— Да что ж за погода такая? Начало октября, а тут такой холод собачий! — ворчал Арлерт, поеживаясь от колкого ветра и залетающих за шиворот снежинок. — Эрен, ты домой?
Я втянул шею в надежде хоть как-то согреться, но джинсовка совсем не грела, а тонкая толстовка под ней — тем более.
— Нет, нужно еще по делам съездить, — нехотя ответил я, передергивая плечами от пробирающего до костей холода. — Идите без меня.
— Давай, до завтра, — махнул рукой блондин и повел за руку безустанно говорящую по телефону, обсуждающую свои дела по подработке Микасу, которая тоже отрешенно махнула рукой и двинулась в сторону обветшалого здания общежития.
Черное небо все сильнее сгущалось прямо пропорционально хлопьям белого снега, бьющим в лицо с невероятной силой и, тая, обжигающим кожу. Я вынул телефон из заднего кармана джинсов, дисплей которого тут же замело растворяющейся в воздухе замерзшей водой.
«Девять пятьдесят две… Где тебя носит?» — думал я, мысленно проклиная низкорослого брюнета, который уже десять минут как должен стоять у подножия огромного каменного здания университета, но его почему-то здесь не оказалось, впрочем, как и его машины. «Задержался…?»
Ривай не любил опаздывать. Он брезглив, пунктуален и великолепен во всех отношениях: начиная от уверенной поступи, заканчивая странной манерой держать кружку, пить только крепкий чай и слушать классику.
Ресницы слиплись от мокрого снега, щеки раскраснелись от ветра, а пальцы на ногах онемели. «Надо было слушаться Микасу… Говорила же, что погода ухудшится!»
Наконец, где-то в тихом заснеженном отдалении послышался плавный рев мотора черного Porsche, от которого мурашки пробежались по спине равно как и от уверенных касаний тонких пальцев. Мелькнули фары, и мотор заглох в метре от меня, скрипнув напоследок плотной резиной по скользкому белому настилу асфальта.
— Долго ты сегодня, чуть нос не отморозил, — причитал я, словно старушка на лавке в парке, усаживаясь в теплый салон, до сих пор пахнущий кожей: искусственной и Ривая.
— Главное, что не член, — парировал он безмятежно, протягивая мне свою куртку.
— А что? Ты бы скучал? — ухмыльнулся я, чувствуя уголком сердца, как медленно затягивается узел внизу живота и дыхание чуть заметно сбивается.
— Да не особо, — заводит мотор. — Заткнись уже и поехали домой.
В салоне снова льется что-то классическое — кажется, Бах — и сменяется чем-то уже более оживленным: может, Arctic monkeys?
— Как прошел твой день? — улыбаюсь я, укутываясь сильнее в теплую куртку, пахнущую терпким парфюмом и его шампунем, а брюнет хмурится, вглядываясь усталым взглядом в однообразный пейзаж за лобовым стеклом.
— Меня целый день донимали такие же придурки, как и ты. Одна предлагала за зачет отработать натурой, — мужчина тяжело вздохнул.
— И что, у нее получилось? — улыбаясь собственным грязным мыслям, спросил я.
— Осталась без оценки, — повел крепкими плечами Ривай.
За несколько лет я понял много вещей, касающихся этого темноволосого мужчины: как заваривать чай с бергамотом; как стучаться перед тем, как войти в его кабинет; как делать качественный минет (хотя, кажется, это у меня в крови) и как доверять его серо-стальным глазам.
Ривай никогда не врет — всегда нещадно в лоб выстреливает правдой, зато я точно знаю, что этот гордый человек никогда не опустится до измены. Особенно с первокурсницей. И дело вовсе не в том, что он — качественный гей, любитель глупых и наивных мальчиков. Просто он никогда и ни при каких обстоятельствах не предаст своего человека. Это я знал наверняка и никогда не сомневался в этой аксиоме.
— Плохо сосет? — подкалываю я.
— Однако мозг вынесла будь здоров, — вздохнул он, откидываясь назад, устало потирая переносицу, а я заметил знакомые очертания престижного района, места обитания Аккермана. — Неужели так трудно выучить формулы логарифма и сдать их наконец? — ругается он, сжимая обитый кожей руль, а я поддаваясь нелепому наваждению, скидываю куртку с плеч и отстегиваю ремень безопасности.
Ривай смотрит на меня, хмурясь, силясь понять, что взбрело в мою голову, где в «такие» моменты ветер свищет и перекати-поле огибает черепушку, и понимает, когда я тянусь за коротким поцелуем — «Ты должен следить за дорогой», а сам покалывающими от недавнего холода пальцами тянусь к ширинке твоих черных обтягивающих брюк.
Меня вечно передергивает от вида немного обтянутых стройных ног, а еще сильнее — от понимания того, что рельеф этих мышц виден не только мне, но и блудливым первогодкам и старым преподавателям, зачастую извращенцам.
Однако сейчас мужчина всем своим видом показывает, что принадлежит мне, а я — что ни с кем делиться не собираюсь.
Крепкий бугорок под моими пальцами за двумя слоями одежды мгновенно увеличивается, и Ривай ухмыляется одними только глазами, все еще устремленными на дорогу.
«Удивительно, как в твоем возрасте это все еще так быстро работает!» — выпалил однажды я, за что получил нехилый подзатыльник. Впредь я эту ошибку не допускал, но до сих пор удивляюсь, с какой скоростью огромный для габаритов профессора Аккермана член приходит в боевую готовность. Точно как и сейчас.
Избавив орган от лишней преграды, любуюсь красотой, мечтая снова вспомнить вкус теплой смазки. Облизываюсь, наклоняясь ближе, одаривая его своим наверняка горячим дыханием и провожу языком по всех длине.
Ривай глубоко вдыхает, когда я обхватываю губами только головку и чуть втягиваю, насильно вынимая воздух из мужчины. Провожу кончиком языка по уздечке и опускаюсь ниже, заглатывая наполовину. Аккерман кладет руку на мой затылок, надавливая, приказывая опускаться ниже.
И я подчиняюсь. Ну как тут не подчиниться, когда он довольно запрокидывает голову и выдыхает рвано, наматывая на руку мои короткие волосы на затылке.
Широко провожу языком по стволу, огибая каждую набухшую венку, вырисовываю какой-то понятный только Риваю, судя по легким толчкам, узор. Давит сильнее, нетерпеливо толкаясь вперед, глубже, в самую глотку, а мне дышать нечем, джинсы жмут, и из глаз искры водопадом.
Авто останавливается с тяжелым скрипом о затвердевших снег, сногсшибательным цунами отражаясь у меня в голове, провоцируя и выпуская на волю рой огнедышащих мурашек, зеленым светом мечущимся перед глазами: теперь ничто не мешает. И Ривай будто бы слышит мои беспорядочно свернутые комком новогодней гирлянды мысли и за волосы тянет вверх, поднимая.
Спина затекла, да и шея тоже, но поддаюсь вожделению мужчины и встречаюсь взглядом с серо-голубой с вкраплениями алюминия волной, топящей меня в толще бездонных зрачков размером со всю вселенную, если не больше.
Цепляешь своими губами мои, а я про себя замечаю, что те от наших частых поцелуев под струями ледяного ветра снова потрескались. Хотя кому какое дело, если я уже на твоих коленях, ерзаю, промежностью нахожу нетерпеливую ладонь и невольно постанываю прямо в поцелуй, от которого все органы тугим узлом скручиваются, оставляя только сердце погибать на фронте твоей широкой груди.
Именно сейчас… сейчас треснули твои медные звенья, и демоны роем черных ворон устремились наружу, в темное небо сквозь валящий хлопьями снег.
Одними пальцами проводишь по скуле и тут же за затылок притягиваешь ближе — чтобы не сбежал, хотя куда бежать, когда тело, сердце, разум и до последней мысли прикованы к сухим губам и грубым ладоням, которые так стараются стать чуточку нежнее. Нигде не скрыться. От себя особенно.
Пуговица наконец щелкает, резонансом врезаясь в виски, а я облегченно вздыхаю и снова встречаюсь с твоими глазами, заметенными как лобовое стекло твоей тачки снежными комьями с острыми резными концами похоти и глубокими, как самый глубоких океан, чувствами. Какими…?
Холодными пальцами профессор Аккерман тянется к судорожно сжимающемуся колечку, а я непрерывно облизываю губы и уже мысленно трахаю своего мужчину.
Пульс бьется в сонной артерии, бешенным потоком вдалбливаясь в мозг, когда ты касаешься, и вырубает насмерть, когда входишь только на одну фалангу. Кусаю губы, и Ривай перехватывает, самостоятельно раздирая нижнюю в кровь, на вкус пробуя меня, а в голове рождаются самые смелые идеи на оставшийся вечер.
Двигаешь пальцем, входя глубже, а я бедром чувствую твое возбуждение. В салоне темно и тесно, но так даже лучше — все внимание на рваное дыхание и конвульсивные потряхивание меня на коленях, на тесноту, на касание груди к груди. Тело к телу.
Проталкиваешь второй палец, а меня подбрасывает. Сам насаживаюсь на пальцы, запрокидывая голову, ловя порывистые поцелуи и укусы в шею. Кусаешь кадык, толкаешься невольно бедрами, пальцами, доводя меня до бешенства, раздираешь в кровь ключицу, с кровью смешиваешь свою слюну и дальше мчишься оставлять алые пятна на шее, груди, скулах, плечах — везде, куда только дотянешься.
Снова ловишь мои губы и параллельно втрахиваешь одними пальцами. Тянешься до заветного комочка, но без тебя самого мне мало.
Скулю в поцелуй, моля, наконец, о прекращении этой затянувшейся прелюдии. Вязкие белые капли стекают с моего члена, и ты размазываешь их, пару раз проводя ладонью по всей длине, и тело пробирает крупная дрожь и мозг пробивает серебряной пулей «Я без тебя пойду ко дну».
— Ривай, пожалуйста… — шепчу, постанывая, вжимаясь колом стоящим членом в твою кольцом сжатую вокруг ладонь.
— Чего ты хочешь? — до синяков сжимаешь зад, и меня подбрасывает ударом в двести двадцать.
— Тебя. Тебя охуенно
тамхочется, — шепчу, губами касаясь мочки, всеми силами выделяя это самое «там», а ты снова вгрызаешься в ключицы, одним рывком врываясь в трепещущее влажное нутро.
Меня сгибает пополам. Головой упираюсь в сидение. Колечко мышц судорожно сжимается вокруг твоего ствола, а я чувствую горячую смазку, стекающую по стенкам.
Вдалбливаешься по самые гланды, а я уже и голос сорвал — остается только хрипеть, слушая твой тихий, возбуждающий до чертиков голос у самого уха. «Чувствуешь? Это я внутри тебя»
— Ты любишь меня, Ривай? — непонятно зачем задаю вопрос, шепча у самых твоих губ, и тут же заливаюсь дрожью, впиваюсь короткими ногтями в твой коротко стриженный затылок.
— Безумно, — шепчешь и еще сильнее толкаешься внутрь, будто бы наказывая за то, что не был уверен.
Языком касаешься соска, рукой сдавливая мое бедро, кусаешь, оттягиваешь — знаешь, как мне нравится. Ничего в жизни лучше не чувствовал.
— Никому больше так не говори, — шепчу я, стараясь справиться с дыханием, но выходит плохо.
— - Только тебе, Эрен. Обещаю, — хриплым, утробным голосом проговариваешь ты, а я удивлен, откуда столько нежности, но внезапно ты с силой ладонью впечатываешься в бедро с влажным шлепком, волной отдавшимся внутрь.
— Да, папочка, — невольно выдаю, а ты еле заметно улыбаешься: до безумия любишь, когда я так делаю, но при этом смущаюсь, как школьница.
Чувствую себя подзаборной шлюхой, но твой поцелуй развеивает все сомнения и уносит куда-то далеко-далеко, и с силой вдавливает в реальность новым толчком. Головкой касаешься простаты, и меня сгибает. Пачкаю спермой нас обоих, судорожно сжимаюсь, погружаясь с головой в экстаз, а ты с утробным звериным рычанием догоняешь меня, и я чувствую раскаленное магмой и твоим сердцем семя внутри.
Пару минут спустя чуть приподнимаюсь на коленях и твоя сперма стекает по бедрам. Так пошло, грязно, но это то, что нам обоим так необходимо. Снова целуешь развязно и помогаешь застегнуть брюки.
***
— Живо потуши сигарету! — ругаешься, когда я выхожу из твоей машины и достаю из кармана толстовки пачку сигарет, поджигаю одну и затягиваюсь. Мозг возвращается из отпуска обратно в повседневный офис.
— Но ты же куришь! — возмущаюсь я, глядя на мерно тушащего догоревший бычок Ривая.
— Заткнись и потуши сигарету. Пойдем домой.
Ну как тут злиться, когда ты так тепло произносишь это «домой».
Догнав брюнета уже в лифте, сходу впиваюсь во все еще пахнущие табаком и нашими поцелуями губы. Выдыхаешь рвано и сразу подхватываешь под бедра, усаживая на поручень спиной к зеркальному полотну. Снова чувствую неприкрытую эрекцию, и самого пробирает мурашками и легкие съеживаются в размер крохотной изюминки.
— Я оставил его на столе. Элизабет, поищи его на моем столе, я не мог далеко его…
Живо спрыгиваю и встаю по стойке смирно, на два шага отступая от Ривая, в зеркало глядя на выражение лица нашего соседа снизу, который ну очень не вовремя решил вернуться с работы. Мои щеки вмиг покрываются пунцовым румянцем. Так стыдно мне было в последний раз, когда начальник Ривая вошел в его кабинет и застал меня, стоящим на коленях и глотающим чужую сперму. «Было время» — всегда говорит брюнет, вспоминая тот день.
Хуже всего — хищный взгляд Аккермана за спиной и стекающая между ног смазка.
***
— Отцепись, мне работать надо, — отрезает Леви, когда мы пересекаем порог нашей квартиры в элитной многоэтажке.
Я деланно надуваю губы, мол «ну и ладно», хотя на самом деле не представляю, что теперь делать со стояком в штанах. Скидывающий пиджак Ривай никоим образом не способствует решению назревшей проблемы, а только усугубляет состояние. Крепкие мышцы рельефом чаруют в свете луны через не зашторенное панорамное окно.
Кусая губы и проклиная мужчину за шикарные формы, вяло плетусь в кухню, чтобы — уже по привычке — сделать ему чай. Стягиваю верхнюю одежду и зависаю на экране смартфона, безучастно листая ленту, как вдруг слышу, как что-то щелкнуло за спиной.
— Эрен, — ласковый баритон долбит в самое сердце, на мгновение останавливая его, — подойди.
Хмурюсь, но иду на звук ставшего родным голоса.
Посреди большой гостиной с белыми стенами и мебелью из темного дерева стоишь ты, уверенно глядя на меня бездонными серыми глазами, а в твоей раскрытой ладони покоится квадратная коробочка. За плечами темные тяжелые шторы и светлый тюль контрастируют с бледным лицом и смоляными короткими волосами. Кажешься недостижимым, как далекая планета или созвездие крылатого существа, мерцающая миллионами огней во мраке нынешнего тысячелетия.
— Че это? — интересуюсь я, откладывая телефон в сторону — тут явно что-то необычное намечается.
— Знаешь, — начинаешь ты, худыми пальцами цепляя предмет в руке и ловко открывая его, — такого рода браки запрещены в нашей стране, — у меня перехватило дыхание, когда в вечернем полумраке блеснуло тоненькое кольцо, кажется, из белого золота, вынутое тобой, — но я хочу, чтобы никто и никогда не смел даже посмотреть в твою сторону, — сокращаешь расстояние между нами двумя шагами. — Я хочу, чтобы все вокруг знали, что ты принадлежишь мне, — берешь мою руку в свою и надеваешь украшение на мой безымянный палец, предварительно заботливо согревая дыханием замерзшие пальцы. — Эрен, — поднимаешь взгляд на меня и ухмыляешься, замечая собравшиеся в уголках глаз слезы, — ты единственный, кому я готов посвятить жизнь. Ты — то, что мне необходимо, — целуешь мои руки. — А ты? Ты готов провести остаток жизни со мной? С одним мной, Эрен, — пытливо вглядываешься в мои глаза, как будто я могу отказаться.
Глотая слезы, я немощно раскрываю рот, пытаясь сказать «Черт возьми, да!», но только снова давлюсь улыбкой, и получается только ритмично кивать головой, сжимая твою ладонь. И думать не хочется, откуда в запредельно безэмоциональном тебе столько красивых слов.
Все это так несвойственно тебе, и все эти предложения — лишь синонимы к «я люблю тебя», ведь ты так и не научился их произносить. Но я счастлив.
— Я не подарю тебе цветы. Я продам себя тебе с потрохами, со всем вытекающим. Ты согласен? Ты сопроводишь моего Дьявола к свободе?
— Да, — наконец осиливаю я две буквы и обессилено падаю в твои объятия, вдыхая запах дорогих сигарет. Я готов хоть в Преисподнюю спуститься, не поднимая взгляда в небо, лишь бы быть поближе к твоим демонам в груди.
— Но если когда-нибудь ты решишь, что это слишком, я сверну тебе шею, — хрипишь угрожающе, но я чувствую, как долбится в груди твое сердце, как ты слабо улыбаешься и сжимаешь мои плечи.
Так и должно быть.
