Last Stardust

"How the hell'd we wind up like this? Why weren't we able To see the signs that we missed, Try and turn the tables?" — Юрий, что у тебя с голосом? Опять пьешь все ледяное? Хочешь в новый сезон красиво въехать с пневмонией? Юра отвел телефон от уха, опустил голову и уткнулся носом в предплечье, чтобы заглушить смешок. Барановская — это как наказание и благословение всей его жизни, причем все в одном флаконе. — Да тут жара адская, дядя Яша бы оценил — он же у нас любит баню, — какая пневмония? — подняв лицо и тихо шмыгнув носом, чтобы не было слышно в трубке, ответил Юра. — Вот как раз летом все ангины и пневмонии и прилипают! Особенно к таким безалаберным личностям, как ты, — на другом конце связи что-то зажужжало и затрещало, и Лилия добавила, явно обращаясь не к Юре: — Сколько можно насиловать этот несчастный абрикос? — Лилия? — переспросил Юра. — Я окружена идиотами, — спокойно и ровно произнесла Барановская. — Да не пили ты эту ветку, другую надо было, что за наказание? — добавила она уже не в микрофон, но Юра все равно услышал. — Вы что, не в Питере? От упоминания любимого города резко захотелось попасть под дождь с ветром, а еще почувствовать запах метро, который был, по мнению Юры, совершенно уникальным. Нигде так не пахло в подземке, как в Питере — Юра проверял. За это он не любил Москву, потому что в столице на станциях и около поездов был какой-то грязный, пыльный запах, который и в подметки не годился питерскому. Я, как Есенин, подумал Юра, разглядывая пустую, слабо освещенную баскетбольную площадку, которую было хорошо видно с балкона. Вокруг столько всего интересного, вкусного, веселого и неизведанного, а тянет к русским березам. Это что же, тоска по родине? Похоже, он стареет и скоро станет, как Витя. — Формально — нет, — ответила трубка, и Юра, задумавшись, чуть не выронил телефон, который держал у уха плечом. — Недалеко от Петергофа. — Ого! — сказал Юра. — На даче у дяди Яши, что ли? — Плисецкий, не переводи тему! — рявкнула Лилия. — Ты в нос разговариваешь. Сколько раз я тебе говорила… — Да не болею я! Вам кажется! Лилия вздохнула. Телефон зашипел прямо в ухо, и Юра поморщился. Барановская была из тех людей, от которых просто нереально что-то скрыть. По крайней мере, у Юры не получалось еще ни разу, хотя он честно пытался. Она всегда безошибочно читала его по выражению лица, а уж по катанию — тем более. Если же Юра приходил к ней в балетный класс, можно было забыть о том, чтобы утаить, что где-то болит или что-то волнует. Теперь ее способности вышли на новый уровень. Может, ее в битву экстрасенсов определить? Или это только на Юре работает? Хорошо еще, что она подумала на простуду, а не то, что Юра просто рыдал, как никогда в жизни. Прошло уже несколько часов, а нос так и остался заложен. Мила, увидев его в парке, когда они все снова встретились на другой его половине — через мост, у Колокола Мира — тихо охнула и, не говоря ни слова, сунула ему в руку пачку бумажных платочков. Все остальные, на удивление, сделали вид, что вообще ничего не заметили. — Фельцман просил передать Виктору, что, если он привезет хоть один лишний килограмм, будет ведрами каток заливать. Вручную. Конец цитаты, — сказала Лилия, когда треск на заднем плане прекратился. Юра хрюкнул в трубку и согнулся пополам, укладываясь грудью на балконный парапет. Сейчас он всех соседей перебудит, если станет ржать. А соседи-то вообще были? Улицы выглядели такими пустыми, как будто случился Апокалипсис, а им об этом просто не сообщили. Светила неяркая луна, как и в предыдущую ночь, и все казалось таким застывшим и тихим, что любой звук прокатывался по крышам низких домов громогласным эхо. — Не смешно, Юрий. Тебя это тоже касается, — отрезала Барановская. — Каток заливать? — фыркнул Юра, утирая заслезившиеся от сдерживаемого смеха глаза. — Ведра подавать, — ровно ответила Лилия. — Жду тебя через полторы недели у себя. В восемь утра. Опоздаешь — придушу. — Не напугаете. Тут мы встаем в пять, — мстительно ответил Юра. — Не забывай про смену часовых поясов, — в тон ему отозвалась Барановская. — Кстати о них, по какой причине ты не спишь в час ночи? Вот ведь. Посчитала-таки. — Вообще-то это вы мне позвонили. — Потому и позвонила. С твоим лицом любой недосып — катастрофа. Видела бы ты меня сейчас, подумал Юра, трогая пальцем закрытый глаз. Он сам испугался, когда зашел в ванную: рожа вся в красных неровных пятнах, нос шелушится, ресницы стрелочками, как у Милы, когда она переборщит с тушью. Красота неописуемая, хоть сейчас на выставку. Из-за приоткрытой балконной створки донесся звук дверного хлопка. Юра оттолкнулся локтями от парапета и обернулся. Отабек нерешительно постоял у порога в темноте, потом все же заметил его и указал рукой на торшер — включить? Юра замотал головой. Отабек кивнул и прошел к своей кровати, скрываясь из виду со стороны балкона. — Все, марш спать, — скомандовала трубка голосом Лилии. Юра прижался посильнее ухом к телефону. Соскучился он по ней, что ли? Да быть не может. Или все же может? — Иду-иду, — вздохнул он, глядя в темный проем балконной двери. — И не твори глупостей, Юрий. До связи. Телефон замолчал. Юра еще пару мгновений задумчиво подержал его у лица, потом опустил руку. Не творить глупостей — это явно не про него. И, раз разговор закончился, это значило, что пришло время возвращаться с балкона в номер, а это увеличивало шансы на всевозможные глупости в разы. Когда Юра все же вошел в комнату, зацепившись босой ногой за низкий деревянный порожек и зашипев сквозь зубы, Отабек оторвался от телефона и поднял на него взгляд. Он лежал на уже разобранной кровати поверх тонкого одеяла в шортах и темной футболке; его лицо подсвечивалось белым от включенного экрана. Юра споткнулся второй раз уже на ровном месте, когда разглядел, что это была за футболка. Та самая. С тигром. Он закрыл балкон, стянул со своей кровати наброшенное утром в спешке покрывало прямо на пол и тоже улегся на одеяло, утопив лицо в подушке. Не хотелось ни думать, ни пытаться снова принимать какие-то решения, которые в конечном счете все равно шли лесом. Что же ему делать, если он человек такой — как взорвется внутри, как разойдется кислотной лавой, что сдержаться просто невозможно? При этом спорта это все на удивление не касалось: в обычные дни Юра строго следил за питанием и формой, не позволял себе ничего лишнего и, как штык, являлся в балетный класс к Лилии или на каток к Якову. Наверное, вкусная еда и всякие гулянки с одноклассниками или еще кем просто не вызывали такую бурю эмоций, как это делали люди. Вон несколько лет назад он же рванул в Японию, напугав даже мать в Америке, которой потом наплел какую-то чушь про спортивные сборы. А она и поверила. И из-за чего это было? Правильно, из-за Никифорова, который обещал, а значит, должен был свое слово сдержать. Тот тоже молодец — что им еще руководило, если не эмоции, когда он свалил Юри тренировать? Юра выдохнул в подушку, из-за чего лицу стало очень жарко. Поэтому что ли ему Витя говорил, что он похож на него? — Юра? От этого тихого голоса по позвоночнику как плетью погладили. Между лопаток зачесалось, и Юра изогнулся в дугу, пытаясь достать рукой до зудевшего места. Потом повернулся на бок, повозившись и все же утолкавшись спиной под одеяло, и посмотрел сквозь ссыпавшуюся на лицо челку на соседнюю кровать, которую было едва видно в темноте. Телефон Отабек все же выключил. — Что? — шепнул Юра. Как в детском лагере, когда можно было лежать вот так вот каждый на своей койке и тихо переговариваться. И ведь слышно же было друг друга, хотя еле-еле шептали, чтобы не получить нагоняй. Или не разбудить привидение, которое жило в проулке между жилым корпусом и спортивным залом. Юра знал прекрасно, что привидением был сторож Василий Николаевич, который любил ходить с фонариком и светить себе на лицо, чтобы дети его боялись и не шлялись по ночам на вверенной ему территории. Но думать про призрака было эпичнее. — Ты в порядке? — так же тихо спросил Отабек и тоже зашуршал одеялом, переворачиваясь со спины на бок лицом к Юре. В комнате становилось прохладно — Отабек успел врубить кондиционер, пока Юра общался с Лилией. По голым рукам забегали мурашки, и Юра запихнул их обе под подушку. — Да, — Юра даже кивнул для убедительности, пошуршав ухом и еще влажными, недосушенными после душа волосами по наволочке. — Просто накатило. Насмотрелся этих жутких фотографий, потом еще история эта. Жалко же всех. Кем вообще надо быть, чтобы вот так вот раз и уничтожить целый город? — Война, — коротко ответил Отабек. — Никем для этого быть не нужно. Это было выполнение приказа. И кто после этого хуже спать должен — кто его отдал или тот, кто на кнопку нажал? — Оба, — мрачно отрезал Юра, кутаясь в одеяло. — Проще было в бою умереть или на самолете разбиться, чем приказ не выполнить. Мне бабушка много про войну рассказывала. И не все там было так справедливо и правильно, героически, как в книжках и учебниках пишут, — шепотом сказал Отабек. — Ты замерз? — Не, норм, — ответил Юра. — Бабушка Зара рассказывала? — Да. Она очень хорошо всегда рассказывала истории. Никогда она не читала мне сказок, не пела колыбельных, когда я совсем маленьким был. Она просто садилась в кресло, брала в руки шитье или плетение и говорила. Тихо, но так четко и вдумчиво, что все прислушивались. И про юность свою, и про войну, и про то, как с дедом они жили. Я его почти не помню, но, благодаря бабушкиным рассказам, много о нем знаю. Юра ткнулся носом в подушку, задержал дыхание. Отабек давно не упоминал бабушку. Юра ее видел лишь один раз, когда гостил у него в Алматы летом. Она была женщиной с очень пронзительным взглядом, сильными, натруженными руками и строгим, низким голосом. У Отабека были очень ровные и хорошие отношения со всей семьей: и с покладистым, очень добрым отцом, который всегда отмачивал такие шутки, что Юра сползал по стулу под обеденный стол, и со спокойной, немного отстраненной матерью — красавицей, Отабек глазами и некоторыми чертами лица очень в нее был, — и с младшей сестрой Сарой, которая из братца веревки вила с малолетства, отказать ей было невозможно. Однако без сомнений главой этой семьи была именно бабушка Зара — мать отца. Она и правда всегда говорила тихо, но очень пронзительно и четко, что невольно замолчишь и станешь слушать. Многое в Отабеке было именно от нее, в том числе и эта удивительная способность открывать рот только по делу, а свои чувства выражать действиями, а не словами. И ушла она так же тихо, никому не доставив хлопот — во сне. — Я тогда так и не сказал тебе, — выдохнув, когда легкие закололо от сдерживаемого в них воздуха, произнес Юра едва слышно, — мне очень жаль. — Я знаю, Юр, — отозвался Отабек. — Все нормально. Ты всегда такой сильный, подумал Юра. Как же с вами с такими тяжело — когда реально хочешь поддержать, дать понять, что ты рядом, что бы там ни было, а как подойти, подступиться — неизвестно. И молчание ваше пугает больше, чем даже самые обидные слова, потому что никогда не знаешь, что за ним кроется. — Бек, — Юра вытащил одну руку из-под подушки и прижал ее пухлый бок ладонью, подпихивая под щеку. — Да? — Почему ты тогда... ну, год назад не захотел, чтобы я приехал? Отабек вздохнул, снова перевернулся на спину. Юра лежал и смотрел. Глаза полностью привыкли к темноте и теперь различали чуть больше, чем раньше. — Я хотел, — после короткого молчания ответил Отабек. — Но я это понял только позже. Я тогда был не в себе. И чего я точно не хотел — так это чтобы это совершенно незаслуженно отразилось на тебе. — Я бы это понял, — горячо возразил Юра. — Я бы все понял, не стал бы тебя ни в чем упрекать. Да и разве можно это в такой ситуации? — Ты — да. Ты бы понял. Но я бы себе потом этого не простил, — сказал Отабек. Совсем тихо, Юра едва разобрал его слова. Внутри опять что-то болезненно натянулось. Руку, которая все еще лежала под подушкой, мелко закололо, и Юра перевернулся, запутавшись в одеяле, а потом поднялся и сел на край матраса. По босым ногам прошелся охлажденный кондиционером воздух. — Покурим? — Юра ощупал карманы домашних штанов на предмет сигарет, потом вспомнил, что с приезда из Киото так и не вынимал их из рюкзака. — Вредно, Юр, — сказал Отабек, но из-под одеяла вылез, тоже сел, похрустел руками. — Да пофиг, — Юра притянул к себе так и не разобранный рюкзак, притулившийся у изножья кровати, открыл боковой карман с брелком кота на замке и выудил оттуда уже измятую пачку. На балконе, по сравнению с комнатой, было жарко. В воздухе витал уже привычный ночной запах влаги и остывающего после изнурительного летнего пекла асфальта. Обгрызенный кусок луны лениво плавал в темно-синем мареве. Юра повел плечами, разминая шею, облокотился на парапет. Услышал, как открылась и с тихим глухим звуком закрылась балконная дверь. Отабек встал рядом, и Юра молча протянул ему раскрытую пачку. Чиркнул зажигалкой, затянулся дымом, передал зажигалку, не глядя. Потом опустил голову — волосы прокатились кончиками по спине, ссыпались по сторонам лица. Сбоку щелкнула зажигалка. Отабек выдохнул дым, и Юра, смотревший строго перед собой, увидел сизое облачко, которое почти сразу растаяло в темноте. — Я тогда очень за тебя переживал, — тихо сказал Юра и снова затянулся дымом. — Мне было сложно находиться так далеко от тебя. Знать, что тебе плохо, и при этом абсолютно, совершенно не находить способа помочь. Меня просто наизнанку вытряхивало от этого. Отабек помолчал. Юра слышал тихий треск, с которым тлела его сигарета. — Прости. Я не хотел, чтобы ты так себя чувствовал. Юра подался вперед и ткнулся головой в собственные перекрещенные запястья. Стиснул зубы, подождал, пока поднявшийся опять откуда-то снизу, из живота горячий поток поутихнет. — Пожалуйста, перестань, — спокойно попросил он. — Не тебе здесь извиняться. Я знаю, что ты сильный. Просто человек-скала какой-то, мне бы такую выдержку. Но это же не значит, что тебе не бывает больно или страшно. — Конечно, бывает, Юр. — И разве тебе не хочется в такие минуты, чтобы кто-то был рядом с тобой? Не обязательно говорил что-то или делал, просто был. Под боком. В кого можно просто уткнуться и помолчать, — шепотом спросил Юра, и ему все равно показалось, что эти слова прозвучали громко и повисли в воздухе рядом с рассеивающимся сигаретным дымом. — Хочется, — ответил Отабек, и Юра поднял и чуть повернул голову, вскользь глядя на него, потому что ему послышалось что-то странное в его голосе. — Хорошо, что хотя бы хочется. — Юра снова затянулся сигаретой. — Надеюсь, кто-то сможет сделать это так, как тебе нужно. Правда. — Юр... — Это был не сарказм! — заверил его Юра, сгибаясь и прижимаясь грудью к своим локтям на парапете. Рука с тлевшей сигаретой в пальцах безвольно повисла, как плеть. — Я тебе всегда доверял и буду доверять, если ты это позволишь. То, что тебя тогда не было физически рядом, не значит, что ты не помогал мне, — сказал Отабек, и Юра с трудом проглотил вставший в горле от этих слов ком. — Как? — Ты всегда меня удивлял. С самого детства, помнишь? Ты очень сильный. Кто бы ни говорил об обратном, не слушай. Я знал, что ты у меня был. Знал, что, когда я смогу здраво мыслить, ты будешь рядом. Позволить себе срываться на тебе ни за что, делать тебе больно своим видом и поведением я не мог и не собирался. Но чувства к тебе мне тогда очень помогли. Всегда помогали. Юра потер тыльной стороной руки нос, из которого вдруг потекло, завесился еще больше волосами. Нужно было что-то сказать, но слова застряли в горле и ворочались там, как угли в жаровне. Он сбил ногтем уголь с сигареты и, нагнувшись, положил окурок рядом с парапетом. Утром выбросит. Когда он выпрямился, по-прежнему не глядя на Отабека, на плечи легла теплая рука. Едва Юра успел как-то среагировать и что-то сообразить, Отабек притянул его к себе и едва ощутимо коснулся губами макушки. — Спасибо. Тепло исчезло так же быстро, как и появилось. Отабек затушил свою сигарету, забрал ту, что Юра положил на пол, и вышел с балкона, а потом и из номера. По ногам скользнул ледяной, выстуженный кондиционером воздух. * * * Юра проснулся оттого, что кто-то так тряс его, наваливаясь всем весом, что аж зубы клацнули. — Бля, кому жить надоело? — Он подскочил и тут же взвыл от боли, ударившись лбом обо что-то жесткое. — Плисецкий, ты пиздец! Чуть зубы мне не выбил! Проморгавшись, Юра увидел у кровати Поповича, с остервенением потиравшего подбородок. — Ты какого хрена делаешь в моей комнате? — Мы проспали! — Гоша сделал страшные глаза. В этот момент дверь распахнулась, едва не задев любимый Юрин торшер, и на пороге предстала растрепанная Мила с зубной щеткой во рту. — А ну живо собвавись! — прошепелявила она с грозным видом. — Что, пожар что ли? — пробурчал Юра, отпихивая Поповича и спуская ноги на пол. — Почти! — Мила все же вытащила щетку изо рта. — Поезд в Токио через сорок минут! — Что? В Токио? — Юра, путаясь пальцами в волосах, потер затылок. Голова неприятно болела с одного бока. — Да! Юри взял нам вчера билеты пораньше, чтобы успеть вечером погулять. А мы проспали! Все! — Мила выставила указательный палец и ткнула им почему-то в Юру, как будто лично он был виноват в том, что поезд в столицу уедет без них. — Ну, значит, поедем на другом, — пожал плечами Юра, наклоняясь и подтягивая к ногам рюкзак. — Ты дурак? — подал голос Гоша, все еще державший ладонью подбородок. — У нас заселение в гостиницу в полдень! — А мы что, уже все? — замер Юра. Точно. Три ночи в Осаке, о которых тогда говорил Отабек, оказавшись с ним в одном номере, уже прошли. И предстоял переезд в Токио. Да и JR PASS заканчивался, судя по всему, именно этим днем. Если они не уедут сегодня, проезд из города в город влетит в неплохие деньги. — Встречаемся внизу через десять минут! Живо! — скомандовала Мила и скрылась за дверью. Юра встал и переждал вспыхнувшую в виске боль. Мигрень, только ее ему и не хватало. Отабека в комнате не было; его сумка стояла собранная у кровати. На покрывале, аккуратно постеленном поверх одеяла, лежал его телефон. Когда Юра кое-как привел себя в порядок, покидал немногочисленные вещи в рюкзак и спустился во двор; не хватало только Виктора. Остальные уже собрались в кучку и что-то активно обсуждали. Пхичит размахивал руками, блестел глазами и выглядел так, что его хотелось придушить — свежим, отдохнувшим и веселым. В крови девственниц он, что ли, купается? — Ты чего меня не разбудил? — спросил Юра, подойдя к Отабеку. Тот успел, пока Юра был в ванной, забрать вещи из комнаты и спуститься вперед него. — Я знаю, что ты быстро собираешься. Хотел дать тебе еще поспать, ты всю ночь ворочался, — ответил тот, поправляя солнечные очки. — Сам ты как будто сном младенца спал, — съязвил Юра. Отабек улыбнулся одними губами и ничего не ответил. Темнило. Хорошо же они отдохнули эти три ночи — ни разу не поспали дольше двух-трех часов. — Все готовы? — с главного входа выпорхнул свежий и бодрый Витя — второй кандидат на убой за чрезмерно отдохнувший и веселый вид. — Где тебя черти носят? — спросил Крис. — Опять бежать! — Дрыхнуть надо меньше! — припечатала Мила. — Сама-то! — вклинился Попович. Они неслись по улицам, как угорелые. Когда в поле зрения появилась станция, до поезда оставалось минуты три. Зато голова прошла — физические нагрузки, как ни странно, всегда помогали Юре от мигрени. Барановская научила. Болит голова — нечего лежать, лучше сделай что-нибудь полезное. Зарядку, например. И спину ровнее, Плисецкий, ровнее. По оживленному с утра вокзалу они бежали, расталкивая людей и перепрыгивая через чужие сумки. И было в этом что-то одновременно серьезное и детское. С одной стороны, они опаздывали на поезд, и это было нехорошо. Но с другой безумно веселило то, как отчаянно краснел и извинялся перед всеми запыхавшийся Юри и как смеялся в голос летевший на всех парах рядом Витя. У него растрепались волосы, выбились из хвоста совсем — лишь на самых кончиках осталась державшая их резинка — и Юра даже на бегу видел, с каким изумлением их провожают взглядами. Двери вагона — причем первого попавшегося, даже не их — закрылись, едва не прищемив впрыгнувшего в поезд последним Поповича. Впереди был Токио, и Юра, пошатываясь в такт движению синкансэна, пробирался вместе со всеми до указанных в билетах мест. В каждом вагоне их встречали круглыми глазами — в Японии явно не принято было так опаздывать да еще и потом с красными от бега лицами шляться из вагона в вагон такой толпой. Юра рухнул в кресло, даже не сняв рюкзак. В лопатку тут же воткнулся уже знакомый острый угол — за все это время он так и не потрудился нормально переложить папку с документами. — Юр, давай сюда, я закину наверх, — рядом возник Отабек. Он стоял в проходе, почти не шатаясь от качки разогнавшегося поезда, и протягивал руку. Юра вылез из лямок рюкзака, и Отабек убрал сначала его, а следом и свою сумку на решетчатую металлическую полочку над сиденьями. Потом сел рядом. Всю дорогу они молчали. Отабек лишь иногда улыбался, когда у Юры в наушниках начинали играть знакомые ему песни — тот всегда очень громко слушал музыку. Юра изредка поглядывал на него, потом и сам не заметил, как начал выискивать в плейлисте и ставить те композиции, которые — он точно знал — нравились Отабеку. За полчаса до прибытия в Токио Отабек усмехнулся, нагло вытащил из уха Юры капельку и воткнул в свое. И это было правильно. Во всяком случае лучше, чем до этого. Они друзья, убеждал себя Юра. Ведь можно же быть ими, даже если до этого не получилось что-то такое… что-то большее. В конце концов, сколько вокруг было историй, когда не получалось, а потом люди просто проводили время вместе, как будто ничего такого не было. Вон Лилия с Яковом. Развелись сто лет назад, а до сих пор общаются и работают вместе. Любо-дорого смотреть. Воспоминания о том, как порой лаялась эта парочка — весь Ледовый пришибало к полу, — Юра старательно от себя гнал. Друзья тоже могут ссориться. Но они с Отабеком не будут. Все, что угодно, лишь бы не ссоры снова, как когда-то. Да и Лилия с Яковом последнее время как-то затихли. Ходили слухи, что они помирились, но Юра не спрашивал. В пятнадцать, может, и спросил бы, но не теперь, когда он, как никто, знал, как порой могут выбивать почву из-под ног подобные вопросы. Все у них будет хорошо, думал Юра, глядя на слегка кивавшего в такт музыке Отабека. Вот так и будет. С музыкой, переписками время от времени. Может, даже прогуляются, когда снова попадут в один город на соревнованиях. Именно такой и должна быть дружба. Все, что угодно, лишь бы снова не делать больно. Не хотелось больше слышать ту дрожь, что звучала прошлой ночью в голосе Отабека, когда они курили на балконе. Пусть он будет счастлив. Юра на все для этого пойдет. И если это значило, что ему нужно было просто побыть хорошим другом, проглотить свои чувства и не докучать ими, он так и сделает. В Токио на вокзальной платформе было столько народу, что Юра, отвыкший за время, проведенное в относительно тихих городах и спальных районах, от столпотворений, то и дело налетал на спешивших куда-то людей. До Minami-Senju добирались на метро. И снова Юра вспоминал питерскую подземку — в Токио она тоже была не такая, а в многочисленных переходах с ветки на ветку можно было потеряться, как в диком лесу. Никто из них никогда не был в этом районе Токио. Юри сказал, что он относительно тихий и вполне комфортный для проживания на недельку. Пхичит заверял, что отель всем понравится — в столице он выбрал не хостел и даже не рёкан. — Все же я люблю Токио, — сказал Витя, когда они, немного успокоившись от суматохи с переездом, спокойно шли вдоль дороги по чистому и широкому тротуару. — Да, в нем что-то есть, — согласилась Мила. — Такое уникальное ощущение потерянности. У нас такого ни в Москве, ни в Питере нет. — Потерянности? — переспросил Юри. — Ну да. Как ни приеду в Токио, всегда такое состояние, будто из головы все-все выметает. Ни у кого такого больше нет? — У меня, — отозвался Юра. — Правда ни о чем не думаешь. Город для созерцаний. Но жить я бы здесь не хотел — слишком все вокруг бешеное. — Зря ты так, между прочим, — возразил Крис. — К таким большим городам просто нужно привыкнуть. — Именно поэтому ты живешь в Швейцарии за городом? — усмехнулся Пхичит. — Каждый привыкает по-своему. Юра уже очень хорошо знал, что каждая страна, каждый город пахли для него по-своему. Питер пах дождем и домом. Киото — влагой и деревом. Осака — чем-то горячим, печеным, как разогретая для пирожков духовка. Токио же пах чем-то приятно горьковатым, как пропитанная солнцем полынь. В воздухе то и дело можно было уловить ароматы духов, еды из ресторанов, машин, но этот запах был неизменен везде — такой легкий, призрачный, но все равно различимый. Опять же ни с чем не перепутаешь. Отель оказался довольно обычным с виду восьмиэтажным зданием. Приветливый молодой менеджер со смешными овальными очками провел для них короткую экскурсию. На первом этаже был просторный зал с кухней, огромным обеденным столом человек на десять и совсем небольшим столиком, прилегавшим к кухонной стойке. — Там плита, микроволновка. Тут кипяток, — администратор тыкал во все подряд пальцем. — Извините, тостера у нас нет, неприятная с ним история произошла. — Что за история? — спросила Мила. — У нас гостили американцы, которые решили пожарить в нем пиццу. Устроили пожар, — миролюбиво ответил японец. — Нормально так, — протянул Попович. — Да, теперь владелец не разрешает нам покупать тостеры. Для него они стали, как плохая примета. Юра про себя тут же отметил, что кофе здесь нормальный и его много. Хоть одно хорошо, потому что по дороге он снова не увидел ни одной кофейни, куда можно было бы бегать с утра за этой наркотой, без которой просто невозможно проснуться. — Шестой этаж — женский, — подведя всех к лифту, сказал администратор, поправляя очки. — Мужчинам туда нельзя. — Ха! — самодовольно усмехнулась Мила. — У меня своя территория. — У тебя в каждом городе была своя территория, — фыркнул Гоша. — У вас, господа, номера на восьмом этаже. Ключом можно открывать не только номер, — раздав всем ключи с металлическими пластинами на колечках с номерами комнат, прокомментировал их провожатый, — но и дверь на веранду. Юра посмотрел на свой ключ. Номер 809. Цифры красиво серебрились на металлическом фоне. Судя по тому, что ключи раздали каждому, здесь у них индивидуальные номера. Ну и хорошо, подумал Юра. Хоть Отабек нормально отдохнет. Они будут просто весело проводить время, а ночью, когда так тянет сказать то, что думаешь, или сделать то, что хочется, будут за закрытыми дверьми. Так даже лучше. На этаже было пусто и тихо. Отабек остановился у двери с номером 808. Юра медленно прошел мимо него. — Соседи? — спросил он, когда Юра доплелся до своего номера. — Похоже на то, — Юра улыбнулся и заставил себя посмотреть на него. Все будет хорошо. Так ведь? Теперь уж точно. Юра больше не даст всему пойти прахом, сколько можно? Номер был небольшой и светлый. Внутри находились лишь кровать, столик с телевизором, стул и небольшой шкафчик. Большего было и не нужно. Туалет с душевыми был прямо напротив комнат, людей на этаже было мало — вроде, кроме них, на восьмом никто и не жил, — так что отдых и правда должен был получиться отменным. Всего на свете стоил вид из окна, за которым Токио тонул в приглушенных из-за облаков мягких солнечных лучах. Туда-сюда сновали казавшиеся мелкими с такой высоты машинки, мелькали белыми полосами на дорогах четко отрисованные пешеходные переходы, росли от земли и до сизо-серого неба высотки. Юра кинул рюкзак к стене и улегся на кровать. Уставшая от беготни и поездки спина тут же благодарно хрустнула позвонками и утихомирилась. Подушка, в которую Юра по привычке хотел вжаться затылком, оказалась не так проста — маленькая, напичканная чем-то жестким, как камешки для дренажа растений. Дедушка такие покупал мешками, когда пересаживал цветы, оставшиеся от бабушки. Юра ему всегда помогал, хотя и не любил возиться в земле. Юра потыкал в подушку пальцем, повертел на ней головой, укладываясь. Ничего, раз японцы так решили, значит, это полезно. Подумать только, подушка с камнями. Телефон в заднем кармане джинсов завибрировал, и Юра приподнял бедра, чтобы вытащить его. Сообщение в Вайбере. От Отабека. "Уже оценил подушки? Там внутри мелко нарезанная пластиковая трубка. Я в восторге". Юра грустно улыбнулся, прикрыл глаза и приложил верхний край телефона к губам. Вот так и бывает у друзей. Все хорошо. Все правильно. А он постарается, чтобы так и было дальше. И чтобы Отабек был счастлив. Что может быть лучше этого?