Коротко о главном

Намджун трепетно держал в пальцах тонкое белоснежное запястье, водил по нему пальцахнежно кончиком носа, глубоко вдыхая сплетенные ноты кедра, сандала, мускуса и ветивера, приправленные еле уловимым ароматом табака, дрожащими губами едва заметно касаясь чуть пульсирующей кожи, ощущая это волнующее биение. Аромат слегка дерзкий для таких изящных хрупких черт, но "Sycomore" лишь придаёт пикантности, заполняя лёгкие успокаивающим дымчатым, чуть пряным шлейфом. Касания губ становятся чуть более ощутимыми, пальцы сжимают кожу плотнее, горячее дыхание заставляет пульс участиться. Он целует чужое запястье, а чужие тонкие белые пальцы едва-едва проходятся по его волосам, пропуская их между собой. "Юнги..." такой тяжёлый мучительный шепот срывается с губ Намджуна в чужой пульс. "Джун?" столь же тихий ответ. Намджун поднимает глаза, не отрывая губ от его запястья и смотрит с болью в такие любимые черты. А у Юнги по щекам вновь текут слёзы. Это больно, но так необходимо, как воздух, как жизнь, - вот так близко видеть Джуна, чувствовать его губы на своём запястье. Они неконтролируемые, слёзы боли, отчаянья, безнадёжности и бесконечной любви. Юнги во все глаза смотрит на Намджуна, выдыхая через раз и очень медленно, пытаясь хоть как-то держать себя в руках, не броситься в его объятия, он ждёт, как всегда ждёт, когда Джун сам сделает этот первый шаг и утопит Юнги в себе. И Джун делает это, прижимает к себе такого хрупкого, худощавого мужчину, до невозможности грациозного и изящного даже в домашнем шёлковом халате, босого, утомленного напряженной работой. Вот Джун запечатывает губы Юнги в болезненно нежном, горько-сладком поцелуе, вязком, тягучем, тоскующем, смешивая вдыхаемый им воздух со своим. Он страдающе жмурится, хмурит брови, но не отстраняется. Дрожащие губы Намджуна запечатлевают на себе каждый миллиметр шеи Юнги, пытаясь запомнить каждый изгиб, каждую веночку, прочувствать вкус дорогого тела. Шелк струится с плеч под пальцами Джуна и оседает лёгкими волнами на пол. Руки приподнимают бедра Юнги, притягивая к себе максимально близко, и сердца бьются даже не в страсти, а в боли, тоскливой, изнывающей, гулко, но так отчётливо, ощутимо, принося страдания. Намджун хочет его рывками, болезненно, жёстко, насильно, насколько только это возможно, желая избавиться от страданий раз и навсегда, но он нежен, трепетен, любящ, потому, что Джун не может иначе с Юнги. Юнги слишком его. Слишком, для того, чтобы Джун делал что-то иначе. Большие широкие ладони вырисовывают невообразимые узоры на нежной коже, губы выцеловывают слёзы Юнги, до Мих пор не прекращающиеся, горячие, обжигающие. Намджун чувствует как эта соль проникает в губы, раня их, просачиваясь глубже и распространяясь мелкой слово болезненной сеткой по всему телу. Но он продолжает целовать чужие мокрые щеки, вбирая с них эти страдания. Джун знает, что сводит с ума самого Юнги, что причиняет ему боль, но он продолжает прижимать мужчину к себе в грустной нежности, в тоскливой страсти. В голове картинки с прошлого, когда Джун, будучи всего лишь помощником в компании отца, пришёл в редакцию журнала по заданию, и его направили к одному иж редакторов, которым оказался Юнги. И этот чёртов Sycomore, который тут же проник под сознание Намджуна, когда он вошёл в кабинет и увидел его впервые. Неизменный клён на запястьях Юнги словно символ какой-то ностальгии о прошлом, не отпускающей, тоскливой до безумия, и такой желанной. Первый год после слов Джуна "Я не хочу быть с тобой, Юнги", был самым мучительным. Юнги просто исчез, Джун сходил с ума, ненавидел себя, ненавидел Юнги, десятки раз покупал Sycomore, брызгая их на свои запястья, в беспамятстве дыша им, и десятки раз разбивал флаконы о стену в беззвучных скупых рыданиях. И как Джун случайно на светском вечере в Париже, куда он прибыл, как представитель своей компании, увидел Юнги. Юнги, который сбежал. Юнги, который теперь публичная личность, гордый, самодостаточный, сдержанный и с особым изысканным и потрясающим стилем. Юнги, который теперь главный редактор одного из лучших модных журналов в Париже и в мире. Юнги, чьи запястья этим же вечером оказались снова в пальцах Джуна, а сам он таял в чужих таких дорогих объятьях, заливаясь слезами боли, тоски и безграничной любви. -Я больше не приеду к тебе, Юнги,- полуобернувшись говорит Намджун. -Я знаю,- совсем спокойно, даже без эмоций отвечает тот, запахивая шелковый халат, закрывая тканью бесконечные тёмные следы любви на своей белой нежной коже. Лишь закрыв за собой дверь, Джун шепчет в пустоту "Когда-нибудь я вернусь к тебе навсегда, Юнги". И стоя за дверью, Юнги так же беззвучно отвечает одними губами "Я знаю, что ты вернёшься когда-то навсегда, Джун". Джун сидит на заднем сиденье такси, выкуривает десятую по счёту сигарету, смотря, как в приоткрытое окно утягивает полосками сизый дым и пытается справиться с собой. Он ведь понимает, что никогда не вернётся к Юнги, чтобы остаться с ним рядом навсегда. Он знает. И Юнги это тоже знает. Он придёт в редакцию, снова разбитый, опустошенный, в чёрной водолазке под горло, с темными кругами под глазами, уставший. Секретарша без слов принесёт ему кофе, самый крепкий, с двумя ложками коньяка и Юнги будет залечивать свои раны, попутно принимаясь за работу. И следующие два месяца боли он все равно будет ждать Джуна на своём пороге. Один раз в каждые два месяца последние несколько лет, почти находясь в беспамятстве, Джун говорит супруге, что у него деловая поездка, бронирует билет и летит в Париж. Чтобы не отпускать Юнги больше никогда. И каждое следующее утро оставляет его, чтобы больше никогда не возвращаться к нему.