Утро добрым не бывает

      Разбудить детей в школу — непростое испытание, даже если ты Император человечества. Особенно, если детей у тебя восемнадцать с половиной, и каждый со своими особенностями восприятия.       Проще всего всегда было с Магнусом — он в принципе не спал, так что его Императору достаточно было вывести из медитации могучим отеческим подзатыльником. Возвращённый в материальный мир таким незатейливым способом, Магнус что-то обиженно бурчал, сонно потирал оставшийся глаз и левитировал умываться, вписываясь в повороты через раз.       Сложнее всего было с младшим, — близнецы по малолетству пока были избавлены от ежедневной пытки утренним пробуждением. Корвус зарывался под подушку с головой, бормотал что-то насчёт того, что его здесь нет, и диффузировал в одеяло так, что нашарить его там не оставалось никакой возможности. Император печально вздыхал, сдёргивал одеяло с кровати, предсказуемо ничего под ним не обнаруживал и отправлялся поднимать остальную ораву.       Лев подходил к вопросу утренней побудки обстоятельно и ещё с вечера принимал меры, чтобы разбудить его было непросто. Для этого он каждую ночь рандомно менял место для сна, устраиваясь в самых мало подходящих для этого уголках комнаты. Например, на карнизе или за шкафом. Временами он то ли забывал, то ли не доползал, то ли справедливо полагал, что для отца это станет наибольшей неожиданностью, и оставался спать в своей кровати. Впрочем, и это ему давно уже не помогало — за годы ежедневной битвы во имя образования Император давно изучил все нехитрые приёмы.       В отличие от Льва, Фулгрим был абсолютно непредсказуем. Невозможно было угадать, будет он именно этим утром безуспешно притворяться спящим ангелочком или, подвывая, скроется под одеялом с головой, пища «не смотри на меня, я страшный без косметики». В последнем случае Император просто закидывал ему под одеяло косметичку, зеркало и фонарик, и покидал спальню, справедливо рассудив, что спорить с подростком бессмысленно.       Леман, конечно, спал на полу под столом, соорудив себе гнездо из пледа, диванных подушек и двух волков, которые недвусмысленно рычали, стоило подойти слишком близко. Впрочем, такие мелочи повелителя человечества давно уже не смущали. Он спокойно мазал жиром торчащие из мохнатой кучи босые пятки сына, которые тут же принимались лизать разом проснувшиеся волки, и уходил, провожаемый отчаянными воплями. Да, это был жестокий способ, но зато он всегда срабатывал.       Дверь в комнату Рогала Император, наученный горьким опытом, открывал древком швабры. После этого притаившееся над дверью ведро с водой, если в этот раз была вода, как правило, низвергалось на пол. Успешно миновав первый рубеж обороны, счастливый отец шарил перед собой шваброй в поисках растяжек, приводящих в действие таящиеся на шкафу самострелы и другие милые сюрпризы, заготовленные с вечера. Потом он могучим движением руки сдёргивал ковёр, дабы убедиться, что под ним не найдётся никаких ловушек — в большинстве случаев они там находились. Разведывая местность таким способом, Император, ощущая себя сапёром, добирался до кровати, расталкивал сына и так же осторожно крался обратно, напутствуемый предупреждениями вроде «только к комоду не подходи, рванёт!».       Как и всякий любящий отец, Император относился к превращению комнаты в минное поле с пониманием. На самом деле коллекция ловушек, достойная строителя пирамид из Древнего Гипта, предназначалась не для него.       Он открывал дверь, делал шаг в коридор и получал какой-нибудь сюрприз вроде тупого, но тяжёлого арбалетного болта в пах. В следующую минуту Пертурабо, притаившийся за углом, чтобы полюбоваться, как Рогал сорвёт его растяжку, прослушивал краткий ознакомительный курс на тему «50 креативных способов нецелевого использования швабры», зачитанный разгневанным отцом. За время маленькой, но гордой осадной войны, не приносившей победы ни одной из сторон, Императора порядочно утомили бесконечные тёрки двух любителей диверсионного креатива. Если Лев и Леман били только друг друга, то попадались в ловушки так или иначе все, кто оказывался не в то время не в том месте.       Потирая ушибленные места, Пертурабо уползал в направлении завтрака, а Император отправлялся будить Конрада. Действовал он быстро, жестоко и эффективно — включал яркий свет, раздёргивал шторы и стаскивал с отчаянно извивающегося сына последовательно одеяло, подушку, простынь и матрас, под который тот пытался заползти. Затем подхватывал и нёс в ванную, где запихивал шипящего, кусающегося и царапающегося примарха под душ прямо в пижаме в крылатую черепушку и вместе с плюшевыми нетопырем. На этой стадии шипение обычно сменялось ультразвуковым воем. Несмотря на регулярные ночные кошмары, Конрад проявлял крайнее упорство в своём стремлении поспать до обеда, а лучше — до ужина. Это не говоря уже о том, что других способов заставить его умыться, кажется, не существовало в природе.       Над Сангвинием Император всегда стоял долго. Несколько раз он поднимал руку, чтобы разворошить пернатый комок, в который превращался свернувшийся калачиком и накрывшийся крылом ангел, но всякий раз непреодолимая сила умиления эту руку останавливала. Наконец, собравшись с духом, Император отворачивался и наугад тыкал пальцем куда-то в перья. Ангел немедленно просыпался, разворачивался и потягивался, по очереди расправляя крылышки. На этом месте Император поспешно покидал комнату, справедливо опасаясь за свой рассудок, получивший с утра слишком большую дозу дистиллированного кавая. Собираясь создать совершенных воинов, способных поразить врага одним своим присутствием, он всё-таки немного не это имел в виду.       Феррус, в принципе, просыпался по будильнику. К сожалению, ни один будильник не мог вынести больше одного удара его железной лапы, что делало любой подобный агрегат одноразовым. Заключение же будильника в герметичный адамантиевый корпус печально сказывалось на звучании, и к тому же, как показала практика, не спасало. Плюс ко всему, разбитые будильники обычно похищались Пертурабо, имевшим известную страсть к затяжной починке того, что следовало выбросить сломанным. Чтобы не снабжать сына лишним хламом и сократить масштабы убийства будильников, Император предпочитал будить Ферруса сам. Для этого он брал заранее приготовленную у дверей кастрюлю, от души молотил по ней оставленным рядом половником, орал «Подъём!!!» и, услышав в ответ недовольное «Блин, пап, ну встаю я уже!», покидал комнату с чувством глубокого удовлетворения.       Ангрон при пробуждении обычно бывал не в духе. Вернее, не в духе он бывал и всю оставшуюся часть дня, но это «не в духе» казалось удивительным благодушием в сравнении с тем, что происходило по утрам. Поэтому Император предпочитал просто заглядывать в комнату сына и быстро захлопывать дверь обратно, прежде чем до него долетит какой-нибудь тяжёлый предмет. Иногда он задумывался, спит ли чадо вообще, или только караулит момент для удачного броска, но, поскольку детей было слишком много, до экспериментальной проверки дело ни разу не доходило.       Робаут обычно просыпался сам, чинно заправлял кровать, делал зарядку, чистил зубы, умывался, причёсывался и спускался к завтраку уже в товарном виде приличного ребёнка, которым отец мог бы гордиться. Мог бы. К сожалению, на этой радостной ноте Робаута обычно сшибал с ног и увлекал за собой какой-нибудь клубок мутузящих друг друга тел, летающих во все стороны орудий ближнего боя и визжащих от восторга волков. Не важно, Леман ли начинал колотить Магнуса, Пертурабо — Дорна, или Ангрон — кого-то, случайно попавшегося ему на пути. Утренняя драка действовала на сонно ковыряющих кашу примархов как ударная доза кофеина.       В скором времени появлялся Сигиллит, пару раз тыкал в клубок посохом наугад, с достоинством удалялся и возвращался уже с ведром ледяной воды. Прохладный душ несколько остужал пыл юных примархов, и клубок распадался на составляющие. К этому моменту Робаут, конечно, уже не выглядел лучшим учеником школы, отличником и вообще примерным ребёнком. Выглядел он так же, как и остальные — помято, исцарапано и со свежим фингалом под глазом.       Из распавшейся кучи Император доставал за шиворот рыдающего Лоргара, который, как обычно, шёл мимо и случайно попал под раздачу; критически осматривал и отправлял отмывать физиономию от очередной креативной росписи, что вызывало новый поток слёз. Малкадор замечал, что повелитель человечества излишне строг к ребёнку, а Император пожимал плечами и отправлялся будить Вулкана.       Пробуждаться по утрам Вулкан не желал. Император раздёргивал тяжёлые портьеры, впуская в комнату свет, затем открывал окно, добавляя к свету прохладный воздух — после этого комната начинала меньше напоминать домну, а в кровати намечалось сонное шевеление. В том, чтобы гнать Вулкана умываться, Император не видел никакого смысла — разницы между состоянием до и после всё равно не было никакой.       В комнату Мортариона повелитель человечества предпочитал заходить в противогазе. Там всё время чем-то воняло — к чести обитателя комнаты, вонь каждый раз была новая, но угадать характер проведённых химических экспериментов по ней обычно не представлялось возможным. Здесь приходилось не только распахивать окно, но и включать кондиционер вместе с принудительной вентиляцией — к немалому возмущению Мортариона, утверждавшего, что у него тут своя атмосфера. Впрочем, поднимать его в школу Императору приходилось не так уж часто — Мортарион успешно не то проболел, не то просимулировал добрых две трети школьной программы.       Наконец наступал черёд самого тяжёлого испытания. Повелитель человечества собирался с духом и открывал дверь в комнату любимого сына. Пару минут он просто стоял, созерцая безмятежно сопящего в подушку Хоруса, чей сладкий сон не нарушали ни боевые кличи братьев, ни шум драки, ни грохот врезавшихся в стены тел. Наконец, собравшись с духом, Император наклонялся и тряс сына за плечо.       — Ну пааап… ещё пять минуточек… — сонно бормотал Хорус, зарываясь поглубже в одеяло.       — Пять минут уже прошло, — безжалостно отвечал Император, стаскивая с несчастного ребёнка одеяло.       — Тогда три, — сонно отзывался Хорус и накрывался подушкой.       Ровно три минуты спустя диалог повторялся. Не добившись ничего нового, Император тяжело вздыхал, брал сына под мышку и нёс в ванную, где при помощи воды, мыла и резиновой уточки доводил до более-менее прямоходящего состояния. Вписываясь в повороты через раз, Хорус кое-как складывал в себя кашу, подхватывал врученный отцом ранец и выметался наконец в школу, следуя за маячащими впереди крыльями Сангвиния как за столпом облачным. Император облегчённо вздыхал, падал на стул и пытался перевести дух.       Тут раздавался рёв двигателя, и к порогу подлетал на скутере Хан, которого где-то носило всю ночь напролёт.       — Ты в школу собираешься? — мрачно интересовался отец.       — Я там уже был! — беззаботно отвечал Хан и под рёв несчастного скутера уносился куда-то вдаль.       Император провожал его долгим взглядом. До возвращения детей из школы оставалось всего полдня.