Все хорошо

      Перед глазами плясали цветные пятна, в ушах шумело так, что гул толпы и оглушающая музыка сливались в один вязкий однородный звук. Элиот плыл сквозь толпу, как дайвер на глубине, чувствуя, как мир рябит и пропадает на миг, словно картинка плохого телевизора. Старательно извивающиеся полуголые мужики и парни напоминали карикатурные водоросли. Элиота тошнило.       Когда перед ним оказался фарфоровый обод унитаза, Элиот не смог вспомнить, как он попал в кабинку. От виска к виску в его голове бился океанский прибой, шурша осыпающимися стенами волн, раскачивая пол под ногами. Блевать почему-то расхотелось, захотелось лечь. Поднимаясь с колен, Элиот не был уверен, что он поднимается вверх.       Сунув голову под шипящую струю воды из-под крана, Элиот едва не разбил лоб о край раковины. Кто-то шлепнул его по откляченной заднице, но ему было слишком плохо и слишком наплевать, чтобы его это обидело.       Какой-то невзрачный мужик, паршиво ухмыляясь, предложил ему что-то, что назвал магией. Элиот с трудом прочитал это по губам, потому что шум в голове был слишком громким. Иррациональную боль, смешанную с истерическим отчаянием, Элиот объяснил самому себе рвотным позывом.       С бешено колотящимся сердцем Элиот очнулся в постели. Под веками горело и саднило так, словно в них сыпанули песком пополам с перцем. Встряхнув сведенную судорогой ладонь, Элиот трясущимися пальцами сложил заклинание Светлячка, зажигающее слабенький огонек.       Светлячок не сработал. Элиота словно окатили ледяной водой.       — Нет, нет-нет-нет, Боже, НЕТ! — срывающимся голосом крикнул он, скатываясь с постели. Из глаз брызнули слезы, когда он больно приложился коленом о каменный пол; раз за разом складывая зазубренные наизусть, доведенные до автоматизма жесты, Элиот в ужасе повторял это отчаянно-безумное «нет-нет-нет», чувствуя, как все волоски на коже наэлектризованы от растущего внутри осознания. Что-то защекотало нос и губы, и Элиот машинально стер бегущие капли рукавом. Скрипнула дверь.       — Элиот? Ты в порядке? — смутно знакомый девичий голос окликнул его в темноте; это была не Марго. Он вскинул голову, незряче вглядываясь в белеющий силуэт.       — ...Фэн? — с трудом вспомнил Элиот. — Фэн! Господи, Фэн, это ты!       Он был готов разреветься от облегчения, как девчонка.       Он в порядке. Он дома. В Филлори.       Магия реальна. Магия существует, и он может колдовать. Он волшебник. Все хорошо.       Ушибленное колено едва не отправило его обратно на пол, но Элиот устоял и, смахивая слезы с лица, бросился к жене. Фэн с тревогой вгляделась в него, но обняла в ответ без лишних слов. Он и раньше просыпался в ужасе от кошмаров, но никогда не был в такой панике.       С тихим шипением на стенах ожили факелы, разогнав тьму и страхи, и Элиот, сложив Светлячка в пятьдесят, кажется, первый раз, с блаженным обессилевшим облегчением увидел вспыхнувший огонек.       — Все хорошо, Элиот, — тихонько сказала Фэн, подводя ковыляющего мужа к краю королевского ложа в Белом Шпиле. — Тебе это просто приснилось, но теперь все в порядке, и я с тобой. Ложись.       Тяжело плюхнувшись на кровать, Элиот почувствовал гнетущую усталость с привкусом стыда и легкой эйфории, и, придя в себя, уже был не очень рад тому, что Фэн пришла из своей спальни на тот шум, который он наделал.       — Давай я останусь с тобой, — мягко сказала она, ненавязчиво поправив оборку ночной рубашки и улыбнувшись. — На случай, если кошмар снова приснится.       Хотевший возразить Элиот вдруг осекся на вдохе и коротко кивнул. Фэн быстро запрыгнула на середину и набросила одеяло на них обоих, а затем уютно свернулась в клубочек на груди у Элиота.       Утро застало его в чьих-то незнакомых объятиях. Солнце играло на потолке. Во рту было мучительно сухо, а голова глухо пульсировала болью.       — Вставай и выметайся отсюда, шалава, — скорее увидел, чем услышал Элиот, когда в дверях маленькой захламленной комнатки появился хозяин. Пока тот пинком не скинул его с невысокого матраса прямо на пол, Элиот не особенно понимал, что «шалава» относилась к нему самому.       Прошедший вечер и ночь пропали из памяти, не оставив даже тягостного смутного воспоминания, но голова была похожа на гонг, а все тело болело — и, значит, он знатно набрался вчера. Физическая боль казалась почти незначительной по сравнению с огромной незаполнимой пустотой внутри — и Элиот даже не знал, что было там когда-то, на месте этой пустоты.       Негостеприимный хозяин выставил его на залитую солнцем улицу, обругав напоследок последними словами, и Элиот, жмурясь и морщась от боли, расчесывая пятерней спутанные кудри, пошел по улице, сам не зная, куда. В карманах завалялась десятка, судя по виду и смятости — явно последняя, обшарпанный телефон почему-то отказывался показывать дату и день недели. Он даже не помнил, где теперь живет и с кем.       Телефон в ладони ожил и надрывно завибрировал, исторгая из себя истошный вопль рингтона. Поднеся блеклый экран к глазам, Элиот скривился. Звонила мать.       — Что ж, лимит наихудших событий на сегодня уже исчерпан, — пробормотал он, подпирая плечом нагретую солцем стену. — Да, мам. Да. У меня все хорошо.