Золото

      Золото пульсирует внутри. Давит. Раскалывает.       Течет из трещин сияющей на солнце смолой. Из глаз и рта Фос.       Меняет. Привыкает.              Фос покачивается на тягучих волнах. Липкие пальцы ощупывают ее плечи и шею, жмут до треска. Изучают. Фос смутно знакомы мягкие касания. Не твердость кристалла под слоем бежевой пудры, а мягкость чего-то… другого.              Живого?              Золото всколыхнулось на эту мысль, пошло рябью, лицами-событиями, которых Фос не видела никогда. Ее распирает изнутри, дробит и крошит.              Лица на глянцевой поверхности — другие. В них много изъянов, много эмоций, много морщин. Они кривятся, тянутся, усыхают и расправляются, как шелковый платок. Они старятся, как цветочные бутоны. И так же гниют.              Фос однажды видела смерть. Когда рыбу из моря выбросило на берег, она была мертвой и некрасивой. На жарком солнце рыба начала быстро портиться, стремительно меняться час за часом, пока питающиеся светом инклюзии внутри Фосс шептали ей тихо, что таков цикл жизни и смерти. К закату на нее слетелись странные черные насекомые. Фос осторожно подползла, чтобы их разглядеть, но они ее не боялись, наоборот ползали по глазам и губам, потирая переднюю пару лапок, будто перед каким-то ответственным делом.              Фос осторожно тронула подсохшую хрупкую чешую. И палец провалился, потому что внутри, вопреки ее представлениям, плоть была рыхлой и дряблой.              Она подалась ближе. Насекомые на ее лице шумно и радостно жужжали.              Она погрузила внутрь рыбы все пальцы на руках и осторожно раскрыла ее, как трещину в дереве.              Внутри рыба тоже отличалась от цветов или самоцветов. У нее были кости, густая, темная кровь и внутренности. Фос разглядывала их долго и тщательно, вместе со странными жуками. Затем повела ладонью ближе к хвосту и вытащила на свет клубок еще живых желтоватых червей.              Фос кривится. Она этого не помнит.              Фос сейчас вообще мало что помнит. Воспоминания остались где-то там, под водой. Это Фос не помнит. Это Фос знает. Глубоко-глубоко, где земля обратилась в скользкий бесплодный прах, лежат ее руки и ноги. Золото рассказывает ей об этом, не таясь. Не боясь.              Потому что старые ноги Фос были медленными и хрупкими, они не могли нести ее по зеленым равнинам со скоростью ветра.              Потому что старые руки Фос были слабыми и бесполезными, они не могли удержать даже самый легкий меч или защитить кого-либо.              Старая Фосфофиллит не смогла спасти Антарктицит.              Голова Фос трескается пополам, и милосердное золото вытекает из трещины на ее лбу, формируя собой диковинный узор с острыми шипами.              Золото давит на ее глазные яблоки, будто хочет вытолкнуть их.              Но нет.              Золото накрывает ее зрачки тонкой-тонкой паутиной. Изнутри и снаружи.              Оплетает ее, подобно кокону.              Изнутри и снаружи.              Собирает осколки маленькой слабой Фос сложной узорчатой паутиной, чтобы она больше не теряла и не терялась. Шепчет ей что-то. Укачивает в своих мягких удушающих объятиях, и Фос глубоко внутри — памятью, которая много старше самого Адаманта — чувствует в этих движениях что-то чарующее, успокаивающее.              Золото показывает Фос обрывки далекого-далекого прошлого. Высокие здания и разных, непохожих друг на друга, существ.              — Их звали, - гудит оно внутри, — Люди.              — Люди, — повторяет Фос знакомо-незнакомое слово.              — Когда-то давно мир был полон людей и зверей, они бороздили небо, море, вгрызались в землю до самого ядра в поисках ответов. Но потом случилось Горе, и ступало по Планете оно пять раз. Люди сносили беду, потери, смерти. Они жили на Планете и умирали вместе с ней. Им некуда было идти. Оставалось лишь жить. Надеяться. Ждать.              — Почему? — спрашивает Фос.              Маленькие подвижные фигурки бились в агонии, кричали и плакали. Красивые здания рушились. Это пугало даже Фос, не понимающую, что значит настоящая Смерть.              — Всех не спасти, — отвечает золото. — Бежать тоже страшно. Тоже опасно. Людей обуяло о т ч а я н и е. Но потом они нашли Решение. Путь. — Живот Фос лопается, словно скорлупа, и букет рук, больших и маленьких, с морщинами и без, возносит их к небу, пока на тонких ниточках болтаются мятные осколки Фосфофиллит, переливаясь красивыми зелеными бликами. — Они переродились. Разделились. Душа. Плоть. Кости. Кровь.              — Кровь? — переспрашивает Фос.              — Да. Кровь. Это мы, — разные пальцы почти любовно касаются сколов дыры, которую сами же и сделали, — Грешники.              — Грешники? — Фос не знает такого слова.              — Да. Грешники. Мы стонем, мы плачем, но нас не слышат. И лишь зимний лед, — Фос вспоминает отливающие холодной синевой сколы, — разделяет нашу боль, вознося молитвы великой Машине.              — Машине?              Скрипит снег. И на нее падает тень.              Адаманта.              — С кем ты разговариваешь, Фосфофиллит? — обращается к ней учитель.              Фос чувствует, как испуганно сжимается в ней золото. Как исчезает паутина с глаз и шипованный венец.              И живот — цел.              — Я не могу уснуть, — врет и не врет ему Фос.              Лицо Адаманта смягчается. И становится скорбным. Понимающим.              — Я посторожу твой сон, — произносит он, садится рядом с ней на прогалину.              Золото прячется в Фос и молчит.              Фос думает, что это даже к лучшему. И понимает, что хочется спать.              Адамант укрывает ее косоде, чтобы Фос не запорошило снегом, смотрит в небо.              Фос закрывает глаза.              Адамант легко поглаживает ее по волосам. Идет снег.              Золото внутри Фос пульсирует. Распирает. Собирает.       Изучает. Привыкает.       Греет.              Новую, сильную Фос.