Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом счастье, отравляющем миры, Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, Что такое темный ужас начинателя игры!
И всегда страх смешивался с полным умиротворением и ощущением спокойствия. И всегда хотелось закрыть глаза. Чтобы были только эти звуки, прекрасные до ужаса, до дрожи в ногах, до бешеного биения сердца в горле, чтобы пели они свои длинные мелодии, поднимались к небу и надламывлись, когда сила в них превышала возможности самого инструмента. И странно было слышать как они спускались к земле и становились чем-то ощутимым и материальным. До них можно было дотронуться.Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки, У того исчез навеки безмятежный свет очей, Духи ада любят слушать эти царственные звуки, Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
До них, да. Но сама мысль прервать Павла, невидящим взглядом скользящим по нему и по его горькой усмешке, казалась кощунственной и дикой. Поэтому он сидел неподвижно, боясь лишний раз шелохнуться. Чтоб только не произвести шума, не заставить эти звуки разбиться о реальный мир. Взгляд Павла всегда менялся, когда на плечо ложилась будто легкая и изящная скрипка, на самом деле тянущая за собой громадную ношу. Звуки не могли рождаться из пустого инструмента. Он должен был поглощать чью-то жизнь. Или жизни.Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам, Вечно должен биться, виться обезумевший смычок, И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном, И когда пылает запад, и когда горит восток.
И Поль умирал вместе со скрипкой, с ее живой и подвижной мелодией, потому как вкладывал в нее, в нее одну, всего себя. Все, что у него было. И Алекс не мог сказать, чтобы этого "все" было слишком много. Павел послушно улыбался всем, смеялся со всеми, жил со всеми, а внутренне делил их жизни и свою. Они никогда не соединялись, никогда его путь не мог сойтись с кем-то из них. Он также послушно брал в руки скрипку и, дожидаясь, пока аккомпаниатор будет готов, начинал игру перед всеми. На публику. И эта игра, также, как и жизни, отличалась от той, которую он слышал тут, в закрытой комнате. А еще отчего-то хотелось верить, что достоин он этой игры, потому как Павел идет и по его пути тоже, всегда рядом, что эта дорога - теперь общая. Соединившая мелодией их жизни. Павел сам похож на струну. Чуть тронешь смычком - она заиграет, но приложишь усилие - спустится на надрывный плач.Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье, И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, - Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленье В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.
По этой дороге идут еще другие, но их жизни... Да, "их жизни". Только их. Они не были тронуты музыкой. Скрипка пела мелодии не переставая, сливала чувства, меняла их, заставляла какие-то задохнуться и умиреть, какие-то делала самыми нужными и реальными... Она сорвалась лишь раз. Дрогнули струны, сорвался смычок и все прекратилось. Он быстрым взглядом оглядел Павла, держащего эту скрипку, как величайший дар и величайшее проклятие. Он умирал со скрипкой и оживал вместе с ней и так мучительно было осознавать, что в этой несчастной скрипке и была его душа. Поднимешься, отберешь ее, и все закончится. И жизнь, и смерть. Как бы пафосно это не звучало.Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось всё, что пело, В очи глянет запоздалый, но властительный испуг. И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело, И невеста зарыдает, и задумается друг.
Снова взорвались звуки. Скрипка отобрала его жизнь, песнями выгравировав на сердце свое вечно кровоточащие клеймо, напоминающее о себе каждое мгновение, каждую секунду, пока она лежала на худом плече и тонкие руки сжимали обагренный воспоминаниями прошлого смычок. Когда отыгрывались последние ноты, он будто сам чувствовал все, что кипело в душе Павла. Все... А все ли? Мелодия могла быть переливчатой, тонкой, могла быть рьяной и дикой, пойманной в сети, и рвущейся на волю, но она одинаково страстно игралась его руками и через эти руки он снова чувствовал в себе жизнь.Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ! Но я вижу - ты смеешься, эти взоры - два луча. На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Жизнь... Она была вечной мелодией.