***
У Ивана Брагинского не было проблем с физическим развитием, однако каждый такой урок становился своеобразной пыткой в моральном плане. Он протиснулся сквозь переодевающихся омег к своей сумке, не особо вслушиваясь в бурный разговор. «Слышали, что разрешают прогулы на период течки?». «А это неделя… Получается, два-три занятия? Довольно много». «Но ведь не у всех она может быть раз в месяц, может и два, и три…». «Вот у тебя, Вань, как часто?». Юноша растерянно перевел взгляд на одноклассников, еще не совсем осознавая адресованный ему вопрос, затем покраснел и нахмурился. — Почем мне знать… — Ой, да ладно, Брагинский, — Феликс Лукашевич плюхнулся на лавку возле русского, одновременно застегивая на себе рубашку, — быть такого не может, что не начались. У тебя же… на лице все написано. Как ощущения? — Не твое дело, — начал закипать он, с особой поспешностью натягивая джинсы, дабы не оставлять лишних поводов попялиться на самую выразительную в этих вопросах часть тела. — Мы, ребята, еще слишком юны, чтобы знать такие интимные вопросы, — с явным вызовом прозвучало с другого конца раздевалки. Иван поднялся со своего места и одарил не в меру дерзкого товарища самым красноречивым взглядом, на который только был способен. Роберто Варгас стоял, прислонившись спиной к стене и сложив перед собой худые руки, раздетый по пояс. По тонким изгибам его тела становилось сразу ясно, что через пару лет он своими изящными манерами и бесконечно стройными ногами будет сводить альф с ума. Но это потом, а сейчас омега питал самую настоящую неприязнь к тому человеку, что привлекал всеобщее внимание, на его взгляд, совершенно незаслуженно. — Я отбил твоего парня или что? Сложно быть такой секс-машиной — совсем не запоминаешь, кого успел охмурить. Сказанная фраза вызвала бурный отклик, каждый хотел вставить свой комментарий кроме, пожалуй, стоящего у зеркала Родериха Эдельштайна — он презрительно скривился, так и не оторвавшись от завязывания галстука. Вскочил со своего места Феличиано, желая свести конфликт на нет. Он был милый и правильный парень, оставалось загадкой то, отчего он такой, если оба его брата, Романо и Роберто, имели такие скверные характеры. — Не будем раздувать ссору, да ведь, мальчики? — примирительно сказал младший Варгас, — и повода-то к этому нет. — Точно, — быстро согласился Иван, нервно облизывая пересушенные губы, — я не просил об этом внимании. И не думаю, что кто-нибудь из вас оценил такое внимание. Хорошего дня. Он закинул сумку за плечо и быстро вышел, скрывая, как на самом деле его задел этот разговор. Вслед пронеслись обидные слова: «Каков страдалец». Никто его не понимает.***
— Можно с вами сесть? — спрашивал Иван у девочек на обеденном перерыве, — тошнит от них. Никто не был против, девушки подвинули свои подносы, принимая парня в компанию. Омега еще раз взглянул на те столы, где по обыкновению сидели все мальчики. Одни интриги, и флирт, и выяснения отношений. Такова мальчишеская природа: любовь и ненависть между ними вспыхивали мгновенно, гормоны правили бал, и как бы они не пытались казаться рациональными, чувства и эмоции все равно брали свое. За этим столом были, как выражается отец, «бабьи разговоры». Говорили о спорте, о школьных кружках, о модных в этом году окрашиваниях волос и галстуках-бабочках в школьной форме, о новых фильмах и любимом мороженом. — Так у тебя наверное и кубики пресса есть, Лиз? — интересовалась Сауле, флегматично помешивая свой кофе. — Я занимаюсь плаванием, но это скорее о мышцах спины и рук, — девушка задрала короткий рукав свой блузки и покрасовалась бицепсом. Омега, чье внимание также полностью занял этот разговор, про себя восхитился. Эржбета благодушно стукнула его в плечо. — А ты тоже ведь хорош, Ив. Поглядеть на всех этих дрыщавых альф, а ты все равно здоровее выглядишь. — Да ты издеваешься. — Вовсе нет, — Хедервари разгладила рукав и начала собирать свои длинные волнистые волосы в хвостик, — меня в детстве за кого только не принимали, и за альфу, и за омегу, а за девочку почему-то гораздо реже. Уж наслушаешься всякого, но пол на самом деле ничего не значит. Если чувствуешь себя волосатым медведем, то такой ты и есть. Ну или хрупким и изящным принцем, не знаю, на кого ты больше похож. — Мальчики ведь на самом деле странноваты, — тихо вклинилась в разговор Лила, — у моего брата столько заморочек, которые я никак не смогу понять… Под конец фразы девушка совсем стушевалась. Фогель считала своим долгом каждый раз учтиво поздороваться с Иваном и справиться о его самочувствии, пожалуй, не столько из вежливости, сколько из-за личной симпатии к Наталье, младшей сестре Брагинского. — Точно, — согласилась Хедервари, — но все же жаль, что ты не девочка. — Да уж, жаль, — русский решительно отодвинул от себя тарелку с салатом и начал собираться домой, — спасибо за поддержку. В совершенно опечаленном настроении омега покидал территорию школы. Повинуясь своей привычке смотреть лишь под ноги, он налетел на кого-то на самой середине тротуара. Иван поднял голову, чтобы возмутиться, потому что на самом деле никого, кроме них двоих в такое время не осталось. Этим человеком оказался Альфред Джонс, настолько растерявшийся от этого столкновения, что заготовленная ранее фраза вылетела из его головы. — Ну что? — нетерпеливо спросил русский. — Не хочешь сходить со мной в кофейню? — наконец, нашелся юноша. — Это свидание? — подозрительно осведомился Иван и даже оглянулся по сторонам, — и где твои дружки? — Нет, просто так, — активно замотал головой Джонс, — составишь мне компанию? Все ушли, а я не хочу туда идти один. Кажется, до этого момента Иван Брагинский был совсем неправильного мнения о своем однокласснике. Вне школьной компании он был совсем другим, более улыбчивым и отзывчивым, рассказывал шутки и говорил, говорил… О всем на свете: о звездах, комиксах, видеоиграх и любимых рок-группах, о том, что больше любит собак, чем кошек, а кофе — больше чем чай. Но если придется пить чай, то только сладкий. Ваня слушал все россказни, посмеиваясь, кофе был вкусный, а компания приятной и необременительной. Так незаметно пролетел целый час, который сгладил все неприятные впечатления за день.***
Оля и Наташа жили в одной комнате. Они вполне могли бы жить отдельно, но вместе им было куда веселее и дружнее. Ваня обычно присоединялся к ним и проводил в этой комнате порой целые дни. По своему обычаю он располагался на пушистом ковре между кроватями сестер. Был чудный выходной день. В комнате никого, кроме самого омеги не было, так что Иван позволил себе вытащить телефон, ответить на парочку сообщений Альфреда, а потом ностальгически посмотреть на их совместные фотографии с последней прогулки. Наталья, молнией метнувшаяся в комнату, выхватила телефон из рук зазевавшегося брата и повалилась на кровать. — Ого, как много фоток, — удивилась она, пролистывая в галерее картинки одну за другой, — это твой парень? — Намного лучше, — ответил Иван, возвращая себе телефон, — это мой друг. — Раз у тебя есть теперь такой замечательный друг, ты не пойдешь с нами гулять? — с ревностью спросила она, — Оля, ты слышала? — Что я слышала? — рассеянно переспросила старшая сестра, остановившись на пороге и ища по полкам глазами то, что еще можно взять с собой на прогулку. — Он не идет! Он устал от гуляния со своим новым лучшим другом. — Это его право на личную жизнь, — безмятежно ответила она, примеряя солнцезащитные очки, — они мне вообще идут? — Нет. — В его возрасте надо уже по свиданиям таскаться… — Но лучше все-таки этого не делать, — послышалось вдруг со стороны. В проеме двери, облокотившись о косяк и улыбаясь, стоял отец и смерял всю троицу взглядом. Иван испуганно подтянул коленки к себе, — собираетесь куда-то? — Окончание пляжного сезона, пап, распродажи купальников и сарафанов, и босоножек… — начала перечислять Наталья, — пожалуйста. — Хорошо, — отец сдался без боя, благодушно наблюдая за тем, как старшенькая красит губы помадой, затем перевел свой взгляд на притихшего сына, — разве ты не хочешь тоже пойти и купить себе что-нибудь? На Иване красовалась большая отцовская серая рубашка с закатанными рукавами и такие же невзрачные потертые штаны. О да, ему хотелось бы что-то другое, но просить он не смел. Ничего особенного дома не происходило, но Брагинский всей шкурой ощущал, что обстановка накалилась. Сестры не чувствовали этого вообще, но Иван, каждый раз сталкиваясь в коридоре со своим отцом или оставаясь с ним один на один на кухне, чуял что-то. На скрытую ненависть это не было похоже, что-то другое, неизвестное, но оттого еще более тягостное для подростка. — Нет, меня все устраивает, — просто ответил он, — но я пойду с девочками. Выходя из дома, он все еще чувствовал спиной этот тяжелый неотрывный взгляд. Он всегда делает что-то не так.***
— Та-ак ты говоришь, что у тебя вообще не было друзей? — протянул Джонс, — а как же твои сестры? — Это совсем другое, к тому же они девочки, — Иван сидел на скамейке, прижавшись к другу плечом; хоть и светило солнце, так было приятнее и теплее, — с ними я не могу поговорить о том, о чем разговариваем мы. Ну знаешь, о других мальчиках, об отце, о будущем. Жить, имея друга, гораздо легче. — Ив? — вдруг обратился к нему альфа. — М?.. — он повернул голову, и его собеседник подался вперед, рассчитывая на поцелуй. Реакция же омеги была молниеносной: Брагинский тут же закрыл приближающееся лицо рукой и отшатнулся на самый край лавки с ужасом в глазах, — нет, нет, нет, нет… Зачем ты? — Вы же любите всю эту сентиментальную чушь, разве нет? — Я считал тебя своим другом, — не скрывая бесконечного разочарования, произнес русский, — а ты как и все хочешь лишь одного. — Мы так хорошо общались, так почему бы не стать еще чуточку ближе? — с нетерпением спросил Альфред. — Я дурак, раз на такое купился, — омега покачал головой и закрыл лицо руками. В голову закралась шальная идея: принять это предложение, начать отношения, ведь быть с кем-то гораздо лучше, чем одному. — Ну и оставайся один, без друзей, умник, — мстительно подытожил Джонс и пошел прочь, оставив растерянного одноклассника сидеть в одиночестве. Тот испуганно поглядел на удаляющуюся спину своего бывшего друга, затем обвел взором пустынный мрачный парк с оголяющимися деревьями. Начал накрапывать холодный дождь. Тоска. Жизнь вошла в свою обычную колею, вернулись серые будни. После школы Иван стал сразу идти домой, а дома закрываться в своей комнате. Не осталось ничего кроме череды унылых занятий и долгих вечеров, занятых одним лишь домашним заданием. Обычный распорядок жизни нарушился в один несчастливый день, казавшийся поначалу обыкновенным и ничем не отличающимся от других. Во дворе юноша пересекся со своими воздыхателями, но эта встреча уже не вызвала в нем страха или тревоги. Было все равно. — Ребята, если вы рассчитываете на какую-то реакцию от меня, то не надо, — устало выдохнул он. — Дорогуша, ты выглядишь таким подавленным, — сказал Стив, подбегая к русскому и становясь с одной стороны, — да, браток? С другой стороны Джеймс согласился и театрально смахнул воображаемую слезинку с глаза. Иван ускорил шаг, но альфы и не думали от него отставать. — Тяжело, должно быть, давай поможем? — сумка омеги была перехвачена и под протестующее «нет» вырвана из рук и отправлена в полет в ближайшие кусты. Возмущению не было предела, но за возмущением своим Иван почувствовал липкий страх. Подростки схватили своего одноклассника и волоком потащили за угол. Это место было известно всем старшеклассникам, это была их курилка, место сборища всех школьных маргиналов по вечерам. Брагинский сделал еще несколько попыток вырваться, пока не зашипел от боли в вывернутом локте. Сегодня в курилке было немноголюдно, у стены стоял лишь Байльшмидт, куря и читая что-то в телефоне. — Гилберт! — выкрикнул Иван. — Извини, но не я начал эту войну, — равнодушно ответил он, так и не оторвав взгляда от экрана. — Говнюк! — бросил Брагинский и обратился к парням. — Что вам от меня надо? — Потолковать. Думаешь, можешь ходить везде с этой презрительной миной и относиться ко всем окружающим как к полному дерьму? Ох нет, наш принц слишком хорош для обычного общества, его взрослые развлечения слишком далеки от нашей действительности. — Да о каких развлечениях речь? — Не строй из себя невинность, шкурка. Какое лживое лицемерие. Как можно быть такой потаскушкой и воротить нос от любого упоминания секса? Прямо Дева Мария во плоти… — Бред! Никогда не занимался подобным… — Даже если и так, то это легко исправить, — ухмыльнулся альфа и махнул рукой немцу, — врубай камеру! Пусть все увидят! — Черт возьми, ты разрядишь мой телефон, — с раздражением ответил Гилберт, но все же направил камеру на забившегося в отчаянии омегу. Парни задрали его свитер, оголяя бледный живот и грудь, мягкие изгибы тела действительно были далеко не детскими. От холодных пальцев на пояснице и талии хотелось выть, было мерзко и страшно, все тело забило мелкой дрожью, вызванной отнюдь не прохладной погодой. — Ладно, заценим это, — весело продолжил Стив, обращаясь к объективу, а затем присел на колени и ухватился за пуговицу штанов, — да ты держи, блин, его лучше, а то вырвется. — Не-ет, — уже готовый разрыдаться омега предпринял последнюю попытку сохранить свое достоинство, затем его полные слез глаза изумленно распахнулись. В отдалении стоял Альфред Джонс не менее изумленный открывшейся взору сценой. На миг все движение в закоулке прекратилось. Джеймс и Стив также выжидающе глядели на подошедшего альфу. — Фред, э-это неправильно! Умоляю, помоги, — с безумной надеждой выкрикнул омега. Ведь они так хорошо гуляли вместе, так были близки, он не мог не вступиться… — Я… — Альфред запнулся и замолчал, переводя взгляд с Вани на своих друзей и обратно, затем севшим голосом продолжил, — Ваня, представляешь ли ты, что чувствовал я, когда даже такая шлюха как ты мне отказал? Ты… ты просто ужасен. Последний отсвет надежды потух в глазах подростка и сменился беспросветным отчаянием. К счастью его, за углом зашуршали шины автомобиля, и замызганные стены переулка осветились мигающим светом полицейского автомобиля. Видно, кто-то все-таки услышал доносившиеся крики. С криком «валим, копы» вся честная компания отпрянула от своего объекта издевательств, и освободившийся Брагинский тут же бросился бежать под пронзительный свист и оглушительный хохот. Лишь добежав до дома и хлопнув входной дверью, он осознал весь ужас того, что с ним могло произойти. Горячие слезы хлынули потоком по щекам, и он, трясясь в беззвучных рыданиях, сполз по двери на пол. Отец, обеспокоенный шумом, вышел в коридор и застыл в оцепенении при виде плачущего сына. — Ваня, что с тобой? — Иван же на трясущихся ногах доковылял до родителя и просто-напросто рухнул в объятия. — Они, они сказали мне, что я шлюха, и трогали, и начали разд-девать, — заикаясь, ответил юноша. — Тише-тише, — начал успокаивать его мужчина, обнимая крепче и зарываясь носом в мягкие светлые волосы, — это я во всем виноват. — В чем виноват? — горестно вопросил омега. — Я не уследил за тобой. А ведь знал, что что-то подобное и должно было произойти, — вкрадчиво продолжил отец, — вы ведь такие чувствительные существа. Конечно, ты не мог совладать с собственным организмом. — Я не п-понимаю… — Ты ведь и сам не осознаешь, как всех провоцируешь своим поведением. Это омежья природа, вы не можете долго продержаться без разрядки. Жуткое подозрение закралось в душу, но нет, Ивану не хотелось в это вдумываться. Такое может произойти в любой другой семье, но не в этой! — Пап, — мальчик попробовал вывернуться из объятий, но его прижали к себе с большей силой, тогда он позвал громче и с возрастающей тревогой, — пап! — Не надо волноваться, — альфа погладил шею своего сына, — я тебе помогу. Тогда омега снова попытался вырваться, попытался достучаться, воззвать к благоразумию, начал стучать кулаками по спине и царапать ногтями сжимающие его руки, — все безрезультатно. «Помогите!» — крикнул он, но ответом ему послужила тишина. — Девчонок на этих выходных не будет, — с нарастающим раздражением сказал отец, стискивая талию и рывком подтаскивая юношу к комнате, — это для твоего же блага! Иван всхлипнул. Ногти на миг зацепились за лакированное дерево косяка, а затем рука бессильно разжалась, оставив на нем четыре короткие царапины.***
— В выходные ни слуху, ни духу, и сегодня его не было, — озадаченно поделился Альфред, неловко стряхивая пепел в банку. Дома у Джеймса можно было курить, и выпивка появлялась чудесным образом, хоть все в компании и были несовершеннолетние. — Да ничего по сути не произошло, — ответил хозяин квартиры, — не парься. Я сомневаюсь, что ему удастся и школу сменить. Слыхали, какой у него батя строгий? — А ты видно серьезно на него запал, — сказал Стив, садясь на спинку дивана, — вернется. Тебе просто надо сменить тактику. — И что? — Всякие цветочки и конфетки, конечно, милые, но омежки текут не от этого. Они все мечтают о том, чтобы их завоевали. Его «нет» на самом деле можно расценивать как «да, если будешь достаточно настойчив». Я разбираюсь, — альфа подмигнул своему другу и рассмеялся, — поставь его перед фактом того, что отвязаться не получится. — Ага, сделай это. А потом расскажи, что из этого получилось, — саркастично добавил Джеймс. — Думаю, что можно попробовать, — согласился Альфред, затем взглянул на часы и вскочил со своего места, — твою мать! Мне надо идти. Дома вот уже как много лет установилась приторная псевдосемейная привычка: собираться всем вместе на ужин. Глядеть пустым взглядом в тарелку, поддакивать в разговоре о погоде, выслушивать нотации, словом, ужасающая скукотища. Джонс по прибытию обнаружил, что стол давно накрыт и мать и Мэттью уже приступили к еде. — Ты опоздал, — недовольно констатировала мать. — Да, какая дерзость с моей стороны, Ваше Высочество, — злобно ответил подросток, с грохотом отодвигая свой стул и разваливаясь на нем в полулежачее положение. — Можешь хоть один день вести себя как нормальный человек? И сядь нормально. — А ты можешь хоть один день не приказывать, что мне делать? — в свою очередь вспыхнул Альфред. От взора не укрылось то, как устало вздохнул Мэттью. — Почему твой брат тогда адекватен? Нет, это проблема в тебе, молодой человек. Не надо вести себя как… — женщина запнулась и закусила губу. — Тебе следовало бы прекратить срывать свою злость на мне, — юноша победоносно встал из-за стола и, топая на каждой ступеньке лестницы, отправился в комнату. Там он лег на свою кровать и стал сверлить взглядом потолок. В голове роились мысли о том, что мама к нему несправедлива, что быть собой — это идти против общества и что ограничивать людей в самовыражении — преступление. Со стороны послышалось покашливание. Его странный брат-близнец как всегда неслышно прокрался в комнату. — Тебя самого не тошнит от того, что ты во всем ей потакаешь? — начал с обвинения Альфред, — на тебя смотреть жалко. Все-таки Мэттью тоже был альфой, практически зеркальным отражением самого Джонса, но какие же они все-таки были разные! Мэттью был настолько же тих и спокоен, насколько Альфред громок и проблематичен. — Она права, ты ведь сам знаешь. Ты ведешь себя как ребенок. Этот максимализм ни к чему. — Дело не в этом, — Ал сел в своей кровати, — а в том, что она вообще ненавидит альф, понимаешь? Я как отец. Она пытается сделать из меня не пойми кого. — Быть альфой — это не проявлять свою брутальность и циничность, — Мэттью недовольно сжал губы, — спокойной ночи. Джонс отвернулся к стене, возмущенно сопя. Для него все было предельно просто: есть те, кто сильнее, и те, кто слабее. А омеги на самом деле были созданы для того, чтобы быть под контролем. Ну удачи, Ромео.***
Иван глядел на свое размытое отражение в запотевшем зеркале и выискивал малейшие признаки изменений. В голове вертелась упадническая мысль: «все пропало, все никогда не станет прежним». Те же ненавистные полные бедра с бледными растяжками от слишком быстрого роста, мягкий живот, набухающая к предстоящей течке грудь — все то, что сделало его жизнь невыносимой. Омега протер ладонью зеркало и с каким-то мазохистским удовлетворением начал рассматривать каждый налившийся кровью засос на шее. Болело кажется все тело, и парень полностью сосредотачивался на этой боли, со всей скрупулезностью отмечая свои ощущения каждый новый день. Боль — единственное чувство, которое у него осталось. «Может перестанешь быть вечной жертвой?» — с ненавистью спросил он парня стоящего напротив. Этот парень, несмотря на свое плачевное положение, все равно будто бы извинялся. Так, просто, по привычке. Этот парень не заслужил в общем-то выпавших на его долю несчастий и уж точно не заслужил оскорблений от собственного отражения. Иван сжал свою руку в кулак и хмыкнул. Зачем ненавидеть себя, если можно ненавидеть других? Если надеть шарф, то никто и не увидит этих меток. В конце концов, течка приближалась, а оставить ее на самотек было уже невозможно. Точно не в этом доме. Теперь было все равно на то, что штаны сидели на нем слишком откровенно, все равно, что подумает отец о внешнем виде. Поминутно поправляя на шее шарф, Брагинский неслышно пробрался на кухню и взял один из новых остро наточенных ножей. Ложился в руку он просто замечательно. Не желая снова встретиться с отцом, юноша поспешно выскользнул из дома, кожей ощущая колючий холод металла, заткнутого за пояс. В аптеке, к счастью его, было пустынно. Подросток пересек стерильно белый зал и стукнул кулачком о стойку, привлекая внимание работника аптеки, лениво развалившегося на стуле за просмотром какого-то телешоу. — Что вам угодно? — поморщившись, спросил мужчина. — Оральные контрацептивы, — ответил Иван, стараясь, чтобы его голос звучал максимально спокойно. Мужчина поднял глаза и наградил омегу долгим напряженным взглядом. Иван нервно обернулся — не ровен час еще зайдет кто-то знакомый, — можно побыстрее? Фармацевт ушел за таблетками, прозвенел колокольчик у двери. — Горло болит сильно-сильно, — послышался знакомый милый голос Феличиано, — у меня слабый иммунитет. — У тебя слишком много джелато в рационе. Да, верно, это итальянцы застали неудачливого Брагинского в самый неподходящий момент. Сердце ухнуло в пятки. — Привет, Ваня! — младший Варгас подскочил к русскому и начал с радушным энтузиазмом трясти его руку, — тебя не было сегодня на занятиях, ты заболел? В этот момент к стойке вернулся фармацевт и бухнул под нос коробку контрацептивов. Глаза Феличиано округлились, а из уст непроизвольно вырвался «ой», Роберто хмыкнул. Брагинский, стоически подавив в себе смущение, протянул деньги и засунул свою покупку в задний карман джинс. Затем, так и ничего не ответив, направился на выход. Однако не выдержал, и обернулся на ходу, бросив напоследок: — Да, знаете, в течку крышу сносит полностью! Но осознание того, что рядом с тобой в это время находится альфа и ты ничего не можешь с этим поделать, невыносимо. Он вышел на улицу, громко хлопнув дверью, с нервной улыбкой на губах. Выудил из рюкзака стащенную у папаши пачку сигарет и закурил. Если уж его внешность настолько зрелая, то стоит воспользоваться этим — никто не остановит его, если он будет курить прямо посреди людной улицы. Тем временем Альфред Джонс, зависающий у автомата с газировкой в надежде на то, что сможет обмануть автомат и поживиться на халяву, заметил краем глаза знакомую фигуру и даже приоткрыл рот от удивления. Подошедший к автомату омега слегка скривился с презрительным выражением, бросил окурок на землю и заказал себе стаканчик газировки. — Не знал, что ты куришь, — начал Джонс. Ответом послужило молчание, — ты будешь теперь игнорировать меня до конца жизни? — Хм, — Иван пожал плечами, — мне нечего тебе сказать. И ты явно не собираешься сейчас у меня просить прощения. Так что диалога не получится. — Прощения за что? Ведь я ничего не сделал. — Именно. Хотя тебе стоило бы извиниться и за то, что назвал меня шлюхой. Альфа отвел взгляд и выразительно вздохнул, вроде как с невероятным трудом пересиливая самого себя. — Хорошо. Прошу. Прощения, — отчеканил он, — понял, что ты чтишь свою невинность. Но это не значит, что тебе в свое время это не понравится, так? Брагинский, поначалу даже потеплевший душой к однокласснику, вдруг скривился и процедил: «Пошел к чертям собачьим», снова оставляя собеседника в замешательстве.***
Иван не чувствовал в себе силы вернуться домой. Хотелось выговориться хоть кому-то, но это было совершенно невозможно. Так что подросток целый день и вечер бродил по городу, прокручивая в голове адресованные самому себе фразы. В какие-то моменты чувствовал, что успокаивается, а в другие чувствовал, как комок встает в горле, а глаза начинает щипать от непрошеных слез. На город опустилась ночь, задул холодный ветер, и совершенно заиндевевший омега все-таки добрел до дома. Там его встретили обеспокоенным криком. Сестры и отец одновременно вскочили при виде него. — Уже за полночь, — зло произнесла Наталья, — мы уже думали, что ты сбежал из дома. — Девочки, — строго сказал отец, — оставьте нас наедине. Они хоть и с огромным недовольством, но послушались. Иван проводил их взглядом исподлобья. Когда стало точно ясно, что девушки закрылись в своей комнате, он начал мрачно объясняться, однако держась на порядочном расстоянии. — Думал, что я побежал в полицию, хах? Нет, — он быстро взглянул на отца, а потом снова опустил глаза вниз, — не побежал. Это было бы правильно, но вместе с тем просто отвратительно. Ничего нельзя хранить в тайне в таких городках, сплетни о том, что глава их семьи — насильник, разлетелись бы в мгновение ока. А каково было бы девчонкам знать, что их любимый папа, что в них души не чаял, оказался таким монстром? — Дорогой, прости меня. На меня нашло как будто наваждение… — бесконечно печально ответил мужчина. Подросток упрямо замотал головой. — Разве простые извинения как-то исправят то, что случилось? — голос юноши задрожал, — ты должен был защищать меня, а не вставать на их сторону. Тогда альфа подскочил к своему сыну, желая хоть как-то донести свое раскаяние, но Иван с остервенением оттолкнул его от себя. — Я не был к тебе добр, — продолжил отец, — возьми это. Пожалуйста. В руках его красовалась большая красивая коробка. С подарками. Возможно дорогими. Всеми теми подарками, что омега стеснялся попросить на свои прошлые дни рождения, всеми теми вещами, что были у других мальчиков, что он тайно желал, но, конечно, не представлял себя обладателем. Коробка в его глазах расплылась, слезы закапали на пол. В душе мальчика тут же возникла жуткая злость, хотелось бросить эту коробку на пол, и растоптать, разломать, сжечь. Тогда Иван с силой пихнул ее обратно отцу в руки, лишь бы самому не поддаться своему желанию. — Ив, я хочу, чтобы тебе стало чуточку лучше. — Нет! Отвали! — выкрикнул омега. Крик прозвенел по всему дому и затих. Очевидно, сестренки его не могли не услышать, так что Ваня, чтобы не раздувать больше ссору, вырвал злосчастный подарок из рук родителя и кинулся в свою комнату. Затем бросил коробку на пол и рухнул на кровать, замолотил кулаками по матрасу в бессильной злости. Ярость отступила, уступая снова место усталости и смертельной тоске. Лишь всхлипы звучали весь остаток ночи.***
Таблетки действовали, но самочувствие с каждым новым днем становилось все хуже. Не хотелось как обычно секса, омега даже обладал в полной мере самообладанием, у него не возникало желание кинуться кому-то на шею, руки перестали непроизвольно лезть в трусы — заветные контрацептивы отбили все влечение. Пожалуй, слишком хорошо. До такой степени, что сонливость сбивала с ног. Иван открыл свой школьный ящичек, чтобы положить свои учебники и пойти, наконец, домой отдохнуть, но все книги и тетради отчего-то выскользнули из рук и разлетелись под ногами. Брагинский лишь посмотрел на укатывающиеся ручки и карандаши равнодушно, потом прислонился лбом к холодному металлу и глухо застонал. — Чел, выглядишь дерьмово. — Нет, я самый горячий парень на планете, — мрачно возразил омега, наблюдая за тем, как его раздражающий воздыхатель поднимает книги одну за другую, — ты чего добиваешься? — Тебя, — честно ответил Альфред и положил вещи Ивана в шкаф. По правде говоря, русский выглядел откровенно плохо и безнадежно, так что Джонс начал сомневаться в том, действительно ли чувствует симпатию к этому существу. Как-то совсем кривым боком вылез его план завоевания. В фильмах, книгах, даже в его собственном представлении пикап был куда более зрелищным и эффективным. — Не надо меня добиваться, я уже добит, — Иван уже приготовился к тому, чтоб уйти, но альфа решительно прижал его обратно к стене. — Таким мне ты точно не нравишься, — недовольно произнес Фред, пропустив мимо ушей ответную фразу: «ну так и отвали», — хватит себя гробить. Под глазами у русского были черные круги, а обычная мешковатая одежда выглядела еще мешковатее. Но несмотря на все это, было в нем что-то еще более странное, что-то точно было совершенно не так. Джонс озадаченно всматривался в изможденное лицо своего объекта любви, пока до него, наконец, не дошло, что изменилось. Запах. Альфред уткнулся омеге в шею и убедился в своей догадке. Это было бы совсем очевидно, если бы не шарф. Это действие вдруг возымело сильный эффект на аморфного подростка: тот недовольно забился. — Ах, да, началось, — с улыбкой констатировал Джонс, — вот зачем так прятать шею. — Не смей трогать мою шею, — с испугом ответил Брагинский. Конечно, пропустить это мимо себя альфа просто не мог, поэтому между ними завязалась борьба. От периодически ударяющихся о шкафчики локтей и коленок пронесся грохот по пустому коридору. Наконец, одержав свой маленькую победу, Альфред Джонс стал приподнимать намотанный на Ивана шарф. Дюйм за дюймом… Со стороны послышался выкрик. Охранник, решивший проведать запозднившихся школьников, сейчас стоял, дико вращая глазами. Ваня и Ал тут же кинулись бежать, не желая получить очередной выговор. Коридор за коридором, дверь за дверью, пока, наконец, не оказались под открытым небом. — Хорошо… что не поймал, — силясь восстановить дыхание, сказал альфа. — Было бы хреново. — Ага, наверно. — Разве твой отец не оставил бы тебя под домашним арестом, если бы узнал о подобном? — С чего ты взял, что у него такие методы воспитания? — нахмурился Иван, — что вы вообще напридумывали о моей семье? — Что он вполне способен на такое, — признался Альфред и отвел глаза. — Нет, — выпрямился Брагинский, одарив собеседника просветленным взглядом, — это твоя семья такая. Твоя мама… оставила бы тебя под домашним арестом. Я понял. — Что? Вовсе не так, — вспыхнул он от гнева и смущения, — я могу делать, что захочу. — Один звоночек мисс Джонс с жалобой от меня, и тебе конец, — ухмыльнулся омега. — Ну и сука же ты. — С волками жить… — лишь ответил Иван с полуулыбкой. Если бы им двоим не захотелось срочно перекинуться парой слов, то, возможно, обеспокоенная классная руководительница не застала их прямо у выхода из школы. «Мальчики» — окликнула их она. Брагинский и Джонс синхронно обернулись. К несчастью, за спиной у учительницы стоял спаливший их старичок.***
Миссис Керкленд нервно ходила у доски вперед и назад, собираясь с мыслями. Парни сидели перед учительским столом, изредка бросая друг на друга косые взгляды и обиженно сопя. Обоим было ясно: просто так это им с рук не сойдет. — Ребята, — наконец, решилась сказать женщина, — у вас сейчас самый трудный возраст, когда вы сами еще не вполне можете осознать свои желания и нести ответственность за свои поступки. Но, к счастью, помимо ваших семей у вас есть ваше любимое образовательное учреждение, которое может при случае направить вас на путь истинный. — В каком смысле? — осторожно уточнил Иван. — Знаете ли вы насколько велик процент подростковых беременностей? — альфа сначала покраснел, затем побледнел, быстро глянул на сидящего возле него товарища — тот совсем не изменился в лице, с самообладанием у него, видно, явно получше. — Но не менее важно помнить и о заболеваниях, передающихся половым путем. Я верю, что вы, мальчики, из хороших семей, здоровые… — Да, мы в курсе, — также кротко ответил Брагинский. — Все это неимоверно важно, — не выдержал Джонс, — но вы будете звонить нашим родителям? Преподавательница озадачилась этим вопросом, она отвела свой задумчивый взгляд в окно и стала размышлять. С одной стороны сказать об этом следовало, все-таки, как ни крути, школа. Но с другой стороны — личная жизнь, которой школьников также нельзя лишать. Вдруг омега встрепенулся и схватил Фреда за руку. — Прошу вас, не звоните, — страстно сказал он, — наши родители против этих отношений, и школа — единственное место, где мы можем быть вместе. Мы приносим свои глубочайшие извинения и просим понять и простить. Я без Альфреда… не могу. Сердце миссис Керкленд дрогнуло, и женщина умильно отпустила ребят восвояси, не забыв при этом, конечно, напомнить о важности презервативов. Парочка, держась за руки, вышла в школьный коридор и тут же расцепилась. — А мы хорошо ведь смотримся вместе, — улыбнулся Джонс, — у тебя все еще есть шанс воплотить эту идею в жизнь. — Не в этой жизни, — устало ответил Иван и, помолчав, добавил, — потные ладошки.***
Альфред Джонс часто посылал своему омеге, как он привык думать, сообщения, многочисленные приглашения на свидания, которые русский успешно игнорировал. Но самое последнее предложение, он отметил как «супер важное» и сопроводил десятком восклицательных знаков. Первый снег, тающий буквально через минуту, лежал на пожухлых листьях парка, но Джонс надеялся, что прохладная погода не слишком навредит цветам, которые он сжимал в своей руке. Он от всей души надеялся, что Иван придет. Прошло уже достаточно долго времени с начала их странного общения, и под конец, альфа все же понял — полная чушь все эти тактики, и на омегу они не имеют никакого влияния. За спиной легкий хруст снега, Фред обернулся и одномоментно затараторил пока омега не успел сказать что-то едкое: — Я должен сказать тебе кое-что. Я понял, насколько был неправ. И я готов измениться. И я считаю тебя очень красивым и милым. Так может попробуем начать все сначала? — затем с надеждой протянул букет декоративных подсолнухов. К его изумлению, Брагинский принял букет и прижал его умиленно к себе. Несколько мгновений юноша мечтающим взором поглядел на Альфреда и на природу вокруг, а потом начал негромко говорить. — Я тоже хочу тебе кое-что сказать, — Джонс даже почувствовал некий трепет от такой интонации, что и не чаял однажды от Ивана услышать, — я уезжаю. И мы с тобой больше не увидимся. Русский притянул к себе парня и чмокнул в нос, а затем, легко и свободно рассмеявшись, отвернулся и пошел своей дорогой, наслаждаясь видом любимых цветов. Альфред Джонс еще долго глядел ему вослед. Так разбиваются сердца.***
Мерзкое пиликанье будильника. Шесть тридцать. Альфа с трудом сел в своей постели и почесал вот уже как недельную щетину. Вокруг кровати в полном хаосе лежали вещи, в центре комнаты наполовину распотрошенный чемодан, в коридоре обилие пакетов с вещами, которые просто были брошены на пороге при переезде. Новая квартира, новое место работы, новая жизнь (он сильно надеялся на это). Первый рабочий день Альфреда Джонса в новой клинике. Щетину он решительно сбрил и вроде как привел себя в порядок, так как никто в фойе за пациента его не принял. Попивая дешевый горячий кофе из автомата на первом этаже, доктор Джонс шел за парнем, который вызвался помочь ему освоиться в первые дни, Толисом Лауринайтисом, и слушал его в пол-уха. Общий вид коридоров и лиц будущих коллег казался более информативным сейчас. — Согласен, планировка довольно путаная, — говорил Толис, — но как привыкнешь, будет совсем легко. Ваше в другом крыле, но я думаю, что тебе стоит сначала познакомиться с другими людьми в ординатуре. «Валяй» послужило ответом. Джонс пульнул пустым стаканчиком в урну и приготовился к знакомству со своей будущей компанией на время обучения. По сути сколько бы он ни общался, с бывшими сокурсниками, другими медиками, кто был помилосерднее и наивнее, кто был циничнее и жестче — все не имели чего-то цепляющего за душу. Поговорил — забыл. Поэтому Джонс без особого сожаления так кардинально поменял свое место обучения. Ну и неприятные воспоминания, оставшиеся от последнего бойфренда, тоже сыграли роль, но Джонс считал, что незначительную. — Франциск, — тем временем рассказывал Толис, — он не ординатор, а уже врач, но он сможет помочь, потому что тоже хирург как и ты. Яо… А среди ровесников Кику Хонда, Каррьедо и Брагинский. — Погоди, — Альфред с недоверием дернул нового знакомого за рукав, — кого ты назвал последним? — Иван Брагинский, — добавил Толис. При этом его лицо приняло откровенно мечтательное выражение, — он такой… ошеломительный. Но ухаживать за ним бесполезно. Поверь. Альфа закусил губу. Какое чудное стечение обстоятельств! Спустя столько лет, а ведь Джонс совсем не знал, куда его друг отправился, с кем потом жил и куда направил свои стопы. В душе мало-помалу начало возрастать давно забытое, необычное для него теперь ощущение — волнительный трепет. Было довольно просто представить теперешний облик, но о натуре омеги оставалось лишь догадываться. — Вон он там, — Толис указал в сторону кухоньки, — причем с Бонфуа. Подойдешь? — Нет, — Джонс вцепился в плечо Лауринайтиса, с напряжением всматриваясь в парочку мужчин. Один из них, откровенный красавец, которому впору было в кино сниматься, а не людей резать, обладатель великолепной длинной прической и тщательно выровненной щетины. Не чета альфредовой! А вот второй нежился в откровенно собственнических объятиях, и рассмотреть его не получалось. Затем он отшатнулся, задрав голову и звонко рассмеявшись. Он. Ну конечно, кто бы еще это мог быть? Альфред отвел свой взгляд и стал нервно выкручивать пуговицу на своем халате. А ведь переехал на новое место ради спокойной жизни, драм натерпелся за все прошлые отношения. — Так ты подойдешь? — уточнил Толис, — как-то ты в лице переменился. Вы были знакомы до этого? — Да, были знакомы. Альфред всегда считал себя смелым парнем, не раздумывающим особо над своими поступками. Он привык действовать, а не мучать себя сомнениями, но сейчас колебался. Правда, ему ведь придется встретиться с Ивом в любом случае: не сегодня, так завтра. Тут Франциск отлип от омеги, послал ему воздушный поцелуй и пошел к выходу. Тогда-то Альфред и подорвался к кухне. — Ох, простите, — извинился Франциск столкнувшись с Джонсом прямо в дверях, — а, я вас знаю. Вы новый ординатор, хирург. Ваня, знакомься… Но докончить мужчина не смог. Альфред глядел на омегу в упор, не моргая, а тот в свою очередь сжался как испуганный дикий кот. Если бы у него была шерсть, то она бы вся встала дыбом, альфа готов был в этом поклясться. — Можешь не представлять, — ответил Иван. — И кто же вы? — удивленно обратился Франциск, — сосед, сокурсник? — Первая подростковая любовь.***
Как выяснилось, Иван заимел откровенно стервозный характер. Вкупе с «ошеломительной», по выражению Толиса, внешностью получалось жуткое сочетание. В детских воспоминаниях он был очень красив, сейчас же бесстыдно, расчетливо красив. Действительно, вокруг Брагинского крутилось множество очарованных альф, которыми русский крутил, как хотел, оставаясь все так же свободным и независимым, как пташка. Отношения с Бонфуа же были очень своеобразными: в какие-то дни они не отлипали друг от друга, а в другие — не общались вовсе. Что-то вроде свободных отношений. Франциск был еще и большим охотником до других омег. Особенно жалко было Толиса. Этому бедолаге доставалось от русского больше всех: и капризы, и срывы плохого настроения, и эксплуатация. То, что Лауринайтис (который, на минуточку, тоже был альфой) позволял собой так помыкать, было очень странно. Однако и сам Джонс стал ловить себя на мысли о том, что был бы не прочь сбегать за пирожными на Ванин перекус в соседний супермаркет. Ивана же Альфред раздражал до невозможности. Он один был неподвластен его очарованию, совершенно не впечатлен достоинствами фигуры и милого румяного личика. Стоило омеге пересечься с этим мрачным парнем, как между ними тут же возникали перепалки. Альфред Джонс знал слишком много. И это выводило весь привычный порядок жизни Ивана из равновесия. Порой они оставались наедине. Альфа пытался завязать разговор о прошлом, но встречал решительный отпор. Они отсаживались как можно дальше друг от друга и делали вид, что не знали друг друга. Но отчего-то Брагинский просыпался под конец ночного дежурства заботливо накрытый чужой кожаной курткой. — Ты ведь даже не меня избегаешь, — решился однажды сформулировать Альфред, сжимая в руках кружку с остывающим кофе, — ты избегаешь своего прошлого. Иван устало протер красные от недосыпа глаза, в которые будто песком насыпали, и не удостоил своего друга детства ответом. Альфред протянул свою кружку, на что русский лишь смущенно буркнул: «спасибо». — Если хочешь нормальный кофе, то мы можем с утра пойти в кофейню. — Лучше не утром, а вечером. И пить вино, а не кофе, — усмехнулся омега. Будь что будет. За высоким окном тихо падали снежинки, они пили глинтвейн. Это было странное первое свидание, на котором не приходилось рассказывать о себе и рассказывать о своем происхождении. На этот раз Брагинский был в обычном сером свитере. До этого момента все свидания русского происходили с шиком, а на этом и вовсе преобладало многозначительное молчание. — Ты все такой же красивый. Не знаю, почему я не говорил это раньше. Это казалось таким естественным, — говорил Джонс. — Спасибо. Ты тоже стал ничего, — признавался Ив, — линзы купил, перестал ходить с гнездом на голове… — Так что произошло после того, как ты уехал? — Я стал жить со своим папой-омегой, — русский пожал плечами, — у него появился новый спутник жизни, но они все равно приняли меня. Было сложно, но все же лучше… Большой город, большие перспективы. — Вот как, — печально заключил альфа, — а я не смогу ничего интересного о себе рассказать. Но я рад тебя видеть, несмотря на все, что было. Ох, как мне теперь за это стыдно. Альфред рассмеялся. Брагинский попытался как-то поддержать ностальгический разговор, но все чаще стал задумчиво глядеть в окно, вспоминая прошедшее. Кажется, Альфред Джонс стал единственным в его жизни, кому была важна душа.***
— Спасибо, что подвез меня, — произнес Иван усаживаясь на диванчик после рабочего дня. Парень огляделся. У русского была милая маленькая съемная квартира, которую, однако, было сложно разглядеть за светом одного единственного светильника, стоящего на журнальном столике. — Пустяки, — отмахнулся Альфред. — Ты приятный человек, Джонс, — омега положил голову на его плечо, — возраст пошел тебе на пользу. А мне нет. — Не говори так. — Нет, это правда. Все пошло под откос, — русский грустно улыбнулся, — сдается мне, что ты был неприятно удивлен, когда увидел меня снова. Зачем ты так добр ко мне? Альфред приподнял его подбородок и серьезно заглянул в глаза. Эти знаки внимания можно было принять за попытку загладить свою вину, но за всем этим точно стояло что-то большое, что-то, чего и в помине не было у прошлых любовников. — Хочешь узнать, почему я здесь? — переспросил альфа, — однажды ты был у одной женщины в онкологии. Она была страшно напугана предстоящей операцией, и тогда ты сел перед ней на колени, взял за руки, и начал расспрашивать о семье. Она успокоилась и отправилась на операцию без страха. Я подглядел это, признаюсь. Джонс обернулся на Ивана, чтобы узнать его реакцию на сказанное, и с испугом заметил, как тот смахивает слезы. «Сентиментальность» — оправдался он, посмеиваясь, а затем утянул в долгий-долгий поцелуй. Губы Альфреда скользнули ниже, на мягкую шею и стали покрывать бледную кожу многочисленными поцелуями. Иван откинулся на диван, позволяя стянуть с себя свитер, и разомлел под прикосновениями и поглаживаниями. Неторопливо юноша спускался все ниже и ниже, пока не остановился на животе, у линии брюк. Тогда омега схватил руками голову Альфреда и прижал к своему животу. — Погоди, я хочу тебе кое-что сказать, — он закусил губу в нерешительности, — почему я вел себя так странно. Тогда в пятнадцать. — Разве это не может подождать? — Иван лишь замотал головой. — Меня изнасиловал отец, — признался омега, зажмурившись. Джонс замер шокированный, а потом отстранился, не сводя глаз с лица своего возлюбленного. — Я никому не говорил, ты единственный, кто знает об этом теперь, — выдохнул он. Вот так просто и сказал. Небо не упало на землю. Альфред не сбежал в следующую секунду. — Мне очень жаль, дорогой. Если ты не хочешь, мы не будем… — Нет, все хорошо. Давай начнем сначала, — улыбнулся Иван. — Будь осторожен. Ты у меня первый.