Полярный экспресс.

      Снежный, сказочный лес, где каждая веточка, даже самая крохотная, покрыта серебристой крошкой, очарована волшебством. Поезд мчит по рельсам, припорошенным той же крошкой сквозь голубые холодные дали, поднимая легкий снег, заставляя его взлетать вверх. Зима охватила вечер: солнце скрылось за горами, а холод так пропитал воздух, что видно морозное марево, которое обычно исходит от костра. Победители дистрикта Двенадцать едут в столицу, которая в свете последней революции стала не больше, чем городом. После Восстания прошло чуть меньше года, но все жители страны еще помнят тех, кого оно забрало, чьи могилы этой зимой покрылись снегом. Китнисс с Питом — самые счастливые влюбленные на этом свете. Он научил ее спокойно спать, а она его принять всех своих демонов, которые затихали в нем лишь от звука ее голоса. Однако, какими бы чудесами не обладало время, принести изменения в жизнь одинокого ментора оно не смогло. Молодые революционеры в прошлом всеми силами пытались вдохнуть в него жизнь, но он отказывался дышать. Даже сейчас он едет в этом поезде, потому что здесь много бесплатного и хорошего алкоголя, а еще его «дети» уж очень хотели посетить столицу не по случаю Голодных Игр. — Я всегда мечтала о красивом празднике, — прерывает тишину своей репликой девчонка. — Да, я тоже, — улыбается Пит, взяв ее руку в свои, — И только сейчас мы можем его себе позволить. Эбернети поднял на них глаза (обычно так смотрят на сумасшедших) и медленно кивнул пару раз. Эвердин, спросив хочет ли кто что-нибудь выпить, встала с кресла и налила себе и Питу чай, а ментору, тяжело вздохнув, подала бутылку виски. — Может, хватит? — спросил Мелларк с нотками раздражения в голосе. — Не твое дело, парень, — огрызнулся ментор, — или ты забыл, что случилось, когда ты пытался встать у меня на пути? — Мы тебе не враги, Хеймитч, — покачала головой Китнисс, обхватив чашку руками, — это по-настоящему светлый праздник, и ты мог бы вылезти из своей скорлупы и побыть с нами! — Прекрати, детка, — без должной иронии и жизни в голосе попросил он, — мы уже несколько раз затрагивали эту тему. — И что получалось в итоге? — поднял плечи пекарь, разводя руками, — ты посылал нас на три буквы. — Нечего было ко мне приставать, — выплюнул мужчина, гневно стреляя глазами, — Начните еще предъявлять претензии, что я не верю в старика, который разносит подарки детишкам. К горлу Китнисс почему-то подошел ком. Он саднил так, словно целый снежок встал поперек дыхательных путей, ожидая пока растает. Ментор поднялся с места, взял свою подругу и покинул компанию ребят. — Никто ему не нужен, Китнисс, — с трудом проговорил Пит, приобняв ту за плечо и поцеловав в макушку. — Только она, — прошептала скованным голосом сойка. — Но и это уже не точно. Они оба поняли, про кого идет речь.       Она все это время живет в Капитолии, но только ее мир перевернулся. Перевернулся после того вечера, что она провела в слезах чуть меньше года назад. Она ни тогда, ни сейчас не может поверить, что ее победители — самые родные люди, которые только могли быть у этой правильной до чертиков капитолийки, — навсегда покинули привычную обитель. Самый последний и сумасшедший наряд за последнее время был тот образ, в котором она провожала Китнисс и Хеймитча. После она сожгла всю эту вычурную одежду и не смогла больше притронуться к вещам, которые напоминали ей о тех временах, когда ее сердце было цело. Да, оказывается, у капитолийцев есть сердца. Только не у всех настоящие. Тринкет — обладательница не просто бьющегося сердца, являющегося мотором; она самая настоящая женщина из всех, что эти трое когда-либо встречали. Она уже около полугода работает в компании, которая организует праздники для детей. Кто бы знал, что она сможет относиться к ним с необъяснимой теплотой и нежностью! Однако, навалившиеся на нее заботы не заполняют всего времени, чтобы не думать о них. Изредка она достает медальон Пита, который он ей отдал перед отъездом из столицы, смотрит на фотографии своих родных и сама не замечает, как обжигающие слезы катятся по ее щекам. Но, кто знает, может, именно эта вещь заставляет ее оставаться той Эффи, которую они смогли разглядеть.       Капитолий укрыт легким снегом, словно белоснежным махровым полотенцем, на котором верно остаются следы трех победителей. Улицы окрасились в белый цвет, делаясь неимоверно яркими, выделяя капитолийцев в их идиотских костюмах. Впрочем, здесь ничего не изменилось. Все те же надменные лица, непонятные здоровому человеку образы и циничность, тяжело висящая в воздухе. Высокие стеклянные замки — дома — украсили тысячи огоньков, включившихся с наступлением сумерек. В этом городе не чувствовалось, что этот год заканчивает свой марафон. Здесь время вообще течет несколько иначе.       В холле гостиницы, которая уже было полностью готова к встрече Нового года, членов команды встретила женщина, которая смогла поразить даже Хеймитча, который, казалось бы, навидался всего в избытке. Она сделала из волос объемный шар, а внутрь положила мигающие огоньки. — Я одна это вижу? — шепнула Китнисс Хеймитчу, ожидая, пока та оформляет им номера. Ментор дал понять, что он тоже весьма удивлен. Тут женщина протянула победителям карточки-ключи и проговорила своим тонким голосочком: — Ваши номера на двадцать третьем этаже, дорогие гости. Затем она неестественно улыбнулась и поправила рукой волосы. Пит поблагодарил ее и взял ключи с административной стойки. Заметив ее жест, парень увидел этот экстравагантный вариант прически, распахнул глаза и, еле дыша, выдал: — Поразительно. — Благодарю Вас, мистер Мелларк, — красуясь, произнесла она, заставив Эвердин поморщиться. — Не думаю, что это был комплимент, — отвесил комментарий Хеймитч, глядя на ее сникающее выражение лица и пошел за своими победителями к лифту. Как бы победителям не хотелось этого, но Капитолий не мог стать для них просто столицей. Каждый помнил отсюда что-то свое, что оставило тяжелый след на душе. Пит помнил те ужасные пытки, Китнисс — убийство президентов Сноу и Койн, а Хеймитч видел лишь тот поцелуй, закрывая глаза.        Отдохнув от дороги, победители Двенадцатого встретились у лифта, одетые в праздничную одежду. Китнисс в прекрасном платье, лиф которого начинается богатым серебряным цветом, а подол заканчивается фиолетовым. Пит в роскошном темно-синем костюме, сшитом из переливающегося атласа, в сочетании с белой, как новогодний снег, рубашкой с выточками. А Хеймитч в темно-бордовом костюме вкупе с черной рубашкой. — Замечательное платье, солнышко, — сделал комплимент Эбернети, когда все трое зашли в лифт. — Спасибо, — встав между мужчин, произнесла Китнисс, — какое-то у тебя подозрительно хорошее настроение… — Сегодня же такой светлый праздник, — повторил фразу Эвердин ментор, после которой сразу стала понятна причина такого подъема. Она закатила глаза, вызвав у него самодовольную улыбку, и сжала руку Пита чуть сильнее. — А вы не знаете, Джоанна приехала? — на полном серьезе спросил Мелларк, нарушив молчание. — С чего ты спра… — начал Хеймитч, но вовремя остановился и посмотрел на парня. Тот уже улыбался до ушей, напоминая один из самых веселых моментов прошлого. Они переглянулись и звонко засмеялись, принуждая Китнисс тоже издать смешок. — Знаешь ли, это был бы прекрасный подарок. Правда, детка? — подшутил наставник, глядя на девчонку, которая сдерживалась изо всех сил, чтобы не рассмеяться. Она сжала челюсти и другую руку в кулак, глядя только вперед. Вдруг двери лифта открылись на седьмом этаже и, как по мановению волшебной палочки, в «транспорт» зашла победительница из Седьмого. Мужчины пришли в ошеломление, а потом, поняв, что им не кажется, начали смеяться. — О, и вы тут, — выдала Мейсон, разглядывая победителей. — Представь себе, — парировал ментор, прекратив смеяться. Пит стоял рядом со своей возлюбленной и утирал слезы, вызванные столь необычной ситуацией. — Как ты, Джо? — поинтересовалась Эвердин, будто не находится в компании этих двоих шутников. — Шикарно, — кивает та, — Никогда бы не подумала, что тебя занесет в Капитолий снова. Сама как? — Замечательно, — ответила непринужденно Китнисс, выдав улыбку.       Праздник организован на втором, в зале, который занял весь этаж полностью. Внутри играет новогодняя приятная музыка в аккомпанементе со скрипкой и фортепиано, слышны разговоры людей с ярко-выраженным капитолийским акцентом, в середине стоит большущая елка, которая могла бы ассоциироваться с детством. Может, так оно и есть, но не у тех, кто всю жизнь жил в дистрикте. За окном сыпет снег крупными хлопьями, горят фонари теплым светом, мороз околдовал оконные стекла инеем, а луна взошла уж слишком высоко и проливает свой свет на белое покрывало. На открытой площадке, которую отделяют лишь прозрачные двери, стоят невысокие деревца, усыпанные серебром и горящие белыми огоньками. В зале висят рождественские венки, пахнет елью, мандаринами и волшебством. На входе всех встречает неизменный Плутарх Хевенсби с какой-то дамой в весьма необычном, но не для Капитолия наряде. — Какие люди! — восклицает министр, заприметив ментора и молодых победителей, — Господи, как же я рад вас видеть! Он приветствует Китнисс и Пита, обнимает их и отправляет к своей коллеге, которая коротко рассказывает гостям о мероприятии. — Хеймитч, вот так встреча! — продолжает неумолимо радоваться тот, — Как дела? — Да уж, приспичит же, — вызывает еще более широкую улыбку на лице Плутарха Эбернети, обняв того в ответ, — Пойдет. Они отходят, чтобы Плутарх мог показать своему приятелю тут все, и заводят дружескую беседу, постоянно подшучивая. — А это кто? — указывает кивком на женщину, что помогает Хевенсби, Хеймитч. — Это моя возлюбленная, — смущаясь, говорит тот. — Вот это да! Рад за тебя! — хлопает министра по плечу наставник Двенадцатого, легко смеется и бросает незначительный взгляд в сторону. Он резко меняется в лице, когда среди петушиных перьев, броских нарядов замечает женщину в компании богатого капитолийца в желтом костюме и синих туфлях, одетую в белое платье с кружевным верхом, усыпанным мелкими стразами, словно снежинками, блестящими под солнцем. Он смотрит на нее и узнает в ней Эффи. Ему никак в это не верится, не верится, что это она. Какое-то забытое, по его мнению, убитое чувство зарождается в груди и начинает неистово печь. Тем не менее, внешняя невозмутимость — его козырь. — Да, — кивает Плутарх, согнав праздничную улыбку с лица, — я тоже был удивлен. Она не замужем, но занята, как ты мог догадаться. — Я еще не ослеп, — ядовито бросает Хеймитч, желая, чтобы его сердце замолчало, — Спасибо за экскурсию. Ментор хотел было найти источник алкоголя в этом чудном месте, но министр резко остановил того за локоть. — Не играй ей, Хеймитч, — попросил Плутарх, отрицательно качая головой, — Прими все, как есть, прошу тебя. — Мне не пятнадцать лет, — уже спокойнее произнес Эбернети, принимая правила, — И, кому как ни тебе знать, что проигравшие дважды не играют? Он ухмыльнулся и только хотел было покинуть общество Плутарха, как к ним двоим подошла небезызвестная пара. Она робко держала его под руку, не смотрела на него, только когда отвечала. Он — павлин (похуже Финника будет) распушил свой хвост, на который заглядываются и другие женщины, и ходит, перья свои пересчитывает. Хеймитч тоже ловил на себе неоднократные взгляды здешних дам, вот только ему нет до них дела. — Добрый вечер! — поприветствовал капитолиец, протянув свободную руку, — я Элерент Фарс. — Хеймитч Эбернети, — ответил на рукопожатие ментор, чуть приподняв подбородок в своей привычной манере, — здравствуй, Эффи. Ее сердце вздрогнуло и пропустило пару ударов, когда он назвал ее по имени. Она резко подняла глаза, уставилась в его бездонно-голубые и почувствовала, как ее голос пропал. — Здравствуй, — тихо выдала она, покраснев, как девчонка. Она ненавидела голубой цвет, потому что он вечно напоминал его глаза. У ее же спутника глаза карие, не напоминающие Хеймитча. Да и сам он ни капли на него не похож. «И слава Богу.» — думала Эффи. Но тут он: тот человек, с кем душа умела летать, с кем она не знала ограничений. Эбернети продолжил смотреть в ее прекрасные глаза, на пухлые яркие губы. Она же разглядывала его как впервые, запоминала все те знакомые морщины, чуть нахмурившиеся брови, губы в легкой улыбке, глубокие глаза — все это такое знакомое и беспрекрасно чужое. — Мистер Эбернети, — сведя брови, обратился Фарс, поняв, что невольно выпал из диалога, — Не могли бы мы с Вами отойти на пару минут? — Х…элерент, — на выдохе сказала Тринкет, маскируя то, что на самом деле хотела сказать. — Конечно, мистер Фарс, — окинув взглядом Эффи, согласился ментор. Эффи знала этот взгляд, почти вслух говорящий: «Все в порядке, принцесса». Она знала в нем практически все. Элерент отпустил руку своей спутницы и вместе с Эбернети пошел к площадке, что находилась на открытом морозном воздухе. Тринкет несколько секунд смотрела им вслед, наблюдая за пафосной походкой Эбернети, тяжело вздохнула, прикрыла глаза и решила найти Китнисс с Питом, чтобы хоть как-то отвлечь себя от мыслей что может произойти.       Мужчины вышли на улицу и спустились по лестнице на очищенный от снега тротуар и встали напротив друг друга. Несильный морозец все же заставил почувствовать свое величие и отрезвил Хеймитча, который смахнул волосы с лица и засунул руки в карманы брюк; Фарс застегнул пиджак на две пуговицы, чем вызвал у ментора ироничную улыбку. — Я Вас слушаю, — первым выдал Эбернети, глядя на своего оппонента. — Что Вас связывает с мисс Тринкет? — задал вопрос капитолиец, покачнувшись вперед. — Решили взять интервью? — смеется ментор. Элерент прищуривает глаза и недовольно глядит на того. — Слушайте, если Вы хотите выговорить мне то, что Вам не понравилось, как я посмотрел на Вашу, — Хеймитч запнулся, подбирая правильное слово, — женщину, то я предлагаю пропустить эту часть. — Вот именно! — с напором почти взвизгнул Фарс, — Эффи Тринкет — принадлежит мне. Эта фраза заставила ментора иронично улыбнуться лишь одним уголком губ. Он взглянул на окно, откуда струится мягкий свет, будто собирающийся растопить снег, и, увидев на лице капитолийца страх, продолжил: — Вы боитесь, мистер Фарс, вот в чем дело. — Вас? Не смешите! — презрительно фыркнув, выдал тот, стукнув от холода зубами. — Не меня, — ровным, непоколебимым тоном ответил Эбернети, глядя в темные глаза мужчины, — Боитесь, что Ваша женщина может стать моей. На Вашем месте я тоже бы боялся. После своих слов Хеймитч развернулся, поднялся по ступенькам и зашел вовнутрь. Эффи удивилась, увидев лишь вошедшего Эбернети, и, найдя глазами Элерента, который зашел мгновеньем позже, успокоилась, потому что первый всегда был непредсказуем.       Люди танцевали, веселились. Часы пробили двенадцать и в помещении раздались залпы хлопушек, выстреливших разноцветными блестками и конфетти. Послышался звон бокалов, радостных восклицаний, криков и смех. Хеймитч стоял около одного из столов и смотрел на все это со стороны. Спустя минуту уже Нового Года в зале заиграла мелодичная музыка, свет стал приглушенным — его излучали только огоньки ели и еще какие-то нанотехнологичные лампы на стенах. Ментор решил, что выпить он может и один, поэтому направился сквозь толпу к выходу. Идя в нужном направлении, он заметил Эффи, стоящую без своего кавалера, и счел необходимым составить ей компанию. — Где твой ухажер? — спросил Хеймитч, подойдя к ней сбоку. — Боже! — вздрогнула она, повернув голову. — Почти, — усмехнулся тот, — ты не ответила мне. Он говорил с ней, как будто все было так, как и предполагалось, однако в душе все разорвано в клочья. — Вон, — она кивнула в толпу, указав на пару, танцующую около елки. — Он уже в таком состоянии, когда без разницы с кем танцевать? — пошутил Эбернети, отпив из стакана алкоголь. — Кто бы говорил, — театрально закатила глаза Эффи, чем развеселила мужчину. О Боги, как она скучала по этой улыбке! — В таком случае, мисс Тринкет, — он не договорил, а поставил стакан и протянул ей руку ладонью вверх. — Не думаю, что… — Да ладно, — нахмурил брови он, — это всего лишь танец.       Эффи посмотрела на него, как смотрела всегда, и медленно положила свою теплую ладонь в его. Эбернети умело притянул ее к себе за талию, от чего у той подкосились ноги. Она, честно говоря, отвыкла от него, не говоря про прикосновения и объятия. Его сердце тут же набрало темп, хотя танец был медленней некуда. Их души ликовали, будучи вместе. Через минуту она сама, неконтролируемая сознанием, прильнула к нему, ощущая тепло его тела. Ее колено оказалось в таком положении, что при каждом шаге касалось его ног; Хеймитч тоже чувствовал это, притягивая ее все ближе и ближе. Тринкет не сопротивлялась. — Ты бросил меня, — внезапно выдала она, превозмогая боль в горле, вызванную комом, — Что же ты за человек такой, Эбернети? — Прости, — выдержав некоторую паузу, произнес он. — Ты разрушил меня своей недолюбовью, а собираться в целое бросил одну, — продолжила она, понимая, что сейчас заплачет, — Я ненавижу тебя, Эбернети! — Я бы так не сказал, — позволив себе ухмыльнуться, сказал мужчина. — Еще бы! — дернув плечами, говорит Эффи и отворачивается, пытаясь спрятать слезы. Почему она так по нему скучала? Скучала по его голосу, грубоватым рукам, его запаху. Он до сих пор хранит тот браслет, подаренный Эффи. Танцуя с Хеймитчем, она на миг ощутила, что все встало на свои места и теперь идет своим чередом. Но меж вальсирующих людей в ее взгляде промелькнула фигура Элентера, который танцевал с женщиной, положив свои руки ниже поясницы. Эбернети тоже хотел бы так сделать, но он не мог испортить ту минуту, когда она сама доверилась ему, слилась в одно целое. Он научился ей дорожить? — Что ты делаешь со мной? Пусти, Хеймитч, в одну реку дважды не входят, — просит она. — Ты действительно хочешь уйти? — с болью в голосе спрашивает мужчина, хмурясь. — Нет, — одними губами отвечает Тринкет. Она сжимает его плечо, желая выплеснуть всю боль, что накопилась за эти годы, глубоко вдыхает, но выпустить воздух не может, потому что знает: это получится слишком громко из-за нахлынувших слез. Тогда Хеймитч сам прижимается к ней, принимая этот всхлип на себя, сглатывает и шепчет на ухо: — Пойдем со мной. Оглянувшись по сторонам, они вдвоем покидают зал, где пары продолжают танцевать. — Подожди, — говорит он ей и быстро берет в гардеробе ее и свое пальто, помогает накинуть и выводит из здания.       На улице тихо, безлюдно и темно. Эффи вдыхает холодного воздуха так, что ее легкие покрываются «гусиной кожей». Она падает в объятия Хеймитча, не имея сил себя сдерживать, и дает волю накопившимся слезам. Тот крепко обнимает ее, положив руки на спину, поглаживает, успокаивая. Тринкет хватается за его широкие плечи, уткнувшись носом в шею и плачет в невозможности остановить свои эмоции. Хеймитч отрывает ее немного от себя, поднимает подбородок, принудив женщину посмотреть на него, вытирает слезы большими пальцами и накрывает ее губы своими. Она не отталкивает, а поддается каждому движению его губ, обхватив руками шею. Эффи чувствует, как мелкий снег падает ей на лицо, как мороз проскальзывает под пальто, но не обращает внимания, наслаждаясь моментом, хотя в сердце неутомимо колет. Ментор погружается в нее, осознавая, что отдать эту женщину уже не сможет, и еще сильнее прижимает к себе. — Не разучилась, — оторвавшись из-за нехватки кислорода, произносит Хеймитч. — Очень смешно! — Ты не меняешься, дорогая. — А ты хотел бы? — поднимает брови Эффи и облизывает нижнюю губу. Эбернети отрицательно крутит головой. Она берет его под руку, и вместе они идут по ночному городу, довольствуясь присутствием друг друга и тишиной. Хеймитч обнимает ее за талию, показывая Капитолию, что это его женщина. — Ты веришь в исполнения мечт? — нарушив молчание, спросила Эффи. Наставник скептически взглянул на капитолийку, решив посмотреть, что она скажет дальше. — Я вот сегодня загадала желание. И его исполнение зависит от тебя. — Даже так, — тут ментору стало интересно, — И что же ты загадала? — Чтобы этот волшебный снег не стал снегом нашей разлуки! Он серьезно кивнул ей, остановился посреди тротуара и снова обнял, расположив руки на талии. — Will you stay with me, my love? *— спросил Хеймитч, оказавшись своими губами около ее уха, заставив мурашки пробежаться по её спине. — Не знаю, — ответила Эффи, опустив глаза, — Что будет со мной? — Ты любишь его? Если да, то я нихрена не понял, — не ослабляя хватку, оживился мужчина. — Я люблю тебя, но ты сделал мне больно, — призналась она, глядя в глаза. Он молча согласился с ней, нахмурившись, не убирая рук с талии. Эбернети понял, что она не верит ему и вполне заслуженно. Ведь женщины такие существа, что могут безумно любить тебя, но сделать иначе, чтоб ты почувствовал их боль. Тут Эффи, положив ему руки на грудь, заботливо застегнула верхние пуговицы пальто, улыбнулась и подняла глаза на него. Ментор заметил, как её глаза заблестели, а губы немного распахнулись, и вовлек её в горячий поцелуй. Он це­ловал ее так, как ник­то боль­ше не мог. Это были самые лучшие моменты в её жизни за последний год, и было бы глупо расстаться с тем человеком, который их дарит.       Они не знали, что творится с ними, когда их души оказываются рядом друг с другом, когда каждая клеточка тела чувствует обоюдные прикосновения, но им было все равно, потому что впервые они были «согреты не летом, а холодной, студеной зимой».