Потому что я Жадность.

Лихт со всей ненавистью стащил с себя толстовку и кинул её в угол, словно она была виновата в его испорченном настроении и ухудшении самочувствия. Туда же отправилась футболка. Прислонившись спиной к стене, парень вздохнул и выставил перед собой руки, рассматривая ссадины и более глубокие раны на локтях, синяки около запястий и просто россыпь мелких царапин. Слишком неудачно он ударился о стену тогда, - во время битвы с подклассом Цубаки, пролетев по воздуху несколько метров и кубарем ввалившись в пыльную кладовую. Спасибо, что шею не свернул. Неудивительно что после того, как его хорошенько приложили о лестницу, он стал себя плохо чувствовать. Бессонница, сопровождаемая головной болью, полное отсутствие аппетита с лёгким чувством омерзения к некоторой пище. Видимо, организм закатил забастовку, ибо от смешивания продуктов Лихта просто выворачивало наизнанку. Тодороки подошел к зеркалу, сощурив глаза. Задрыпанный паренёк с покрытыми красноватыми синяками, словно ожогами, руками и такой же грудью. Странно, раньше Лихт не замечал, что у него какие-то опухшие глаза, широко расставленные и с синеватым мейкапом. Вот почему от него стали шарахаться. Губы тоже не такие, сухие, реагируют на холодную воду, из-за чего парень пьёт только кипяченую, тоже с синеватым оттенком. Ужас, и это великий пианист Тодороки? Шея тоже болит. Лихт дотрагивается до неё, слегка проводит до ключицы, смотрит на мозоли на костяшках. Лихт никогда не чувствовал себя таким паршивым и никчемным. Говорить не хотелось ни с кем и Лоулесс был последним в списке тех, кому Тодороки бы открылся, если захотел. Каждый вечер запираться в ванной с целью поиздеваться над самим собой и слушать, как Хайд изредка постукивает в дверь, проверяя, — не утонул ли Ангел, принимая душ? — уже входит в привычку. В конце концов, кто он такой для Лихта, постоянно спрашивающий о его самочувствии и предлагающий свою помощь? Никтониктоникто. К его удивлению, сегодня в номере довольно тихо. Из кухни не доносятся визги чайника, а в соседней комнате не орет телевизор. Не слышно привычное соло Хайда на воображаемой гитаре. Другой Лихт — тот, вечно угрюмый и раздражительный, — непременно бы запылесосил в пылесос проблему, пытающуюся перекрыть его игру на рояле. Но сейчас, нет. Так Лихту было бы спокойнее. Грызущая его тишина забралась бы в норку и Лихт опять стал часами лежать на кровати. Лежать с закрытыми глазами, делая вид что спит, тихо сопя. Глупый Хайд. Прежде чем садиться у кровати и нежно поглаживать Лихта по голове, перебирая тёмные пряди, сначала убедись, что Твой Хозяин спит. А иначе терпение Лихта лопнет и он заурчит от удовольствия и вцепится в твою руку, загнав в сеть, поймав в свою клетку. И даже эти поглаживания и тихий голос сервампа не помогают ему уснуть. И сейчас Лихт всматривается не в своё отражение, а куда-то мимо, в сторону двери, словно ожидая бури.В зеркале — Лихт, а у Лихта перед глазами, светлые взъерошенные пряди с выкрашенной чёлкой, и блестящая оправа очков, подмигивающая ему. Кажется, он сошёл с ума. Тодороки поднимается с коленей, даже не понимая, как он умудрился сесть на полотенце, и идёт к двери, прижимаясь к ней ухом. Тихо. Слышно только, как о чём-то мурлычет телевизор, во время рекламы неадекватно орущий. Ясно. Скорее всего, Лоулесс опять уснул на диванчике, обслюнявив рубашку из-за какой-нибудь мелодрамы. А иначе бы сидел под дверью в ванную, рассказывая Лихту о новом фильме, зная, что он не слушает. Тут в самой ванне, зашторенной милой занавесочкой с бамбуком и пандой, что-то употребляющей, загромыхало. Пианист удивленно на неё обернулся, увидев впереди лишь темноту. Странно, он не помнит, чтобы заводил животных. Под пальцами Ангела щелкает выключатель и комнатку заливает светом галогенной лампы. Сердце тихо ухает и парень подходит к ванне, а по совместительству и душевой, и дрожащими пальцами отодвигает шуршащую занавеску. И он бы с радостью зашторил её обратно, сделав вид, что ничего не видел. Но казаться дураком ему не очень то и хотелось. Обдает холодом, словно кто-то включил несуществующий вентилятор. Лихт фокусирует взгляд на ванне. Хайд таращится на него во все четыре глаза и удивляется тому, какой он криворукий. На дне, да и по плиточным стенкам разлиты шампуни и гели, в целом не нужные двум одиноким парням, живущим вместе. По волосам стекает вкусно пахнущая жидкость, но это скорее противно, чем приятно, как, например, во время традиционного принятия душа. Воротник рубашки тоже хлюпает. Прекрасно. Теперь будет пахнуть клубничкой и соблазнять Тодороки. — Хайд?.. Хайд встряхивает головой и улыбается. — Привет. Лихту смешно и неловко одновременно, и, может быть, даже радостно. — Я же закрывал дверь, что ты тут… Хайд не даёт ему договорить, быстро хватает первую попавшуюся щётку и чешет ей голову, начиная что-то напевать. — Душ принимаю, а ты? — Жесткая щетина только размазывает пролитые шампуни по волосам, делая их похожими на мусор. Лихт укоризненно смотрит на ершик, и его вновь пробирает на смех. — Придурок, им унитазы моют. Наверное, невозможно описать, с каким визгом Хайд откинул проклятый ершик в стену. От безумного крика где-то закричал ребёнок и в соседних окнах полопались стёкла. Лоулесс встал на ноги, словно собрираясь побежать, но поскользнулся на мыле и, раскинув руки, полетел на Лихта. И размахивая руками, словно курица крыльями, схватился за шторину с пандой-наркоманкой, содрав ее. Тодороки хотел отпрыгнуть. Или не хотел. При падении, после лёгкого удара головой о цветочный горшок в глазах потемнело. Лихту вдруг захотелось залезть на стол и начать танцевать и жонглировать яблоками. Но это минутное состояние туманной эйфории быстро прошло, оставив после себя шишку на затылке и вампира на груди. Лихт посмотрел вперёд и увидел лицо сервампа, так нелепо улыбающегося, перемазанного всем тем, что раньше по алфавиту стояло на полках. Парень вставать не собирался, просто смотрел на Ангела, стараясь запомнить это выражение лица. Смущенный, тоже перемазанный каким-то кремом, с торчащей к верху чёлкой. Милашка. — Знаешь, а ведь ты не двадцати киллограмовая девочка. — Улыбается. — Знаю. Я в сто раз лучше. — Хайд показывает Лихту язык, наклоняя лицо. Лихт чувствует щекочущие пряди на лбу, бережно проводит рукой по чужой голове, разомкнув губы и прикрыв глаза. Сервамп скалится и подаётся на встречу, наконец понимая, почему его зовут «Жадностью» Он не любит делиться.