Как по уши влюбиться.

Ты встречаешь его в развалинах между двух разрушенных зданий. Толпа пронеслась по городу, и, судя по всему, тебя посетила та же самая гениальная идея переждать здесь, в этом укромном месте. – Хэй, – говоришь ты, пока вы оба лежите при тусклом освещении и пытаетесь отдышаться. – Хэй. Ты пытаешься рассмотреть его. Получается плохо из-за отсутствия солнечного света, но, в общем-то, этого достаточно. У него длинные волосы, собранные в конский хвост, и ты почти уверен, что они красные, хотя цвет не натуральный, так как просматриваются черного цвета корни. На нем кожаная куртка, зеленая выцветшая рубашка и светло-серые джинсы кислотной промывки. Ты понимаешь: куртка прочная. Трудно порвать. Смотришь на свою белую майку и синюю ветровку на пуговицах и хмуришься. – Натаниэль. Он смотрит на тебя в замешательстве. – Меня зовут Натаниэль. – Ох. – Пауза. Затем, – Кастиэль. Вы сидите почти в тишине, слушая крики и выстрелы, и ждете, когда все стихнет и придет кто-то, кто даст знак типа «все чисто». Ты не хочешь говорить больше нужного, боясь попасться на глаза другим людям или инфицированным. На мгновение выстрелы стихают. Вы переглядываетесь. Все чисто? Нет. Несколько секунд спустя люди снова начинают кричать, и, если прислушаться, можно узнать шум вертолетов над головой. Кастиэль приходит к тому же выводу одновременно с тобой, но уже поздно метаться. – Бомбардировщики, – говорит он. Его голос напряжен. Вы вдвоем выползаете тем же путем, что и пришли. Ты выбираешься первый, как раз в то время, когда начинают сбрасывать бомбы. Они не на критически близком расстоянии, но земля дрожит, и огромные обломки домов уже не кажутся такими устойчивыми, как прежде. – Кастиэль! Здание рушится и падает на него, придавливая ноги, и он издает сдавленный крик или хрип. Когда пыль ложится, ты видишь, как рвано он дышит, как поднимается и опускается его грудь и как скатываются бусинки пота с его лица. – Черт, – выдыхает он, корчась от боли. Ты падаешь на колени рядом с ним и пытаешься сохранять спокойствие, даже когда говоришь. Если паника охватит вас обоих, лучше не будет никому. – Ты чувствуешь свои ноги? – Похоже на то. Хотя по ощущениям они не чувствуются как ноги. Скорее громадный кусок боли на том месте, где они должны быть. – Ну, это уже что-то. В конце концов, они все еще тут, и ты не парализован. Можешь двигаться? – Возможно, да, – говорит он, жмурясь от боли, – или, похоже, не могу. – Ты должен попытаться. Если сможешь двигаться, мы вытащим тебя. – Бомбы падают. Звук становится все громче. Он пробует пошевелиться и вскрикивает. Его дыхание больше походит на всхлипы, а на лице ты видишь слезы, смешанные с пылью. Он машет головой. – Нет, – его голос срывается, – нет, я не могу двигаться, не могу, слишком больно. Думаю, ее чем-то проткнуло. Ложишься на землю, прижимаясь щекой к обломкам, чтобы разглядеть небольшую щель между куском стены и ногами. Кажется, он прав: либо что-то проткнуло его ногу насквозь, либо это торчит кость. Оба варианта не особенно приятны. Ты замечаешь, что он начинает дрожать, его лицо бледнеет. Проклятье, похоже, он впал в шок от большой потери крови или из-за невыносимой боли, или просто из-за того, что что-то проткнуло его ногу во время взрыва. Ты кладешь его голову себе на колени, и он почти хнычет, когда ты задеваешь раненую конечность. Ты никогда не умел успокаивать и утешать людей, а твои познания в медицине еще хуже. Ты знаешь, что человек, с которым ты только что познакомился, скорее всего умрет, но так или иначе ты успокаиваешь его, убирая мокрые волосы с потного лба, беспорядочно нашептывая какие-то слова, которые говорила сестре твоя мать, когда ее пристрелили в первый же день конца света. – Ты все еще здесь? – спрашивает он отсутствующим голосом, и его тело перестает так сильно дрожать. Глаза, его прекрасные серо-карие (как ты уже успел заметить) глаза, казались пустыми. – Я не могу оставить тебя… – ты почти говоришь «умереть», но это смахивает на конец. Как будто ты убежден, что он не погибнет, ты добавляешь неловко –…одного. – Я знаю, что точно умру, но у тебя есть шанс выжить. – Я уйду только с тобой, – говоришь ты, прямо здесь и сейчас решая, что никогда не оставишь Кастиэля, как бы мало вы ни были знакомы. Играешь с его волосами, отвлекаешь разговорами и по его вялым ответам понимаешь, что он потерял слишком много крови. Конец уже близок. – Почему ты один? – вдруг спрашивает он. – Могу задать тебе тот же вопрос. – Я первый спросил. Удовлетвори любопытство умирающего. – Ты хочешь возразить и сказать, что он не умирает, но не можешь, и поэтому, так или иначе, говоришь. – Моя семья погибла еще в первую неделю. Сестру застрелили, мать от горя убила себя. Насчет отца я не совсем уверен, я ушел от него. Не мог доверять ему, зная, что всегда для меня найдется пуля. – Ты невольно вздрагиваешь. – Кажется, прошел уже год. Какое-то время я выживал с друзьями, но половина из них умерла, а вторая предпочла стать чертовыми предателями. Теперь ты. –…Я не знаю, что случилось с моими родителями, – тихо отвечает он. – Папа был пилотом, а мама — стюардессой. Их не было дома, когда это началось. Я остался со своим другом Лизандром и его братом с девушкой, но потом мы разделились, чтобы спрятаться от толпы, и позже я нашел их уже зараженными. После этого я перебивался с разными группами, но надолго не задерживался. Не привязывался и все такое. Его голос слишком тихий. Большими пальцами ты вытираешь слезы с его лица, размазывая пыль на щеках. Теперь бомбы приземляются практически прямо на вас двоих. Осторожно ты опускаешь его голову и меняешь положение, ложась рядом с ним. Он поворачивает голову и смотрит прямо на тебя, и ты можешь чувствовать его дыхание на своем лице. – Мне бы сейчас моего пса, – смеется он, – любимый «большой парень». Ты смеешься тоже. Короткий резкий смешок. – Я никогда не был собакой. Он слабо улыбается, но улыбка быстро пропадает с лица. – Черт, черт, мне страшно, Натаниэль. Когда он шепчет это, в горле встает ком, непонятно откуда взявшийся, и говорить становится труднее с каждым слогом. – Сколько тебе лет? – спрашиваешь ты. – Восемнадцать, наверное. Мне было семнадцать, когда все это началось. Ты смеешься. – Мне тоже. Может быть, мы ходили в одну школу и просто не заметили. – Может быть. – Если подумать, раньше меня волновало только поступление в колледж и любовь. – Мм. – А сейчас я лежу с парнем, которого едва знаю, чтобы умереть вместе с ним, и рассказываю историю своей жизни. – Мм, – повторяет он. – Думаешь, это больно? Взорваться. – Возможно. – Тебе страшно? У тебя нет времени ответить.