Победитель

      В тот день он появился внезапно, выскочил из-за угла, дождавшись, когда я попрощаюсь с друзьями, все такой же худой, весь в элегантном черном и с растрепанными волосами, и улыбнулся, совсем как прежде — дьявольски, обольщая, но открыто и с какой-то снисходительностью. Признаюсь, первое, что я испытал при виде его темных, как черные дыры, засасывающих в себя все живое и подчиняющих своей воле, глаз, — это страх. Сердце подскочило на месте, заметалось в груди, и не найдя выхода, учащенно забилось, посылая сигналы мозгу: «Не смотри в эти глаза, не смотри». Но это было выше моих сил. Нет, мне было по-настоящему страшно. Мне было страшно, что об этом узнают мои друзья, которые только что скрылись за углом, чтобы зайти в кафе-мороженое по пути на занятие к репетитору. Мне было страшно, что об этом узнает моя мать, пролившая так много слез ради ее никудышного сына и только-только рискнушая стать счастливой и пойти под венец во второй раз. Мне было страшно потерять ту жизнь, которую я тяжкими усилиями, кровью, потом и слезами, без преувеличений, построил по крупицам. Мне было страшно, потому что я знал, что могу потерять контроль снова, как только взглянул в эти чертовы глаза.       Но в то же время, все внутри меня пришло в какое-то возбуждение. Будто уютный черно-белый мир окрапили кислотно-яркими красками. Так происходит, когда всю жизнь прожив в город, забираешься на высокую гору и вдыхаешь этот насыщенный кислородом воздух, и кажется, точно легкие сейчас вот-вот взорвутся. Но потом ты привыкаешь. Всегда привыкаешь.       Меня раздирало любопытство. Когда я был с ним, я всегда открывал новую сторону себя, и мне стало инересно, что еще я могу узнать о себе. Об этом мире. Потому что сегодняшний его мир никогда не был похож на его мир вчерашний. В его мире всегда что-то происходило, горело огнем, разрушалось, создавалось, импровизировалось, находилось в движении. И, будь я проклят, если ошибаюсь, но это он приводил его в движение. Да, в нем одном было энергии достаточно, чтобы заставить крутиться целый мир да еще и шутить по дороге.       Но он никогда не умел вовремя остановиться. Просто не мог. И даже если бы всему миру грозил конец света, он не сумел бы остановиться и первым из нас добровольцем пошел в ад.       Поэтому. Именно поэтому я был так растерян и на его нежное и с насмешкой «Привет, малыш. Соскучился?» не смог ответить ничего, кроме:       — Здравствуй, Хекдже.       Мы познакомились в начальных классах средней школы. Ли Хекдже был заводилой, самым популярным парнем, как среди парней, так среди и девушек. В нем было все, что искали другие: чувство юмора, смелость, уверенность. Он всегда знал, чего хотел в тот самый конкретный момент и уперто добивался своего. Он был начитан, хотя никто ни разу не видел его в библиотеке или с книгой в руке. Казалось, такое занятие совсем не подходило неугомонному вечно спешащиму Хеку, а он не хотел, чтобы что-то его задерживало. Но, тем не менее, он был умен и знал много всего. Он умел красиво говорить, рассказывать истории и увлечь людей за собой. Наверно, потому что сам был увлечен. Будто от вечной нехватки времени вынуждал себя преуспевать во всем с первого раза — и ни разу не оступался. Он, как всемогущее и неотвратимое нечто, настигал планету, начиная с того крошечного мира, в котором вертелся сам, расширяясь и совершенствуясь во всех направлениях.       А я был просто Ли Донхэ, неловкий, кудрявый очкарик, вечно заваленный книгами, и единственное, что меня тогда связывало с именитым Хекдже — это фамилия. Ровно как и у тысячи других людей. Я был тихим подростком, который жил, наблюдая за чужими жизнями ярких личностей и ночами представляя себя на их месте, в то время как родители в очередной раз устраивали сцены за стеной. Я жил иллюзиями, прошлым, будущем, воображаемым настоящим, но только не своей жизнью. Я был никто, пока в один момент я вдруг стал ему нужен, звезде нашей школе, Ли Хекдже.       Каждый человек находится в вечном поиске. Он ищет то, что заставит его почувствовать себя лучше, пробудит желание жить; то, чего в самом себе или в окружающих не хватает. Хекдже был этим всем для них. Они приходили к нему, чтобы заполнить пустоту внутри себя, и всегда находили то, что искали. Но в один момент всего стало слишком много. Его огонь, что пригревал раньше и освещал путь, теперь обжигал и ослеплял. Его речи становились все пламеннее, а идеи масштабнее. Смелость превратилась в безрассудство, поклонники — в ненавистников, и больше никто не мог сдерживать его в рамках — общества, приличия, этого мира.       Мы стали самыми лучшими закадычными друзьями. Я, одинокий, депрессивный и скучный, и Хекдже, покинутый всеми и все такой же сияющий. Мы сбегали с уроков, прыгали с крыш, врывались ночью в зоопарк, чтобы освободить бедных животных, потому что тогда нам это казалось хорошей мыслью, пешком преодолевали тысячи километров, чтобы просто увидеть море, и забирались на горы, чтобы быть поближе к звездам. Мы, казалось, ни перед чем не остановимся. Все на свете нам было по плечу. Хекдже тогда много рассказывал мне, когда мы, после очередного «выхода» отдыхали, лежа где-нибудь на футбольном стадионе, пока не услышим сирену полицейской машины и наш путешествие продолжится. Он рассказывал об известных личностях, вдохновлявших его, среди них были Ван Гог, Хэмингуэй, Джек Керуак. Он и сам был похож на них, или пытался походить — своей безудержной жаждой жизни, энергией, бьющей из каждой клеточки его тела, которую он так и не нашел куда направить. И я видел, как он мучился от невозможности найти кого-то похожего, ведь я был всего лишь заменой, тенью, что последует за ним. Да, он нуждался во мне. Но еще он нуждался в ком-то другом. И тогда я понял: люди приходили к нему заполнить свою пустоту, и когда насыщались — уходили, а ему не к кому было идти.       Также Хекдже увлекался наукой, физикой и механикой, в основном. И нередко посвящал меня в подробности великих открытий или устройства какой-нибудь машины. Я слушал его, не всегда понимал, но мне казалось, проводя время с ним, таким крутым, умным и независимым, я сам становился лучше, выше, сильнее. Я показывал чудеса изобретательности в необходимую минуту, мог остроумно пошутить и не испытывал больше страха перед собаками, которые раньше были моей самой большой фобией, после того как соседский волкодав загрыз моего кролика у меня на глазах и чуть не оттяпал мне ногу, когда мне было шесть лет.       Я становился лучше, я верил в это. Когда я был с Хекдже, мне казалось, я могу стать другим человеком, казалось, я могу стать кем угодно. Потому что он говорил мне это. Без слов. Он умел так. Смотрел открыто, чуть вызывающе, с доверием и непоколебимой уверенностью. И улыбался так, что ты сразу знал заранее: все, что он сейчас скажет — чистая правда. Но все почему-то думали, что он плохо на меня влияет. Будто бы это он, а не я был таким остроумным, он, а не я не боялся собак. И, честно говоря, когда прошло некоторое время, я и сам засомневался в этом. Потому что каждый раз возвращаясь домой с очередной прогулки с Хеком, я чувствовал, будто часть той силы, что была во мне, ускользала с каждым новым шагом в направлении от моего друга. И я снова становился неудачником Ли Донхэ, снова лежал в кровати, слушая крики, только теперь одной лишь матери по телефону, которая ругалась с отцом, пребывающим где-то на Гавайах или Канарах, или с адвокатом. И снова мечтал быть кем-то другим.       Хекдже мало рассказывал о своей семье. В основном я слышал о ней от других: обеспеченные родители слишком заняты, чтобы беспокоиться о старшем сыне, о котором никогда не приходилось беспокоиться, и все внимание уделяют младшей дочери, точной копией их обоих — во внешности, в поведении, в образе жизни и мыслей. Уютные чаепития, изыканные приемы, красивые наряды, сплетни высшего общества и спа-салоны по выходным. Хекдже был выше всего этого. Он был выше всего земного, физических наслаждений, удобства, роскоши и красоты. Все, что было для него ценно — это душа, и то, как далеко она может прыгнуть. Но, как известно, если мчишься как молния — взорвешься как гром.       О том, что его хотят положить в закрытую больницу в Японии на острове Хоккайдо, я узнал от него самого. Это был последний раз, когда я его видел. Хекдже возник в раме моего окна длинным нескладным силуэтом и прошептал все тем же задиристым нежным голосом с хрипотцой: «Ну что, оторвемся в последний раз, малыш?». Он задумал сбежать. Через нужных людей забронировал места в самолете до столицы Швейцарии, Берна, а оттуда в Париж — город мечты Хекдже. Не единожды, разговорившись, упоминал он этот «Город исполнения желаний», как он сам его называл, мечтая прогуляться вдоль Сены и взобраться на Эйфелеву башню.       Уже в тот момент во мне начали вкрадываться сомнения, не без помощи обеспокоенной моим поведением матери. И, честно говоря, мне стоило отговорить его. Но разве кто сумел бы это сделать?       Каждую минуту, что мы ехали в машине, я хотел выпрыгнуть, но заметил, что двери были заперты. Тогда я начал действительно бояться Ли Хекдже. Он, казалось, чувствовал это, но предпочитал игнорировать. Как и все, несоответствующее его взглядам и решениям. Он сидел, одетый на редкость официально, в белый костюм, сложив ноги и скрестив руки на груди. Он был необычайно хмур и молчалив в тот день. Наверно, потому что был взволнован. Потому что знал, что наступил конец. Взгляд его был устремлен на скользящую впереди полосу дороги, будто от него зависела ее целостность. Наверно поэтому он не заметил приближающиеся с двух сторон черные машины. Или снова игнорировал их, как и все то, что не хотел видеть или считал недостойным.       Нас поймали в аэропорту, у подножия самолета. Его скрутили у меня на глазах, и последнее, что я видел, это его выпученную улыбку на перекошенном лице: «Прости, в другой раз, малыш».       Испытывал ли я чувство вины, что сдал его, послав сигнал по специальному пейджеру, который именно с этой целью мне дала мама, едва появилась возможность? Не представляете как. Не столько потому, что мне было стыдно перед ним или жаль его. Нет. Я лишился друга и лишился чего-то важного в самом себе. Но, как ни странно, жизнь с тех пор пошла на лад. Не сразу, конечно. Но мы все — я, мама, школьные учителя, мой психолог — почувствовали, как то безумное влияние одержимости чем-то начало спадать. Я спал как младенец, чего давно не было. Мои оценки пошли вверх, следом за ним и коммуникационные способности, и у меня появилась надежда поступить в колледж. Я уже почти перестал сомневаться, сделал ли я тогда правильный выбор.       Но вот, три года спустя, он снова стоит передо мной в парке с клубничным мороженым в руке, улыбается как ни в чем не бывало своей сахарной улыбкой деснами и щурится от слепящего в глаза солнца.       — Какие идеи, малыш? — меня немного обидело, что он снова зовет меня малышом, ведь я вырос и больше не тот забитый мальчик, каким был раньше. Но в его устах это прозвучало так нежно и сладко, с хрипотцой, что я не мог не признать, что испытал от этого некоторое удовольствие. Удвительно. Спустя столько лет.       — Никаких, хен, — ответил я смущенно и продолжил есть свой шоколадный рожок.       — Ну, так неинтересно, — расплылся в улыбке Хек. — Ничего, хен придумает что-нибудь.       Я хотел сказать, что мне нельзя с ним общаться, что я больше не пойду у него на поводу, что я у меня новая, лучшая жизнь. Но я не смог. Не захотел. Горло сдавливало чувство вины за прошлое и слезы вот-вот готовы были пойти. И самое худшее, я ни капельки не верил в свои слова. Не верил ни словам матери, ни психолога, ни учителей. Потому что самый искренний, самый честный и самый достойный человек сейчас стоял передо мной. Уже не такой, что прежде, изрядно похудевший, уставший, с мешками под глазами и еще более выпирающей, чем раньше, челюстью, повзрослевший. Но все тот же Ли Хекдже, которого я знал. Все с теми же открытыми и смелыми взглядами, все с той же решительностью и уверенностью глядящий вперед со всей силой своей страстной души. И, к счастью, Хекдже в тот момент позвонили и он, извинившись, отвернулся, потому что, черт возьми, я едва не задохнулся от нахлынувших чувств, когда вдруг понял: я скучал по нему! Да, скучал по нему все время, хотя и не осознавал. Легкие, привыкшие дышать смогом, заболели с новой силой, почувствовав вкус кислорода вновь. О, как он был прекрасен! И как они могли жить без него все это время.       — Отличная новость, — мгновенно заговорил Ли старший, закончив телефонный разговор. — Сегодня вечером у меня для тебя сюрприз. Жди меня на нашем месте в шесть часов.       Хекдже был взволнован, его глаза лихорадочно блестели, а руки не переставая теребили пуговицу на рубашке, иначе бы он не мог не заметить моих красных глаз.       Я вернулся домой, но все еще не находил покоя. Я пролежал на кровати до шести часов, пропустив допольнительные занятия по математике и даже не вспомнив о них, не в силах пошевелиться, но мое сердце стучало как бешеное, а руки словно налились песком и от любого малейшего движения тысячи песчинок перекатывались внутри, вызывая приступ тошноты. Хотя у меня сохранился тот пейджер и мне все еще было приказано сообщить, если Хек появится в поле зрения, я решил, что разберусь в этот раз сам. Я должен был.       В назначенное время я стоял на условленном месте, одетый в красный спртивный костюм и пытался унять дрожь во всем теле. Телефон отображал пропущенный от мамы, но я решил, что отвечу позже. Хедже опоздал на пять минут, что обычно ему не свойственно. Он был улыбчив, спокоен, но будто что-то скрывал. У него всегда было много тайн. И одной из наших любимых игр было угадывать их.       — Куда мы идем?       — Увидишь, малыш, — ответил Хекдже. Его профиль резкими угловатыми чертами выделялся на фоне заходящего солнца, и эта картина была так красива, что я, несмотря на стеснение, продолжал смотреть на него, чтобы запомнить. И я сейчас так счастлив, что сделал это, потому что теперь это — одно из самых ярких и драгоценных воспоминаний о нем. — Хотя знаешь, — вдруг заговорил хен, поймав мой взгляд, — ты ведь уже не малыш. Ты уже совсем взрослый.       — Есть такое, — признал я смущенно, но все же не отвел взгляд.       — Это заставляет меня грустить, Донхэ-я, — ответил он, и я действительно заметил, что его улыбка и взгляд сегодня другие, с примесью печали. От этого мое сердце забилось еще сильнее в предчувствии непонятной тревоги.       — Куда мы идем? — настойчивей спросил я.       — Помнишь, я как-то говорил, что хочу научиться летать? — вместо ответа с загадочной улыбкой ответил он.       — Да, и даже собирался стать летчиком, — я помнил это, как и то, что он всегда воплощал свои мечты в реальность.       — Да, пока меня не признали психически нестабильным, — рассмеялся Хек, но я услышал боль в этом смехе. Это было нелепо. Хекдже не был болен. Возможно, он был здоровее их всех, вместе взятых, так как не хотел мириться с безумствами этого мира и становиться тем, кем другие хотели его сделать. — Но сейчас я нашел то, что заставляет меня почувствовать, будто я летаю.       После этой фразы я насторожился — уж не подсел ли хен на наркотики. Но я зря волновался. Место, куда меня привел Хекдже, оказалось гоночной площадкой. Точно. Он ведь всегда увлекался машинами, а такой опасный вид спорта как гонки подходил ему как нельзя лучше: мчаться вперед наперегонки с самой смертью, без оглядки, без страха, адреналин в крови и в воздухе, и слышится пульсация самой жизни в унисон с биением твоего сердца.       Хекдже ушел переодеваться, а я остался стоять один в толпе болельщиков. Вся эта атмосфера радостного возбуждения, предвкушения только усилила мое беспокойство. И чем громче и быстрее скандировали на трибуне, тем быстрее стучало мое сердце в груди, будто тоже устраивая немую гонку с самим собой. Я видел все это как в замедленной съемке: огни автомобилей, мелькающие фигуры в свете прожекторов, подернутый дымом черно-белый клетчатый флаг; слышал звуки заводящегося и пыхтящего от нетерпения разгоряченного двигателя под копотом вздувшейся спортивной машины, готовой рвануть вперед. Мама снова звонила, но мне меньше всего хотелось говорить с ней сейчас. Эмоции переполняли меня, совсем как люди, кишащие в этой смертоносной яме, и мне невыносимо захотелось увидеть Хекдже.       Я нашел его в одном из шатре для участников. Он уже переоделся в красивый черно-бело-красный спортивный костюм и разговаривал с инструктором. Когда вошел я, он тут же замолчал и перевел внимание на меня.       — Что такое, Хэ?       — Это я сделал. Три года назад, я сообщил им, что ты собираешься уехать. Если бы я этого не сделал, ты бы сейчас был в Париже, участвовал в гонке там и не был бы вынужден скрываться, — сказал я громким дрожащим голосом, больше не стесняясь показывать чувств.       Хекдже нахмурился и на некоторое время замолчал.       — Я знаю это, но зачем ты мне говоришь это сейчас?       — Не знаю. Я не знаю, — запутался я, чувствуя подступающие слезы.       — Ты ведь не сделал этого снова?       — Нет, конечно нет!       — Хорошо, — Хек тут же смягчился. — Знаешь, мне не нужно ехать в Париж, чтобы быть тем, кем я являюсь. Не нужно ждать идеальных условий, чтобы быть собой и быть лучше, чтобы делать то, что хочешь. Париж — он во мне. Все, что мне надо — здесь и сейчас. Разве это чем-то хуже? — он улыбнулся, положив мне руку на плечо.       — Не хуже, — шмыгнул я, и в этот момент моя штанина завибрировала от входящего звонка.       — Кажется, тебя ищут, — заметил Хекдже со снисходильной улыбкой.       Я отрицательно качнул головой и, сбросив вызов, произнес:       — Я скучал, хен. Ты... Ты не такой, как они говорят. Я не верю... Я знаю! Ты лучше. Ты гораздо лучше их всех вместе взятых.       Хекдже долго смотрел на меня, и на лице его нельзя было прочитать, что он думает. Но его дрогнувший и полный благодарности голос, когда он ответил: «Спасибо, малыш», — чуть-чуть облегчил тяжелый камень у меня на душе и я понял, что все сделал правильно.       Оказавшись на улице, я поспешил выбраться из всей этой суматохи. Я торопливо достал телефон, находу печатая сообщение маме, и оглянулся лишь когда машины внизу были размером со спичечный коробок. Я не сказал Хекдже, что не останусь смотреть гонку, я просто не мог. Я знал, что должен быть дома.       Яркие огни, разгоряченные машины и возбужденная толпа — все потонуло в лучах бронозового заходящего солнца, и я стоял, глядя туда, пока глаза не заслезились. Потом я вернулся домой, успокоил маму и лег спать. В ту ночь я спал самым крепким сном, а наутро узнал, что Хекдже не стало.       Я прочитал об этом из записки, отправленной его знакомым, вместе с посылкой от самого Хекдже. Это была большая и тяжелая коробка, открыв которую я обнаружил пятнистого щенка с высунутым наружу влажным розовым языком. Он лизнул меня в нос и остался сидеть рядом все то время, что я безудержно плакал.       Ли Хекдже разбился в той гонке. И хотя смерть забрала его, он остался победителем — и ему не нужы были для этого никакие условия, ни Париж, ни деньги, ни бессмертие. Его победа заключалась в том, кем он был и как он жил. Он был полон жизни и, так как противоположности притягиваются, повсюду сталкивался со смертью. Хекдже не боялся смерти. Они шли бок о бок, совсем как приятели, слишком увлекшиеся затянувшейся гонкой, и никто не хотел уступать. Заклятые друзья, повязанные до самого конца, и так как исход уже предрешен, каждый боролся еще отчаянней, несся сломя голову, чтобы доказать первенство или, вопреки всем прогнозам, опровергнуть это.       Кто сказал, что победить смерть невозможно? Единственная победа над смертью, которая возможна и необходима — это победа над страхом смерти. Решительность, верность себе и своим первоночальным намерениям, честность — это сильнее, чем смерть. Потому что только это — настоящая жизнь. И, что-то подсказывает мне, Хекдже был победителем задолго до того, как разбился в тот вечер.