Это. Просто. Ужасно.
— ВАНЬКА, ВЫХОДИ! — раздаётся хриплый и грозный ор из окна. Благо, Брагинский жил на четвёртом этаже, эта тварь сюда не вскарабкается! Но нет: беруши здесь не помогут. Иван Брагинский реально влип в историю, без преувеличений.
— ИВАН, ТЕБЕ ВЛОМ ВЫЙТИ, ЧТО ЛИ, СУКА?! — продолжил тот же душераздирающий крик, со звериным рычанием, а после треск стекла и сигнализация на машине. Но нет. Иван притворяется, что спит, закрывшись от ночного светила, светящего через окна, мягким одеялом, хотя в пижаме с подсолнушками ему было и так жарко…
— БРАГИНСКИЙ!!! — О нет! Неужели это будет всю ночь?! Этот тронутый будет опять до утра орать, пока Ваня на работу не выйдет?!
«Я попал, попал, попал!»
— БРАГИНСКИЙ, ПРИДУРОК, ДА ВЫЙДИ УЖЕ К ЭТОМУ ПРИДУРКУ, А ТО ОН ОПЯТЬ НАШ ВЕСЬ ЗАБОР ОБОССЫТ!
«Ох… И как я влип в такую ситуацию?..» — горько думал Ванечка.
А влип, дорогие мои, вот так. Стоял тогда пасмурный день. Иван, бедный, голодный, холодный и недавно только приехавший в этот город молодой педагог, сидел себе в классе, да жаловался втихомолку благим матом на эти проклятые контрольные, которые ему подсунула учительница русского, а отказываться Ваня так и не научился. И всё бы ничего, да только расшифровка этих иероглифов заняла много часов. Когда же Брагинский закрыл последнюю тетрадь и наконец вышел в раздевалку, преждевременно попрощавшись с техничкой, пугающей его своей зловещей аурой любви и желания плодиться и размножаться, Ваня надел пальто, белый шарфик и шапочку с головой больной поняхи и вышел на улицу. И вот сюрприз! Здесь была тьма-тьмущая, хоть глаз выколи! И как это Иван не мог подумать, что в это время (семь часов вечера) он уже и дороги не различит?.. Ну, что ж, пришлось слоняться в поисках такси (у него не было номера местного такси, но спрашивать у технички, которая мысленно уже родила ему тринадцать детей, как-то не прельщало). Но вот неудача! Иван так увлёкся, так прекратил обращать внимание на окружение и на побитые фонари, что заблудился. Да, не удивляйтесь. Ориентир он, конечно, не установил, пф, да и зачем, собственно? Русский и дорогу не найдёт?! Пф! Увольте!..
Однако его уверенность стала медленно таять… С каждым шагом он путался ещё боле, в конце концов вовсе остановившись в каком-то испуге. Уж было на его тапочке (он так любовно называл свой телефон) половина восьмого часу. Ну и что же? Кому звонить в чужом городе? Где подмоги взять?.. А негде, хе-хе!
Иван присел на грязную скамейку около дороги и приуныл. Вокруг не было и души, только разбитые бутылки и мусор из-под сосисок, пиццы, да ещё чего — не видно. Фонарь, единственный тускло освещающий асфальт во всей округе, чуть помогал ему развеять страх. «Рано или поздно кто-то появится… — думал Иван, кутаясь в шарфик. Пошёл снег. — Вот, спасибо!.. Вот надо же было, а!.. Но это лучше, чем тринадцать детей и жена-насильник…» Проверив время, Брагинский нашёл, что прошло уже около получаса. Мда уж. Вот уж найдут его утром снеговиком и всё. Или какой-нибудь маньяк грохнет. Ну, повезёт, если только грохнет, конечно, а то сейчас такие придурки шныряются, ей-Богу!..
Кстати о пирожках. Ваня внезапно (он не знает, почему не убежал в этот момент форестом в другую область или республику) услышал пьяные голоса. Несомненно пьяные: довольные, мелодии орущие, матерные. В общем, просто и со вкусом-с. Он с одной стороны-то обрадовался, а иной — как-то страшновато стало. И правильно, скажу я вам.
Вальяжная группа бомжей (он не сомневался в этом) приближалась к фонарю неспешной походкой, распивая пиво и ещё какую-то жидкость из фляги, увы, неизвестного происхождения. До Вани донёсся их увлекательнейший разговор.
— Слышь, виносос подлячий, я ж её чпокнул типа, пха-ха! Ей-то башку снесло за тридевять земель, ёпта!
— Пхах, у тебя хрен короток для такой бабёхи, ржавая бондюэль!
— Тише, братва, харе порядки наводить на моём районе, борзые! ОПАЦА!
Да, как вы догадались, троица приблизилась к фонарю и залитыми алкоголем глазами заметила тихого Ванечку. Ну, точнее, его заметил «Главарь». Этот мужчина с сизой щетиной и почти такими же волосами, прикрываемые небольшой кепочкой таксиста, одетый по последней моде слепого дизайнера-шизофреника, помешанного к тому же на гопниках, то есть в «спортивке» и «трениках», с огромной бутылкой пива наперевес, первый заметил. Остальные же — светлый длинноволосый мужчина с небритым лицом и почти черноволосый парень в майке и штанах a la «Я только вышел из тюрьмы», только реверанс сделали, падая на скамейку справа и выпивая остатки пива. «Главарь» сел слева от испуганного педагога с видом внимательной задумчивости, расплескав алкоголь на любимый Ваней шарфик.
— А что такая барышня как вы делает здесь без охраны?! — нагло заорал мужчина прямо в лицо изумлённому учителю, за талию прижав к себе. У Ивана аж глаза заслезились от ужасного перегара.
— Глаза разуй, у него писец между ног! — закричали соседи прямо в ухо Брагинского.
— Ты чо, блэт, в курсах ваще? Чтоб я бабу от мужика не отличил?! — мужчина как можно выразительнее скорчил лицо, подозрительно щурясь на «братух». И, оторвав от этих дураков взгляд, глянул прямо в глаза всё ещё ничего не понимающему Ивану, тем временем прижав его как можно ближе, словно пытаясь разглядеть. А после движением грубой руки уложил голову Брагинского на свою грудь, поглаживая по русым волосам. — Милая, тише, эти уроды ничего не понимают, ты у меня самая годная, зуб даю, типа. Я закурю, солнце моё?
— Да какое я вам солнце! — вдруг проснулся учитель, вырвавшись из рук ужасного мужчины. Иван давно уже понял, кто перед ним. Гопники. Самые чистокровные.
— Я не всекаю, о чём ты, милая! — пьяным голосом прохрипел «Главарь». — Нормально же жили!
— Да я же… Отдайте мою сумку! — Иван тут заметил, что те двое время не теряли и уж всю сумку его облазили! Благо, там ничего нет! Сумку, правда, удалось отодрать только силой.
— Солнце, тише, нормально же общались, ты чо ваще?! — «Главарь» встал с места, невольно поняв, что Иван выше него. — Ска, баба, я ж те говорил, не носи больше каблуков!
— Я. Не. Баба. Я. Му-жик! — пылал Иван праведным гневом. Нет, его ещё никто так не оскорблял! Так ещё что удумал! Этот извращенец так ещё и по заднице его рукой огрел.
— Баба ты, чо гонишь-то! Жопа бабья!
— Да пошли вы! — и как мотнул сумкой, а потом ещё и кулаком в придачу!.. Гопники привстали, приговаривая «Успокойтесь, молодой человек, а иначе ушатаем». — Хватит!
— Да чо я те сделал, шуток не понимашь, что ль? — злостно отплёвывался «Главарь». — Бондюэль, тащи отсюда ноги.
— А что я-то сразу?! — цокнул «Бондюэль», тёмненький гопник. — Ты, барышня-крестьянка, кто вообще по батюшке? - обратился к учителю один из гопников.
— Я… Меня Иваном зовут… Васильевичем...
— Так ты не баба, что ли? — округлил глаза седой мужчина. — Пацанчик, ну, прости, леший тупанул, чесслово!
— Так… Слушайте, — вдруг серьёзным голосом сказал Брагинский. — Я заблудился. Вы можете мне помочь?
— А чо взамен? — проговорил тот, что с длинными волосами. Но «Главарь» цыкнул на того.
— Это как бы мой район, я здешний воевода, каждую щель знаю, как бы. Где живёшь хоть, Ванька?
— На
П***й, дом номер тридцать шесть…
Вот зачем он это сказал?! Зачем?! Почему он не мог просто развернуться и уйти?! По-че-му?!
— ВАНЯ, ВЫХОДИ, МНЕ ЗАМОК СНОСИТЬ, ЧТО ЛИ?!
— Меня здесь нет, меня здесь нет… — раздражённо шептал себе под нос Брагинский, заткнув уши пальцами. Но сквозь них и одеяло прорезался крик гопника. Ох, зачем он тогда сказал ему адрес! Зачем шёл с ним рядом и слушал тупые извинения на ужасный «многоуважаемый» манер?! Мол, «Голубчик, вы не так поняли, святейший!» — Вот зачем?! Так ещё ж и оказалось, что парней за бабочек принимать — у того в порядке вещей вообще! Когда ж тот всё-таки привёл русского к дому своему, зачем Ванечка его чаем угостил, в квартиру пустив, бедного алкаша?! Так этот кобель ещё на его диване отсыпался, похрапывая так, что стены тряслись! Вот зачем?!
— ТЫ ДЕЛАЕШЬ МОЕЙ ДУШЕ БОЛЬНО.
«Ох. А ты моим мозгам. Хотя, пф, такая роскошь?» Ивану уже без разницы…
После того, как Брагинский в ту ночь обнаружил спящего на его диване гопника, ему ничего не оставалось, кроме как укрыть того одеялом, но не раздевать. Не, к этим стоячим носкам он не притронется. И заснул спокойно у себя в комнатке, утихомирился вроде, пока не услышал грохот под утро и громкие маты. Он побежал в соседнюю комнату.
— Едрить-колотить, о майн Кот. Милая, прости, я твой графин разбил, ну, пить хотелось, сушняк напал, ну, с кем не бывает?..
И «это» стояло перед ним в одних трусах. Шикарно. Что сказать. Носки его со штанами стояли, облокотившись о стену, в чёрном углу, прямо в кошачьем лотке, ибо так сурово; майка вонзилась в диван, а трусы, наверное, снять не удалось, верно, к волосам приросли, да. Белобрысое убожество. С месячной щетиной. Что за чёрт. До чего довела Ивана жизнь!
— Так! — строго проговорил он звонким голосом, отчего полуголый гопник чуть качнулся. — Пока ты не помоешься, я тебя кормить и поить не буду! Пшёл!
— Мы ещё не расписались, а ты уже условия ставишь, солнце. Симпатичная пижамка, кстати, ксе-ксе-ксе!
И шмыгнул из комнаты. Господи, да с того чуть песок не сыпался, — думал Ванька. Ну что. Этому хренову спасителю пришлось и завтрак делать, что скрывать. Завтрак скромный, состоящий из омлета с кусочками сосисок (которые нашлись в холодильнике рядом с суицидницей-мышью), да чаю горячего, хорошего такого. Скромно, вкусно.
Ваня включил телевизор, чтоб хоть как-то тишину заполнить, да и вчерашнюю посуду вымыл, блины чуть-чуть наделал (делать же нечего), а там уж это чудовище от Мойдодыра приперлось. Чистенькое, светленькое, даже волосы казались неестественно светлыми, а лицо, неожиданное открытие, без грязи оказалось намного приветливее и похожее на человеческое. Острые черты лица, напоминающие немецкие своей структурой, алые с голубым отливом глаза, чуть прищуренные, как будто с усмешкой; тонкая, очень бледная разбитая верхняя губа (презент от Ванюшки), впрочем, как и нижняя; достаточно приличное, даже статусное подкаченное тело, видно, что гость занимался спортом, что, по какой-то странной причине, Иван сначала не заметил, ведь ему дела не было. В завершение — трусы в подсолнух. Ванины. Чёрт.
— Да знаю, что хренастый я, хватит на мой член пялиться, глиномес, — хмыкнул мужчина, как ни в чём не бывало на возмущённый взгляд. — Ооо, омлетикус и блинчики. А ты у меня, оказывается, могёшь~
Что он имел под этим словом? А чёрт его знает! Так и сидели, завтракали вместе, так странно и глупо сведённые в одной комнате. При виде совершенно другого лица, Иван на секунду подумал, что перед ним, быть может, нормальный человек, а?..
— Кхем… — издал Брагинский неоднозначный звук. Странные глаза поднялись на него любопытно. — Так… как тебя… зовут?..
— Меня? — гордо спросил мужчина, выпрямляясь. — Ты шутишь? Да я самый известный среди районов гопник!
— Ну, что ж, значит, не такой известный, раз я не знаю… — с капелькой яда отвечал Ваня. Он всё ещё не простил гопнику за свои любимые трусы.
—
Бес я, солнце, — хмыкал опять он, отпивая чаю. — А ты топово стряпню кашеваришь, я к тебе ещё залечу… Надеюсь, ты не девственник?
— Нет, — твёрдо сказал Иван, сам не зная, на какое именно предложение он отвечает. Это на миг стушевало его. — Настоящее имя скажи…
Гость мерзопакостно усмехнулся.
— Ну, допустим, Борька де Толлька.
— Имя, — повторил Брагинский. Ему в ответ прыснули.
— Пф, Гилберт я, солнце. А ты ешь, кстати. Нормально же, ты чо, а то похудеешь и где я тебя лапать буду? У тебя же сисек нет ниху…
— ТАК, — требовательно прикрикнул Иван.
— Пх, у вас отсутствуют молочные железы и жир, которые я в детстве сосал. Хотя и ты, если хочешь, можешь пару раз отсосать, я не против.
Брагинский сердито и изумлённо глянул на него.
— Соси сам свою шпалу волосатую, а меня не трогай, — гордо заявил он. Гилберт громко крякнул.
— Ксе-ксе, я так и знал, что ты пидр.
— ВАНЕЧКА Я ХОЧУ ТЕБЯ, НУ ВЫЙДИ УЖЕ!
— БРАГИНСКИЙ, МАТЬ ТВОЮ, ДА ДАЙ ТЫ ЕМУ УЖЕ, ОН НА МОЮ МАШИНУ УЖЕ СЕЛ! ПРИСТРОИЛСЯ!
«Ох. Идите вы все к лешему…» — раздражённо шепчет Иван, утыкаясь в подушку. Он же не думал, что всё так выйдет!.. Этот Гилберт и вправду после того завтрака преследовал его по пятам. Сначала скрытно провожал на работу, потом к дому, теряясь порою среди прохожих, а потом уже нагло в открытую подходил к нему и на жаргонном уродстве объяснял всю суть дела, мол, мимо проходил. Ага. Три недели подряд. В одно и то же время. Сзади. Цокая своими твёрдыми носками.
И всё бы ничего. Иван даже теперь не боялся шляться вечером по городу, зная, что за ним присмотрят. Но как-то раз вечерком, когда шёл лёгкий снежок, когда всё было прекрасно, когда Ваня уже дошёл до подъезда, тут-то его к стеночке прижали и всю горькую правду в глаза сказали:
— Ты чо?! Изменяешь мне с этой техничкой?! Чем она лучше меня?!
И тут Ваня понял, что насильница Наташа — это цветочки. Хотя это под вопросом… В целом, Ивана не отпустили, пока он не соврал, что они, вообще-то, уже тысячу лет вместе… НУ ВОТ КТО, КТО ТЯНУЛ ЕГО ЗА ЯЗЫК?!
Ну… Он что-то подобное уже представлял себе. Даже снилось. Один раз (нет). Но чтоб наяву — такого Ваня не ожидал…
— Солнце! — закричал гопник, опускаясь на корточки (даже не отрывая пяток — элита), он вынул из кармана красной спортивки коробочку. — Хрена с два ты от меня отвяжешься!
В коробке была цепочка. А на цепочке подвеска. А подвеска в форме семечки. А на семечкe написано — «Вместе от мусоров!»… Самое логичное на ум русского пришло сразу - бросить коробочку в снег и тупо сбежать в подъезд. И началось… Впервые тогда гопник орал ему… Эти ночные серенады…
— ВАНЬКА! ВЫХОДИ! — и начинается концерт…
«Эй, подруга, выходи-ка на крыльцо!
И не слушай ругань матерную матери с отцом.
Я тебя аккуратно к сеновалу отнесу,
Ну, а коль не выйдешь ты, все заборы обоссу…» — В общем-то, в чём он и его дружки не отказали, да. Иван не поддавался ни на что. Но стоило только нос высунуть из квартиры, как тут же стадо гопоты окружало его, так давай наяривать, какой их Бес великолепный братуха с шикарной хатой. А потом опять цветы и матерные песенки. Господи, да чем ему Брагинский сдался?! Всю жизнь тот учился и учил, мечтал о светлом будущем, а тут такое счастье лохматое, пьяное, безобразное привалило!..
— ВАНЯ, ГО СЕКСОМ ЗАНИМАТЬСЯ, — опять послышался крик гопника. Иван зажал уши, спрятался под подушку, но ор он всё ещё слышал… В какой-то момент Иван попросту не выдержал и, сбросив одеяло, подбежал к окну, растворяя его. Под самыми окнами стоял Гилберт с цветами и гитарой.
— Да не выйду я, заткнись уже, дурень! Нет, значит, нет! — и опять окна закрывает.
— ЯТЬ, СКА, ВАНЯ, ТЕБЕ ЛЕНЬ, ЧТО ЛИ, ЗАДНИЦУ ПОДНЯТЬ, А?!
Нет. Ивану не лень. Но не такое он будущее воображал!.. А потом вновь угрозы соседей вызвать определённых людей… В общем, как всегда то ни к чему не приведёт и через два часа после людей в форме снова припрётся Гилберт с гитарой. Романтик хренов. Стучания в дверь, по трубам, единственный выходной день — это заставило Ивана выйти к Гилберту в эту ночь. Ладно. Так уж и быть.
Брагинский спустился в одной пижаме на улицу, пока Гилберт не переставал выть в окно. Шёл снег и горели огни гирлянд на окнах, а Иван в одной пижаме в яркий подсолнушек и тапочках шлёпает к горе-любовнику и ворчит.
— Заткнись уже, — прошипел он, толкнув Гилберта в плечо. Тот же, словно не веря счастью, замирает на мгновение, дыша перегаром на Брагинского с широко раскрытыми глазами. Букет каких-то цветов из магазина (гирлянды не давали разглядеть) был всучен Ивану прямо в руки, как и припрятанная водка, а следом и гордая ухмылка.
— У кого-то недотрах, раз сразу вышел на «секс»-то, а? — пакостным хрипом прошептал Гилберт, поневоле сорвавшимся голосом (наконец-то). Гопник (который, кстати, сейчас мало походил на того из-за тёплой куртки и таких же штанов) тихо рассмеялся. — Ксе-ксе, придурок ты ещё тот. Из-за тебя вся улица не спит. А вот если по-хорошему бы вышел, так бы и я…
— Что. Тебе. Надо, — членораздельно спросил Иван, на голову коего уже столько снегу навалило, что белоснежный слой напоминал чудную шапочку.
— Ты, — прост был ответ. — А по тому, что я ору каждую ночь — не ясно? Ты какой-то тупой для учителя.
— Фильтруй базар, — подражая голосу Гилберта, злобно кинул Брагинский. Тот заманчиво улыбнулся.
— Пойдём к тебе, хотя у тебя такой диван жёсткий, сука, — пробормотал гопник. Но нетушки.
— С какой стати? Мы ничем не будем заниматься! — грозно отрезал Иван. — Ты немытый, необразованный, гадкий, самовлюблённый идиот! Материшься через слово, похабно себя ведёшь — отвратительно! Знать тебя я не хо…
— Падажи, — схватив чужую руку, начал Гилберт. — Ты чо, условия мне тут ставишь? — он прищурился, а русский не выдержал.
— А вот и ставлю! Пока ты не избавишься от этих привычек, этой дряни, можешь не приходить! А водку я заберу!
Иван хотел уйти, прежде отбросив букет владельцу, боясь, что сможет заболеть на холоде. Однако Гилберт ему вновь не дал этого сделать.
— Так! Считай, что уже сделано, солнце. Я к Новому Году приду — не узнаешь. Да эти бабы все обзавидуются. И я сегодня мылся. И вчера тоже. И образованный я, ксе, зуб даю, натурально. Помни, Брагинский, озабоченный ты наш, я приду, ксе-ксе!
— Что ж, до Нового Года, Гилберт Байльшмидт. Понадобится очень много забора.
❄
С того момента прошло немало времени. И тем не менее Гилберт приходил по ночам, но вместо того чтоб кричать как прежде, он упорно что-то высматривал. А Иван, немножко обеспокоившись за него, ведь ему вошло уж в привычку слушать крики надоедливого гопника, тайно вставал с постели и, притаившись за тёмным тюлем, наблюдал за незваным гостем. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что хочет запустить негодника к себе, ведь на термометре градусы приличные. Он наблюдал, как Гилберт молча смотрел в его окно, и пар исходил из его приоткрытого рта. Так Иван и узнал, что на самом деле Байльшмидт стоит под его окнами и мёрзнет каждую ночь.
Новый Год был уж близок. Об этом говорили приготовления в школе и рвение первоклашек украсить снежинками свои окна, предпраздничные мероприятия и скорые каникулы. Брагинский нехотя признал, что надо хотя бы ёлочку раздобыть для приличия и оживления волшебных воспоминаний. Но нынче они ст
оят так, словно золотые слитки. Но кое-как он всё же нашёл хорошенькую ёлочку и благополучно купил её. Без приключений донести её домой не удалось, какой там! Буквально из ниоткуда появился Гилберт и, своеобразно выражаясь, предложил свою помощь, чему долго сопротивлялись. Но уступили.
— Да я ж её не украду, ты чо, не доверяешь мне, солнце? — довольно-таки двусмысленным тоном спросил он. Ну и как тут можно было сопротивляться? Не дай Бог ещё что сделает! Это был первый день заслуженных выходных на столь долго время у молодого учителя в этом городе. О, теперь это была мечта: хорошенько выспаться и отпраздновать в гордом одиночестве…
— Гилберт, как подготовка к празднику? — сконфуженный от собственных мыслей, спросил Иван. Ему было крайне неловко общаться с тем, кто по ночам у него секса просит на всю ивановскую.
— Ксе-ксе! Пригласить хошь? — с коварным прищуром спросил Гилберт, приобнимая ёлку. — И всё-таки ты пидр.
— Гилберт… — обиженно, как на друга, ругнулся Ваня. — Просто так спрашиваю.
— Просто так даже мухи не срут, — гордо отвечал он.
— Гилберт! По губам сейчас дам!
— Можешь дать мне кое-что посерьёзнее~
— Гилберт! — уже серьёзнее прикрикнул Брагинский, резко коснувшись рукой этих же самых губ.
— Пх, это больше было похоже на прелюдию, чем на шлепок… А хочешь научу, ксе?
Иван глянул на него своим фирменным взглядом a la
лучше кое-кому прекратить кидать пошлые шуточки и отвернулся. Его это очень раздражало. Гопник громко цокнул.
— Ты сам меня вынуждаешь. И я не настолько великодушен, чтобы просто так ёлки носить, кстати, — таинственно произнёс Байльшмидт. Брагинский же взглянул на него удивлённо.
— В смысле?.. — ему ничего не оставалось, как только покраснеть от гнева. — Что. Тебе. Надо.
— Да тааак, Ванечка, так, потом скажу, когда к тебе придем, — хитренько кинул гопник с сизой щетиной. Брагинский тут же захотел выхватить ёлку и бежать-бежать! Чтоб только пятки сверкали!
Но пришлось впустить, чего уж там. И чаем напоить. И подзатыльник дать, когда Гилберт с ногами (на корточки) забрался на стул.
— Неприлично так! — строго шикнул Ваня. Гилберт только обидчиво ворчал на Ивана, спуская ноги. Ведь его обожаемый предмет воздыхания поставил условия, что ежели Гил не переучится, то секса… Эээм, то есть дружбы с Ванечкой ему не видать. Да.
Иван был очень строг. Даже чересчур. Когда ж с чаем было покончено, а они удалились в уютную гостиную, русский долго наблюдал за немцем. Тому стало как-то не по себе, ведь прожигание длилось слишком долго и без перерыва.
— Так, герой-любовник, собирайся, — вдруг кивнул сам себе Ваня и встал на свои две, быстро убегая в прихожую.
— Ээ? Какого, блин, чёрта?
— Блинами не разбрасывайся. И я уже не могу смотреть на твою «спортивку»! Сейчас мы купим тебе нормальную одежду.
— Так! Стопэ, Ванька-встанька, я на такое не подписывался! — неожиданно закричал возмущённый Байльшмидт, выбегая из комнаты в коридор. Что же до Ивана… Тот чрезвычайно серьёзно посмотрел на гостя и прищурился.
— Так! — громко рыкнул он, внезапно слишком близко приблизившись, и, сжав ворот «спортивки», чуть приподнял опешившего гопника над паркетом. — Так, благородная сука, ежели ты сейчас не поднимешь свой зад и не попрёшься со мною в магазин, то о наших встречах вообще можешь забыть и никакого (слышишь?!), никакого отношения я с тобой иметь после этого не захочу! Из-за тебя уже весь подъезд меня геем считает!
Байльшмидт расплылся в хитрой ухмылочке, с прищуром положив руки на ладони, которые сжимали его, практически перекрывая воздух.
— А разве это не так? — паскудно захихикал гопник, как вскрикнул когда получил по башке от покрасневшего (от гнева, разумеется) учителя. И плюхнулся на пол, когда его отпустили. «Ммм, а наша плюша не так проста!» — громко захохотал он про себя.
— Да ладно тебе, Ванька, всё ок же, — вновь лез на рожон Гилберт. Не удержавшись, точно прося больше побоев, Ваню сжали в позволительных объятьях. — А можно я приду к тебе на празднование, м?
— Нет! — хмуро кивнул Брагинский. Но через секунды молчания сдался. — Ладно, но только один.
— Лан, солнышко, — заворковал немец, любезно чмокнув Ваньку.
— Я тебе не солнышко, пф!
Однако Ваню выдал голос, даже не вид…
Покупать одежду на это сутулое чудо оказалось сложно. И переучиваться тот особо не желал, дорожа авторитетом на «районе» и все такие пироги. Но довольно приличные вещи всё же взяли. Учитель прямо-таки расплывался от блаженства, носясь вокруг Гилберта и подавая оному свитерочки и футболочки. Тому было лестно, посему Гил не препятствовал.
— Гилберт, а вот где ты живёшь? Не в сарае, надеюсь-то? — усмехнулся Ваня, когда они оба вышли из магазина.
— Как «где»? На зашибенной хате! — но получил по губам.
— Если ты не перестанешь, то я тебя выпихну и не посмотрю, что на улице мороз и у тебя достоинство отмёрзнет! И детей у тебя не будет!
— Пх, на хрен мне эти спиногрызы, — прыснул Гилберт, но прикусил язык. — Ладно, недалеко живу, на ха… На квартире у бабушки там. Знаешь, иногда её так хочется огреть топором… - нервно пошутил он.
Оказавшись дома, они долго занимались украшениями. Ваня поймал себя на мысли, что этот гопник не такой уж и гопник. А если и гопник, то странный, ведь весь такой вежливый и уступчивый (как-то настораживает это), идёт на компромисс. Да, он хочет что-то от Вани, но вот что? Последний надеялся, что хотят от него не то, что выкрикивал Байльшмидт каждую ночь…
Впрочем, сейчас это неважно. В этот день они проделали хорошую работу, поставив ёлку, набросив на ту все эти дождики и гирлянды радужные, наготовив всякой-всячены в виде салатиков для быстрейшего ожирения. А когда всё было сделано, то они долго любовались на свою работу и под вечер, драматично махнув элегантной рукой, Гилберт удалился, обещав вернуться к празднику. Не то чтобы Ваня так ждал этого, но и одному праздновать не хотелось.
Прошло три дня. И праздник был уж на пороге. Но вот беда: Иван не ощущал его присутствия. Он ждал. Чего? Он ждал гостей. Кого? Точнее, одного гостя. Другим плевать? Нет, ну что вы. У Ивана было много знакомых и товарищей, с кем бы он мог провести этот праздник. Да, у него была широкая душа и он мог и умел завоёвывать друзей, однако, бывает время, когда нам как-то и не хочется приглашать никого. Точнее же, вроде бы, и хочется, но и не очень в то же время. Что ж, оставим это.
Стол готов. Ёлка нарядная сверкает. Вечер опускается на град. Ваня же лежит и унывает, смотря на стены. На нём надет пушистый домашний свитер с большим воротником и лёгкие джинсы, в общем, он не брезгал. Просто ему стало как-то тяжело перед праздником. Это не волнение, а может, что другое — он не знал. Но стрелки часов и несложный механизм тикали. Секунды превращались в минуты, а там и в часы. И постепенно солнце ушло за крыши. И даже распахнутые шторы не помогли разглядеть чего. Иван глянул время на «тапочке» и вздохнул. Уже было десять часов. А гость не наблюдался. Те же и свежие салаты спокойненько стояли на столе в гостиной (Иван любовно так именовал зал). Смеха ради учитель включил гирлянду и оказался в темноте, глядючи на сверкание миниатюрных лампочек и переливания дождика с новогодними игрушками. Волшебная атмосфера была далеко не уютна. Слишком тихо и одиноко. А Гилберта не было. Иван даже серьёзно подумал, что тот шутил, а возможно, он сам обидел гостя своими требованиями и зря он готовился ко встрече. От скуки Иван даже включил музыку на «тапочке». Сначала какие-то непонятные современные треки, а после он наткнулся на классику. Не знаю, как вы, но классика в новогоднюю ночь придаёт помещению свою атмосферу. Её лёгкое знакомое движение нежно порхает по комнате, разнося ощущение детского и, быть может, наивного суеверия. Играл новогодний балет, убаюкивающий своей безмятежностью… В какой-то момент учитель даже задремал под милый колокольчик и скрипку…
А проснулся он странно…
❄ ❅ ❆
— Бондюэль, чёртова оливка, жену вашу через капрала Леви, ска, поднимайте тише! А то услышит!..
— Дед, заткнись, лезь уже к своей бабке старой!
— ОНА НЕ СТАРАЯ, А НОВАЯ!
— Тише, ребят, а то сейчас нам хана будет!
— Пс, Дед! Давай! Быстрее, а то нам эту махину обратно на стоянку увозить!
— Не замёрзните! Всё, захожу…
И аккуратненько раскрылось окошко. Странное дело, Иван даже не запирал окно на замок (что давно уже просекли местные гопники), посему наш страстный любовник оказался в сакральном месте обитания своей монахини…
Гилберт коварно обвёл своими руками бороду, глядясь в зеркало на кухне (куда он и влез), понимая, что он очень шикарный… Дед Мороз. Да, Ваня же не говорил, какой именно костюм надо, не так ли? ~ Так вот, полной грудью вздохнув для смелости (да и приняв соответствующие препараты давеча), Гилберт на цыпочках прошмыгнул в зал, где сияла ёлка и был диван. Он знал, что немножко опоздал, хотя, наверное, это и было частью его плана, поэтому тихонько прокрался в зал и благодаря искрящейся гирляде увидел силуэт спящего Ваньки. «Будь я насильником, то его бы уже давно обесчестили с такими окнами» — усмехнулся Байльшмидт про себя. И…
— С НОВОМ ГОДОМ, МАЛЫШ! — очень-очень громко заорал так называемый Дед Мороз прямо над спящей фигурой, но… Хрясь! И Гилберт полетел на диван с громкими восклицаниями. — АХ ТЫ Ж ЁУБАНИУРОТ, НИХЯСЕ БОЛЬНО, АААЙ! МАТЬ ТВОЮ ЗА ВОСЬМОЕ ЯНВАРЯ! ГАЛИЛЕО ГАЛИЛЕЙ МЕНЯ ТОПОРОМ!
— Гилберт?.. — удивлённо спросили сзади, как включился свет. Байльшмидт — Дед Мороз — нашёлся уже на коленях перед диваном с большущей шишкой на «репе» и раздосадованным взглядом пялился на Ивана, который тоже изумлённо пялился в ответ. — Это ты, Господи?..
— Ну, а кто ж ещё, сучка ты крашеная! — зло ответил дедушка сквозь седую бороду. Потянувшись к своему алому головному убору, он пискнул. — Бля, как больно! Чем ты меня так? Краном, небось?
— Табуреткой… — растерянно ответил Ваня, виновато поглядывая на лежащего на полу гопника. — Си… сильно больно, да?..
— Нет, блять! Как комарик! — Ваня даже ругаться не стал. Через минуту он уже сидел рядом с Гилбертом, предварительно сняв ему бороду и вливая в него прохладное пиво (воду Дед пить категорически отказался), а к макушке прикладывая бутылку той самой многострадальной водки.
— Ну, Гил, ну, прости, я не хотел, я думал, что ты вор какой-нибудь… — виновато мямлил Ванечка театрального умирающему Байльшмидту.
— Мария, я ща подохну, но прежде наклонись ко мне и внемли словам моим… — прохрипел Гилберт, со чмоком оторвав от себя бутылку. Ваня наклонился, словно веря, что гопник сейчас испустит последний дух, даже наклонился и не поморщился он запаха пива от него, как услышал… — Потрахаемся перед смертью?
— Фу! Гилберт! Какие грязные вещи ты говоришь! Мн! — пф, Деду было плевать. Он даже тираду не дослушал, резко сжав обеими ладонями Ваньку за щёки и наклонив к своему лицу, наконец, исполнив малую частичку своего коварного плана. Ванька чем больше сопротивлялся, тем больше Гилберту было всё равно, что он впивается в рот учителю чересчур сильно и даже жёстко, почти из Вани воздух высосав. Тот же мычал, зажмурившись, особенно, когда его перевернули и придавили к полу.
— ГИЛБЕРТ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! — запаниковал, не готовый к этому повороту, Ваня, которого затащили под ёлочку. — Гилберт, кобель! Мне иголки в спину впились!
— Молчать, баба! Пока я на тебе не полетаю, можешь даже не орать! Хотя… — он с игривым видом наклонился, запуская загребастые ручки под свитер, ласково проходясь ими по слегка вспотевшей коже, задев при этом соски, — порадуй меня и соседей, поори погромче, ррр~
— Прекрати, убери свои грязные лапы из-под моего свитера, насильник!
— Как скажешь, торопливый ты мой, — таинственно захихикал Гилберт, на этот раз забравшись к Ване в интересное местечко под названием «штаны», о, а следующая остановка была «Трусики в подсолнушек», а потом и «Конечная»~~
— Хн, перестань, я на тебя в полицию нажалуюсь!
— Не, Вань, я оделся, я побрился, контролирую базар, а ты поступаешь, фу, какой ты всё же пидор~
И свет выключил, скотина, так где-то же ещё пульт не забыл от него разыскать. В темноте, под сияние гирлянд, послышались громкие звуки поцелуев и рычаний с обоих сторон, ведь Ваня сопротивлялся как мог. Хотя… Ну, это сначала, да. Что не говори, а у Гилберта глаз-алмаз на такие вещи. Ванька всё же потом кое-как пересилил себя и поддался поцелуям, а судя по звукам, Гилберт добрался уже до его штанов и не только…
— Гилберт, ах, не надо так! — пыхтел Ванька, через несколько секунд после начала сильных толчков, которые сопровождались биением колокольчиков на ёлке.
— Иди ты нафиг, я так давно это ждал, ох, бля, не зажимайся так, бабка… — возбуждено и полушутя шептал Байльшмидт, кажется, только сильнее вбиваясь в урчащего Ваньку.
— Н-не… Пвх, прекрати, Гилберт, ахн! Не кусайся!
— Хууууёх тебе, — зарычал немец, кажется, кусаясь ещё больше и делая громкие смачные засосы на чужом теле. Послышался очень страстный поцелуй и какой-то хруст…
— Гилбееерт, хватит! — громко застонал Ваня, видимо, прикрывая рот рукой.
— Да наху…
И здесь он не успел договорить. Ответ грохнулся на него, загремев игрушками. Долгое время яркие гирлянды просто сияли в комнате под звуки звенящей тишины, как послышался громкий смех Ивана, который заглушили очередным толчком весьма некстати, ведь он издал вместо этого возбуждённый и очень (очень-очень) громкий стон, не успев прикрыть рот.
— Громче, давай, ещё заржи, конь! — сердито, но всё же довольно заворковал Дед Мороз, как-то не смутившись опрокинутой праздничной ёлке…
— Заткнись… Вот, ха! не дай бог, завтра у меня что-то болеть будет, вха! извращенец!
— Флаг, мм, тебе в жопу, а я от тебя не отстану…
— Придурок… М! Гопник неотесанный…
— Я тоже тебя люблю… Глиномес проклятый…
За окном послышались знакомые звуки взрывающихся салютов и крики людей «С НОВЫМ ГОДОМ!», потекло веселье, танцы и подарочные обёртки зашуршали в каждом доме. И была здесь какая-то своя атмосфера, хотя, согласитесь, любовь гопника не так уж и похожа на романтику, не правда ли?)
✦✧✦✧
