально. Тогда холодную расчётливость сменила неожиданно накатившая истерика. Даня тихо сбежал в обшарпанный больничный туалет и рыдал там, бил кулаками стены и проклинал Ваню. Когда его отпустило, и он вернулся к семье, родители приняли решение ехать домой. Однако, Ваню одного оставлять тоже было нельзя, поэтому вызвался Даня. Он не знает точно, сколько просидел так, разглядывая "брата". Такие четкие черты лица, такие мягкие волосы, боги, какой же он красивый. Данечка и сам не заметил, как влюбился. *** - Я люблю тебя. И это меня убивает. Сказал, сказал, сказал, сказал, я сказал это. - Вань, я.. Ты знаешь, кажется, это убивает не только тебя. Но что если.. Мы не истинные, понимаешь? - Какая разница? Мы были бы счастливы, всего один поцелуй и... - Ты сам прекрасно знаешь, в чем разница. Четырнадцать засечек, Вань. Если мы не истинные - этот поцелуй будет для тебя последним, - Даня посмотрел прямо в глаза "брату", - Я не могу так рисковать тобой. - Данёёёк. Да наплевать, слышишь? Мне все равно скоро крышка. Но если последним, кого я увижу в жизни, будешь ты, моя душа.. Будет спокойна, наверное. - Не смей говорить так. Ты не умрёшь. Не в ближайшее время точно. Ваня улыбается. И обнимает Даню крепко-крепко, как только может. И вкладывает в это всю нежность, на которую только способен. А потом Ваня вдруг что-то понимает и отстраняется. И смотрит настороженно и недоверчиво. А потом произносит тихо: - Скажи, ты.. Ничего не чувствуешь ко мне на самом деле? Даня поднял голову. - Я давно хотел сказать. Все это время я так боялся за тебя. Я прятал свои чувства так глубоко, как только мог, понимая, что ты буквально висишь на волоске. Я.. В общем, все это время, я любил тебя. Вань, я.. - Замолчи, пожалуйста - прошептал Ваня и коснулся губ парня своими. Поцелуй длился всего несколько секунд. Потом оба зашипели от боли и отстранилась. Это конец. Пронеслось в голове Вани. Боль была почти невыносимой. Как будто все старые шрамы вскрывались. Когда это кончилось, Ивановы недоуменно смотрели на свои запястья. На Данином один шрам перечеркивал другой. На Ваниной руке - новый шрам перечёркивал четырнадцать. - Получилось - ошарашенно прошептал Даня. Ваня просто стоял, переводя взгляд со своего запястья на своего соулмейта и тупо улыбался. А потом снова притянул парня к себе: - Черт, Данёк, я так люблю тебя.