Тайна

Общие тайны объединяют во все возраста, заставляют думать, что тандем, образованный под эгидой секрета, нерушим и непосредственно близок к чему-то возвышенному. В детстве совместные тайны ещё совсем маленькие, но они растут с годами так же, как растёт человек, приумножая своё количество. Первая общая тайна Ричи и Эдди через призму прошедших лет кажется им совершенно несущественной и смехотворной, хотя тогда, в 11, была для Эдди настоящей катастрофой. Он помнит до сих пор, как чуть не ревел над разбитым фарфоровым сервизом своей мамы, который криворукий Ричи каким-то образом умудрился разбить – всецело, до последней кружечки, одним движением тощей руки украсив ковёр в гостиной стеклянной россыпью. Эдди тогда почти не досталось, но чувствовал он себя паршиво: он едва ли не впервые соврал маме. – Я упал в обморок!.. – тонюсеньким, слабым голосом пропищал он, когда мама вернулась из магазина и обнаружила, что от китайского фарфора остались лишь белые черепки. Ричи к тому времени уже успел сбежать достаточно далеко, чтобы мамаша Эдди не усомнилась ни в едином слове сыночка. Соня, впрочем, и не думала сомневаться в немощности отпрыска и сразу же начала заламывать руки, укутывать Эддичку в пледы, поить микстурами, таблетками, травяными чаями, избавляя от выдуманного недуга. И все причитала: – Бедный, мой бедный мальчик… Слабый больной Эдди… Юный Каспбрак молча терпел все муки заботы своей матери лишь потому, что меньше всего на свете хотел, чтобы она запретила ему дружить с Ричи. Она и так была против того, чтобы его друзья приходили в гости: они были грязные, шумные, невоспитанные и совершенно точно нездоровые на голову. Время шло, количество тайн всё увеличивалось, и дружба росла. Игры на Пустоши – в ущерб урокам, подлянки шайке Бауэрса, разбитые коленки при попытке сбежать от хулиганов, первая затяжка сигаретой... У Клуба Неудачников было много общих секретов: детских и не очень тайн. Но у Ричи с Эдди всегда на несколько больше.

*

В этот вечер секретов должно стать на один больше – так решил Ричи. Он долго крутится перед зеркалом, то надевая, то снимая кожаную куртку, оценивая свой прикид. Он выглядит клёво: к своим шестнадцати годам Ричи неплохо подрос, вымахал в плечах, и ему то и дело поступали предложения самого разного характера от девчонок в школе. Он приглаживает непослушные жесткие кудри длинными пальцами, закидывает в рюкзак бутылку текилы, купленную у старшеклассника втридорога и спешным шагом выбегает из дома, не прощаясь с матерью. Вскрытое письмо, принесенное почтальоном ранним утром, остаётся лежать на прикроватном столике. Холодный весенний вечер остужает раскрасневшиеся щёки Ричи, и он дышит глубоко, пьянея от воздуха с запахом листвы и цветущих акаций не хуже, чем от кактусовой водки, которую ему только предстоит выпить. Он крутит педали остервенело, пытаясь обогнать ветер, но он не Билл Денбро, а его велик хоть и новый, красный и классный, но всё равно ни разу не Сильвер. За квартал до дома Эдди Ричи слезает с велосипеда и прячет его в густых кустах, уже одевшихся в новую листву. Оставшийся путь он преодолевает пешком, пытаясь отдышаться, прийти в себя; бутылка в рюкзаке звенит, ударяясь о ключи и другой хлам, при каждом шаге. В окнах дома Каспбраков темно; на первом этаже висят тонкие полупрозрачные занавески, и Ричи обходит дом с торца, боясь, что мамаша Эддса вполне может выглядывать непрошенных ночных гостей своего сына. Окно в комнату Эдди приоткрыто и лучится слабым синим светом – видимо, ночник, но Эдди, решает Ричи, не спит – точно не с открытым окном, ведь «так и пневмонию заработать недолго!». Водосток, оплетённый девичьим виноградом, кажется, был пристроен специально для Ричи; сколько раз прежде он забирался по нему в комнату Эдди, когда тот болел или попросту вредничал и не хотел видеть Тозиера, сколько раз он убегал по нему же, когда в комнату сыну ломилась Соня, почуяв снизу запах его дешевых сигарет. Вот и сейчас Ричи бесшумно и легко забирается на второй этаж (честно, он мог бы сделать это с закрытыми глазами – так часто он попадал к Каспбраку именно этим путём), да так и остается сидеть на подоконнике, ухмыляясь изменениям в лице Эддса: изумленный изгиб бровей сменяется на недовольную мину. Эдди скрещивает руки на груди, цокает языком и закатывает глаза. – Что такой грустный, Эдди-спагетти? – Ричи хихикает, сбрасывает кеды с ног, наступая носками на задинки, и спрыгивает на безукоризненно белый ковёр. Носки у Ричи непарные – красный в белую полоску и белый с синими якорями. Заметив это, Каспбрак цокает который раз за вечер. Ричи смеётся над его очаровательно-глупой чопорностью, но тут же осекается: надо быть тише, ему точно не хочется получить под зад метлой от эддичкиной мамаши в эту славную ночь. Всё ещё глупо хихикая, Тозиер сгребает сопротивляющегося Эдди в объятья и заваливается вместе с ним на кровать. Он смеётся ему в шею, обжигает дыханием так, как, если честно, совсем не делают друзья, с удовольствием вдыхает его запахи: выстиранной с ополаскивателем спальной футболки, лекарств и мыла. Весь Эдди – такой домашний и родной, что у Ричи кружится голова и от внезапных эмоций хочется реветь. – Придурок, слезь с меня, – Эдди расталкивает притихшего над ним Ричи, тяжестью своего тела вдавливающего его в кровать так, что больно дышать. – Чего ты припёрся-то? Отпуская Эдди из своих рук, Тозиер смущается, но не подаёт виду; лицо его вновь становится весёлым, а губы изгибаются в озорной ухмылке. – Помнишь, Эддс, как пару месяцев назад ты заявил, что если я-таки поступлю в колледж, то даже ты выпьешь за это, без преувеличений, чудо Господне? – Ричи делает паузу, довольно пялясь в серьёзное лицо напротив. – Так вот… Тозиер подскакивает с кровати и начинает отвешивать поклоны пустой комнате, прижимая руки в груди и бормоча благодарности, словно он выиграл Оскар: – Спасибо всем, кто верил в меня! Спасибо! Палитру эмоций на лице Каспбрака не передать – слов не хватит. – Так ты… поступил? – только и выдавливает он, как кажется Ричи, несколько раздосадовано. Ричи довольно кивает, а Эдди скорее спрашивает, нежели утверждает: – Я… рад за тебя? Что-то в нём самом выдаёт ложь и неуверенность. Тозиер прерывает полную напряжения паузу первым, отшучиваясь: – Вот так-то, дорогуша, – говорит он одним из своих Голосов – с каждым днём они становятся всё более настоящими, живыми. – Ты не верил, не верил, а я сделал это! Всем назло! – Господи, Ричи, ты не готов к самостоятельной жизни! Совершенно не готов! – Каспбрак взмахивает руками и выдыхает: – Ты ведь такой… беспрецедентный идиот! – Единственное, к чему я всегда готов, так это нырять в твою мать! Немного помолчав, делая обиженный вид, Эдди всё же сменяет гнев на милость и как-то слишком тоскливо спрашивает: – Так ты, получается, скоро уедешь? – Не раньше, чем посмотрю, как ты делаешь первый в своей жизни глоток алкоголя, детка! – и Ричи лезет в рюкзак за бутылкой под широко распахивающиеся глаза Эдди. – Притаракань из кухни стопки и соль, а вместо лимона у нас будет твоя кислая рожа! Эдди теперь – один сплошной комок негодования; ему так и хочется вытолкнуть придурошного Ричи в окно, чтобы он переломал себе всё на свете, чтобы неповадно было залезать в ночное время к друзьям в дом, подобно рыцарю в детских, мать их, сказках, чтобы он… не уезжал? Вслух он говорит слова несколько отличные от тех, что роятся в голове. Не говорит даже, а выплёвывает, как яд: – Тозиер, ты, бля, совсем что ли! – кричит он сдавленным шепотом, а Ричи изумлённо ухмыляется тому, что Эдди, милый маленький мальчик Эдди, сказал слово «бля», да ещё и вложил в это слово всё то, что, по-видимому, давно копил по отношению к нему. С таким же успехом он мог сказать, как его, честно говоря, заебали эпатажные выходки Ричи и его дрянной язык. – Эдди, детка! Слово – не воробей! Лишь воробей – воробей! – с блаженным лицом Тозиер отвинчивает наконец крышку у текилы. – Знаешь, обычно говорят: дамы вперёд, но сегодня мы изменим правила, сославшись на твою неопытность… …и Ричи делает глоток. Отвратительный, обжигающий, он заставляет Ричи на секунду подумать, что, кажется, весь его ужин сейчас окажется прямо у его ног, на белом ковре. Но Тозиер на то и Тозиер – он сдерживается, глубоко выдыхает и, смахнув с глаз слезинки, делает самодовольное лицо – мол, так оно и должно быть. – Твоя очередь. – Я не буду пить, Ричи. Ты знаешь, сколько болезней от алкоголя? Цирроз, инфаркты, почечная недостаточность… Мне продолжить? Ричи качает головой: нет, достаточно. Алкоголь почти сразу ударяет ему туда, куда нужно – в голову и не только, и ослабляет его сдерживающие центры. Теперь он с удовольствием, без смущения, даже с наглостью смотрит на сидящего на кровати по-турецки Эдди: на его чрезмерно короткие спальные шорты и длинные тонкие белые ноги в белых носках. Эдди Каспбрак идеально вписывается в интерьер своей комнаты: он весь такой белый, чистый и невинный. За его уже проявляющейся мужественностью, за чертами лица, становящимися всё прямее и резче – всё тот же маленький Эдди-спагетти, которого он, Ричи Тозиер, так безумно, безумно любит. Эдди продолжает что-то там бормотать – ворчливо, себе под нос, а Ричи, выдохнув, делает небольшой глоток и задерживает текилу у себя во рту. Она горчит и жжется. Всё это он делает лишь для того, чтобы в следующий момент накрыть губы неумолкающего Тозиера своими и опьянить его хоть чуточку: алкоголем ли, поцелуем ли – как получится. Эдди заходится кашлем, частично проглатывая огненную воду, частично – проливая на себя, на футболку и шорты, на Ричи и всё вокруг. Он долго кашляет, а Ричи смеётся, хохочет, как чокнутый, не боясь, что Соня услышит его. Он сделал это! Он поцеловал сраного, ёб его мать, Эдди-спагетти Каспбрака. От этой мысли, от того, что его не оттолкнули (пусть даже пока, пусть даже Эдди ещё не сообразил, что к чему), Ричи просто возносится на седьмое небо. – Ты отвратителен, Ричи! Я весь в этой дряни и твоих слюнях! – наконец подаёт голос Эдди – жалобно. Он вскакивает с кровати и, вытаскивая из верхнего ящика письменного стола влажные салфетки, сосредоточенно пытается оттереть мокрые пятна от своей одежды. Делает Эдди это с таким рвением, что, кажется, совсем не обращает внимания на Тозиера, вплотную подошедшего к нему сзади. – Эдди, детка, – негромко говорит он и, уперев подбородок в худое плечо, обнимает Каспбрака – такого тонкого и тёплого. – Я люблю тебя, Эдди. Эдди поворачивается и смотрит на Ричи сверху вниз с чистым детским удивлением; щёки его пылают, а сам он пахнет алкоголем. Ричи готов ко всему: возможно, дружбе конец, а он, сраный педик, вылетит из Клуба Неудачников быстрее, чем пробка из бутылки, но… Эдди привстаёт на носочках и очень мягко целует его своими сухими губами, вкладывая в поцелуй столько нежности, что в комнате становится невозможно дышать. Вообще-то, Ричи умеет целоваться – делал он это не раз и не два, но с Эдди он – маленькая глупая девчонка, ей-богу! Целуются они как школьники: неумело сталкиваясь зубами, робко, спрашивая разрешения, боясь спугнуть мгновенье, боясь, что это – сон. Отстранившись друг от друга спустя… сколько прошло времени? минута? час?.. Ричи прижимает Эдди к себе, утягивает с собой на кровать и так и падает на неё: грязный, в уличной одежде. Обычно Эдди ненавидит его за такие выходки, но сейчас молчит и обнимает Ричи за шею, гладит по волосам. Они лежат так бесконечно долго, то проваливаясь в сон, то просыпаясь одновременно, пока небо за окном не светлеет на горизонте, а на первом этаже не начинают раздаваться звуки возни – мамаша Эдди, должно быть, проснулась. Тогда Ричи целует Эдди на прощанье – совсем невесомо – и так же бесшумно, как несколько часов назад, выскальзывает в окно, полный счастья. Он совершенно забывает о том, что совсем скоро, на расстоянии вытянутой руки – колледж, переезд, болезненная разлука. Сказать честно, не забывает; скорее – не хочет думать. И не думает. Эдди смотрит вслед убегающему по утренней улице Ричи, поджав губы – чтобы глупо не улыбаться, и думает, что у них с Тозиером сегодня появился ещё один общий секрет.