A pain that I'm used to

      Каждый шаг по крутым ступенькам, отзывался беспокойным ударом сердца и всё нарастающим шумом в ушах, что воспроизводил в мыслях вновь и вновь оглушающий мужской крик, полный агонии, пробившийся даже сквозь толстую металлическую дверь, ведущую в подвал. И эту агонию ему в данный момент обеспечивал мой чёртов жених, которого я ненавидела даже больше отца с тех пор, как узнала о его гнусных планах на меня.       Ни для кого из них я не являлась чем-то большим, чем вещью, которую можно передать от одного хозяина к другому, не спросив даже, что я по этому поводу думаю. Впрочем, в нашем мире никто и никогда не спрашивал мнение женщины. Мы все были никем в глазах мужчин, носящих оружие и власть над чужими жизнями, отражающейся сталью во взгляде и одинаково жёстких усмешках, а ещё неизменно сильным ударом, вызывающим искры в глазах. И видела я их куда чаще Лилианы и Арии, которую отец не смел тронуть и пальцем после её помолвки в пятнадцать. Ведь она больше ему не принадлежала, и только Лука отныне мог её наказать и «научить манерам», как принято говорить это у мужчин, оправдывающих своё желание показать себя Богом.       Совсем не так, как я, должны себя вести порядочные девушки. Это втолковывали мне и сёстрам с самого детства, вот только что-то не особо преуспели. Потому что я уж точно не собиралась становиться одной из трофейных жёнушек, и уж точно не собиралась согревать постель чертового Маттео Виттиело, не способного смириться с отказом. А его проблема была лишь в том, что он не мог взять меня, не женившись на мне. Ведь цена этой глупости — война между Нью-Йорком и Чикаго, имевшими крайне шаткий мир, подкреплённый недавним браком между Арией и Лукой.       Мне показалось что ступенек слишком много, но на деле, всему виной явно были подрагивающие ноги и слабость, которую я презирала в этот миг так же сильно, как всю семью моего будущего мужа. С радостью бы разорвала голыми руками лично каждого из них. И я, разумеется, понимала, что уж точно не должна находиться здесь, пока мужчины получают ответы от горстки выживших, посмевших атаковать сегодня жену главы Нью-Йорка и дочерей консильери Чикагского Синдиката. Вот только упрямость всегда являлась доминирующей чертой моего характера, нередко отзывающейся после лиловыми отметинами на коже за это. За это, и за то, как я любила выражаться при людях, намерено позоря фамилию.       Но проблема скрывалась в том, что я хотела это увидеть. Хотела собственными глазами понять, что за человек Маттео, прикрывающийся обходительной улыбкой и шутками, скрывающий за этой маской того, кто лучше всех орудует ножами и проливает без зазрения совести кровь, обладая при этом куда более вспыльчивым характером, чем его старший брат. Впрочем, совесть в этом мире под запретом. Ведь как ужиться с ней, когда тебе нужно учиться убивать с раннего возраста? Возможно, только в этом мужчинам не повезло больше. Даже сейчас в младшем брате я видела зарождающуюся жестокость, которую навязывал ему отец, даря холодное оружие вместо игрушек.       — Я слушаю, — раздался вдруг жёсткий мужской голос, режущий слух, словно заострённый нож и вызывающий отчаянное желание сбежать подальше.       И этот голос был знаком мне слишком хорошо. Ведь именно этот голос мне предназначено слушать до конца своих дней, играя роль послушной жены и гостеприимной хозяйки на веренице приёмов. А ведь мне даже на миг показалось тогда, что он настоящий мужчина, способный добиться женщину честно. Слишком наивно было так думать. Не нужно было тогда позволять ему целовать меня. Не нужно было бросать вызов своим отказом после того, как я отдала ему свой первый поцелуй со стоном, погладившим его изрядно раздутое самолюбие. Ведь именно после этого он вбил в свою больную голову, что желает заполучить меня. Любым способом. Даже таким низким, как вынужденный брак, от которого я отказаться теперь не имела права.       Крови оказалось много, настолько много, что мне удалось даже различить оттенки красного — от ярко алой, стекающей по артерии бедра и до густой багровой, не поступающей больше к сердцу по бледным венам пленника. Каким же громким казалось мужское дыхание, и я поняла в этот миг, что не знаю, что хотела найти здесь. Маттео — убийца, это я знала и до этого момента. Он носил маску на публике, обладая суровым хладнокровием и наслаждением к чужой боли, судя по тому, что предпочитал убивать ножами, вспарывая горло. Куда интимнее и мучительнее, чем просто пустить пулю на расстоянии, не ощутив горячую кровь на своих руках.       Вот только вовсе не его вид пугал меня сейчас; не то, что его некогда белоснежная рубашка была пропитана кровью, и не то что с его пальцев тонкими струйками она стекала, а на губах застыла жесткая усмешка, подкреплённая абсолютно пустым взглядом. Я не чувствовала сочувствия к умирающему в муках мужчине. Я не хотела отвернуться. Я не чувствовала ничего от вида крови, к которой, оказывается, успела уже привыкнуть. Ведь так же была рождена в этой крови. Вот оно, моё будущее, полное таких дней, когда мой муж будет возвращаться домой, покрытый кровью и запахом отнятой жизни. В очередной раз. Ради блага чертовой Семьи. И права выбирать у меня нет. Я заперта в клетке, которая скоро сменит владельца. Не более.       — Она справится лучше, — на хриплом выдохе вдруг произнёс пленник, едва сумев говорить на неродном языке, наверняка, от той боли, что успел причинить ему уже Маттео.       Мои рефлексы были развиты хорошо, вот только недостаточно для того, чтобы скрыться за стенкой до того, как он резко обернулся, проследив за мужским взглядом, в котором даже сейчас виднелся не до конца сломленный дух. Взгляд его помощника я словила мгновением позже, слыша в тот же миг своё имя, произнесённое грубым грудным голосом моего будущего мужа:       — Джианна! — в его тоне можно было расслышать столько невысказанных слов; в особенности то, что здесь я находиться не должна.       Уж конечно, он ведь оберегает меня таким образом. Вот она, наивысшая степень заботы для всех них — запереть жену в четырёх стенах, лишив возможности общаться с кем-либо из-за тупой ревности; лишив даже возможности посещать колледж или устроиться на работу. Всё ведь во имя безопасности. И уж тем более, жену нужно держать подальше от разговоров о бизнесе. Хорошо хоть Лука был не тем, кто поднимает на женщину руку. Насчет Маттео, у меня что-то имелись сомнения, слишком уж вспыльчивым он казался.       — Твои способности, похоже, преувеличивали, — я не знаю откуда взялись во мне силы говорить таким твёрдым голосом с ним в такой-то момент, в очередной раз бросая этим вызов и пробуждая его чёртов инстинкт охотника, увидевшего свою добычу.       Всё, о чем я могла думать в этот миг, — как бы поскорее сбежать. Нет, не просто из этого подвала, пропитавшегося ненавистным мне миром. Я думала о том, как обрести свободу и покинуть пределы страны, сбежав от отца и будущего мужа. И причина была лишь одна — я слишком вросла в этот мир, стала походить на тех, кого презирала всей душой раньше. Я перестала быть той девочкой, что едва не задохнулась от ужаса, лишь услышав, как жених сестры отрезает палец одному из людей отца за неуважение к ней. Мне снились кошмары неделями тогда, а что сейчас? Лишь пустота и хладнокровие, которое пугало до чёртиков.       Маттео оказался так близко слишком быстро, смотря с яростью во взгляде почти что чёрных глаз сверху вниз на меня. Он был раздражён, нет сомнений. Эту его эмоцию я научилась определять, ведь регулярно становилась объектом для его гнева и дурацкого чувства собственности, с которым он отталкивал от меня внимание других мужчин одним лишь взглядом. А затем неизменно любил повторять, что я принадлежу лишь ему, будто пытаясь самого себя убедить в этом. Во всяком случае, так мне казалось. Потому что в ответ ведь он получал колкость, на которые сил у меня оставалось всё меньше и меньше с каждым днём.       — Преувеличивали? — спросил он вдруг удивлённо, заставив меня на миг озадаченно отвести взгляд голубых глаз, пока все не встало на свои места спустя пару секунд.       Потому что все мысли сейчас вертелись лишь вокруг побега, который мне, увы, никак не провернуть дома. Мой единственный шанс — Нью-Йорк, где никто толком меня и не знает. И столько всего предстояло продумать, чтобы покинуть пределы этой чертовой страны и узнать, какова на вкус свобода.       — Я слышала, что тебе нет равных во владении ножей, — отбросив опасные мысли подальше, я вновь взглянула на него исподлобья, ощущая лишь ненависть, бурлящую по венам, которую он принял своей чертовой довольной ухмылкой, — Я слышала, что ты умеешь добывать ответы и можешь разговорить любого подонка.       Мужчина позади него являлся уж точно подонком, пожелавшим сегодня убить меня. Он был тем, кто оставил мне ссадину на лбу и синяки на теле. Он заслужил всё, через что его заставляют здесь пройти, корчась от боли. И плевать, выбирал он эту жизнь или был вовлечён с рождения, как каждый в моём мире. Он знал, на что шёл, пуская в нас пули и желая остаться со мной наедине, так пусть претерпевает последствия, моля о скорой смерти. Вот только, вряд ли её ему даруют, Маттео слишком зол на него. Тот ведь посмел коснуться его собственности в моём лице.       — Неужели соврали? — я едва сдержалась от просящего сорваться с губ ругательства, что он всегда принимал с восторгом в темно-карих глазах, испытывая явное удовольствие от моего гнева раз за разом.       На несколько секунд повисло молчание, во время которого он всё так же смотрел на меня сверху вниз, тяжело дыша. И через мгновение я вновь оказалась почти что зажата между его телом и каменной стеной, оцарапавшей обнаженную кожу рук от того, как я с силой вжалась в неё, желая увеличить между нами расстояние и избежать этого взгляда, которым он всегда окидывал моё тело с хищной медлительностью. Он возбудился, это я знала наверняка, даже не переводя взгляд на ширинку его чёрных штанов. Вот только что послужило виной этому больше: моё тело или пытки? Или только в совокупности это давало такой быстрый эффект? И этот эффект уж точно не должен был меня касаться, вот только… со мной что-то не так. Явно. Возможно, я слишком привыкла к этой жизни и теперь нужно платить по счетам, отдавая свою душу по крупицам?       Его близость казалась такой неправильной. Его взгляд был слишком порочным, отзывающимся теплом в теле и воспоминанием о том, каков на вкус его поцелуй. И я помнила его слишком отчётливо — терпкий виски с лёгкой сладостью трюфеля, отзывающейся жаром на губах и желанием ощущать это снова и снова. Чёртов подонок.       — Ты знаешь, во что играешь, Джианна? — его горячее дыхание коснулось моей щеки, и я не смогла побороть желание прикрыть на миг глаза и вжаться сильнее в грубую поверхность стены, лишь бы не сорваться и не поддаться тому, о чем пожалею слишком быстро, — Ты нарушаешь все правила.       Подонок. Он точно знал, что нужно сказать, повторив слова, сказанные перед нашим — моим — первым поцелуем, который я не хотела дарить мужу. Только не мужу, потому что, чёрт возьми, заслужила право выбора хотя бы в этом. И я бы оттолкнула его, если бы не этот голодный взгляд и хрипловатое дыхание. Он находился так близко, и от него исходила та самая тёмная аура опасности, которая должна пугать до смерти. Но только не меня, потому что Маттео я доверяла свою жизнь отчего-то, подсознательно ощущая, что мне он больно не сделает.       — Мы ведь уже выяснили… — нервно сглотнув, я взглянула на него мельком, придвинувшись чуть-чуть ближе и уловив в его взгляде ничем не прикрытый интерес, — …что на правила нам обоим плевать.       И как только с моих губ сорвался последний слог, я услышала его шумный вздох, видя, как заиграли желваки на его челюсти. Он едва держал себя в руках, продолжая играть чертового охотника, ожидающего от меня следующий шаг.       Маттео склонился ко мне ближе, давая прочувствовать тяжёлый металлический запах крови сполна, а затем, стиснув зубы, с силой вонзил лезвие ножа в стену, так близко к моему лицу. Вот только я даже не вздрогнула, не чувствуя и грамма страха. Осталось лишь сомнение, которое я откинула куда подальше, коснувшись ткани его рубашки, пропитанной кровью, комкая её и притягивая его к себе ещё ближе, первой на этот раз целуя. Отнюдь не нежно, как тогда, а требовательно, желая узнать другую его часть, скрытую под маской дружелюбного парня.       Между нами совсем не осталось расстояния, и я смогла сполна ощутить каждый сантиметр его тела, с силой вжимающего меня в стену. Сил у меня бороться с тем, что он занял главенство мгновенно совсем не было. Потому что я хотела ощущать вкус его губ и наслаждаться тем, как он целовал меня в этот миг — страстно и требовательно, углубляя без промедления поцелуй и сжимая с силой в своих руках, будто спустив с цепи самоконтроль. Казалось, его руки касались везде, обжигая своим жаром и ощущением силы, оставляя алые следы чужой крови на коже. Сил сопротивляться совсем во мне не осталось.       — Я хочу тебя, — прошептал он так громко и так отчаянно, что я едва сумела подавить стон, прикрывая глаза и запрокидывая голову чуть назад, лишь бы ощутить острее касание его влажных губ к обнаженной коже шеи, — Здесь, — его зубы сомкнулись на местечке чуть ниже уха, посылая дрожь по телу и увеличивая и без того нестерпимый жар между ног, отзывающийся ярым желанием ощутить его прикосновения и там, — Сейчас.       Сомневаюсь, что его остановило бы, даже будь пленник трупом. Моё дыхание уже давно сбилось, и я с трудом на задворках сознания услышала, как Ромеро поспешил покинуть помещение, с грохотом закрыв металлическую дверь и оставив меня наедине с женихом наконец. Почти наедине… и осознание этого почему-то совсем не пугало. Потому что его руки казались куда важнее, в особенности стоило только ощутить его горячие ладони под тканью майки, вынудившие изогнуться попросту навстречу этим жадным ласкам.       — Мы не… — договорить я не смогла, равно, как и сдержать стон от того, как восхитительно, оказывается, отзывается тело на нетерпеливое касание его ладоней к отяжелевшей груди.       — Плевать. Ты уже моя, — порычал он раздражённо мне на ухо, вновь касаясь губ торопливым поцелуем и обжигая этим движением кожу ещё больше, проводя после по ней зубами и не давая даже шанса сдержать сладостный всхлип, — Свадьба — простая формальность.       Он был прав. Технически, никто не осудил бы нас за то, что мы делаем, но вот… сама мысль, что я стою здесь, ощущая его влажные поцелуи на своей шее и слышу чертово хриплое дыхание умирающего мужчины, при этом испытывая лишь возрастающее возбуждение — было не тем, что должна испытывать девушка в моём возрасте. Я ведь должна сейчас ходить в колледж, обсуждая с многочисленными подругами предстоящую вечеринку или понравившегося парня. Всё в моей жизни было неправильным изначально, и настало время побороть это. И как же тяжело стало оттолкнуть его от себя, заставить его прекратить и взять себя в руки, уняв бешеное сердцебиение.       Мне нужно сбежать — вот, что я поняла отчётливо, наконец приняв эту мысль и укоренив её в мозгу, спешно поднимаясь по ступенькам и желая смыть с себя следы его окровавленных рук. Нужно сбежать. Потому что ещё чуть-чуть и внутри ничего не останется, кроме зияющей дыры в груди на том месте, где раньше располагалось сердце, способное к состраданию и раскаянию. Свобода — единственное, чего я по-настоящему жаждала в этот миг получить. И это желание — вовсе не отчаяние, а надежда на то, что я смогу оставить этот мир позади и не стать той, кто возьмёт нож в руки и присоединится к Маттео в подвале. Потому что я знала, что способна на это. Без сомнений и каких-либо колебаний, ведь это та боль, к которой я привыкла и которой начала наслаждаться.