Знал ли?

      Каждый раз наступать на одни и те же грабли так больно. Осознание бьет тебя с размаху, когда касаешься другого, ненужного, а верные глаза смотрят с любовью и горечью, понимая — мечтам не сбыться, но все же обнимает такое же чужое. Ищешь, заменяешь какую-то тоску в груди другими пассиями раз за разом, а свое говорит, кричит: «Остановись!» Все в омуте. Уже давно забыл, когда в последний раз смотрел на золотую метку, меняющую цвета при каждом вздохе и выдохе появляющегося перед тобой соулмейта, а она болит, разрывает, когда тот прикасается, но терпишь, не подаешь виду. Ведь ты сильный, ты справишься. Правда ведь? Не боишься, что чувства наконец подчинят тебя, медленно убивая? В твоем состоянии я бы так не издевался. Знал ли, он все еще помнит каждое твое слово, а на его правом предплечье красуется твое первое , такое раздражающее его: «Эдс» — до тошноты. Счастлив ли ты будешь, уехав отсюда? Прячешься, избегаешь каждого шага, прикрываешь рот рукой, заваливаешься домой и рыдаешь в подушку. Минуточку. Плачешь, а на людях такой брутальный. Жалок, ты жалок. Остаешься часто дома один, говоришь друзьям, что проведешь этот вечер с приятной дамой и подмигиваешь сидящей в другом конце зала девушке, воздыхающей по тебе днями, неделями, месяцами. Врешь, ухмыляешься, а потом открываешь пачку красного мальборо, сидя ночью при полной луне с чашкой горячего кофе, так опустошенно смотришь вдаль, слушая какую-то грустную мелодию. Не хочешь ли что-то изменить? Ворваться в комнату к тому больному мальчишке, смотреть на него долго-долго, а потом схватить за руку и поцеловать его золотую надпись с твоим жалким прозвищем. Трус!       Подсознание давно кричит, посылает сигналы, думает, ты опомнишься. Хватит, тебе уже давно не двенадцать. Неужели ты не видишь его боли, порезанным рукам из-за твоих измен. Сколько же порезов у тебя, Ричард? Десять? Семь? Пять? Всего лишь два пореза. Помнишь, как ты выл, бился в конвульсиях, когда на ладони образовался первый? Тогда ты хотел умереть. Теперь представь, сколько чувств он испытывает из-за тебя.       Зимний бал — твоя глупейшая ошибка. Позвал не особо умную и не очень-то и красивую Гретту. Помнишь, как она издевалась над ним? Помнишь, как астматик отреагировал на твое заявление? Его перекосило, натянул на себя фальшивую улыбку и сказал, как рад, а глаза кричали совсем другое. Ты тогда почувствовал, клеймо распространило по твоему телу голубые цепи, оставляющие гадкие пятна, но при этом ты бесился, когда с ним захотела пойти какая-то Элиза. Тогда ты прижал его к стене, когда он выходил из аптеки с лекарствами, и грубо поцеловал. Ты такой смешной. После этого избегал неделю, кидал разные взгляды или же сам ловил на себе. Потом не выдержал и набросился на него при первой возможности уединиться. Мамин сынок вырывался, бился, кричал, а ты не реагировал. Тебе просто нужен был он рядом.       Теперь ты не сам проводил вечера в одиноком доме, не выкуривал пачку, захлебываясь горячим кофе, на который теперь не можешь смотреть. Уже готовишь ужин на двоих, завариваешь какао или его любимый зеленый чай с черничной добавкой, ставишь виниловые пластинки с группой «Queen» только потому, что он звучал лучше, чем кассеты. Встречал его с раскрасневшимися щеками от холода, заключал в свои горячие объятья, думал еще чуть-чуть и замурчишь. Вы смотрели разные фильмы, начиная от комедии и заканчивая ужасами, из-за которых он часто хватался за ингалятор, но делал уверенный вид, говорил: «Глупости, какой идиот будет бояться выдуманных персонажей?» Засыпали в обнимку, сопел тебе прямо в шею, когда ты вдыхал легкий аромат сирени, исходящий от его волос. Чувствуешь себя счастливым?       Почему же совершаешь следующую ошибку, начав встречаться с Лори, у которой на руке почему-то твоя нелепая шутка насчет ее имени. Захотелось поиграться с наивной? Молодец, Тозиер, выше всяческих похвал, и еще один шрам на хрупком теле. Через неделю, стоя у окна, ты видишь, как ветер разносит ваши порванные совместные фотографии, что не так уж и удивительно, учитывая то, что Эдди живет через два дома. Хотел напомнить о себе? Теперь надпись стала ярко-красного цвета, и цепи понеслись по телу с невероятной скоростью       Через месяц становится уже больно тебе. Видишь, как парень обворожительно улыбается блондинке, а та начинает покрывать его шею поцелуями. Разворачиваешься. Уходишь. И в следующем переулке даешь волю чувствам, бьешь со всей силы в стену, на руке проступает кровь, что никогда не сравнится с той внутренней болью и новым порезом.       Все та же комната, только теперь ты даже не один, не с Каспбраком. Со Стенли! Рассказал ему, а он все понял. Не стал осуждать, просто протянул пачку и, откинувшись на кровать, сам закурил. Еврея можно было бы даже назвать мазохистом, если Ричи не прикасался к своей метке, оберегал ее, то он тушил об нее сигареты и долго-долго смотрел на проступившую кровь. Ставят пластинку с группой «Kiss», которую осуждали на публике, почти все время молчат, пока на теле Уриса появляется новый порез, и он, стиснув зубы, шипит, посылая на свою судьбу гневную тираду, по телу распространяются оранжевые цепи, вызывая новую волну боли. И что же ты? Протягиваешь ему стакан с виски и понимающе смотришь в глаза.       Проходят месяцы, вы, всей компанией главных «Loser`s», сидите в столовой, говорите о чем-то, тебя не волнует, ловишь несколько страстных взглядов Джерри, ухмыляешься и видишь гневную Лори, которая тоже замечает это. Но тебе плевать, ведь он даже ни разу не посмотрел в твою сторону. Майк кидает тебе, что та девчонка действительно хочет вернуть свое назад. Отшучиваешься, говоря: «Это ужасная сторона неотразимости». Ожидаешь хотя бы какой-то реакции, но вместо этого злишься, когда к нему подходит какая-то Зоя? Хлоя? Или как там ее. Твоя ревность убьет тебя, трус. Последний урок совместный, только ты и он. Сидишь на последней парте, когда мамин сынок на первой слушает каждое слово учителя, записывает нужный материал. Отсчитываешь минуты до звонка, из класса выходят ученики, а тот стоит, копошится в своей сумке. Теперь вы совсем одни. Подходишь сзади, опускаешь руки на парту, прижимаешься к нему, дышишь куда-то в сторону затылка, чувствуешь сердцебиение, и оно отнюдь не твое, такое быстрое. Разворачивается лицом к лицу, смотрит в твои глаза, пытается что-то найти, молчит.        — Твои действия слишком глупы и наивны, — отталкивает, забрасывает на плечо рюкзак и направляется к выходу. Кричишь что-то в спину, взамен получаешь безразличный взгляд. Клеймо становится черным, цепи с новой силой плывут по телу, и на его теле тоже, только там они фиолетовые от бессилия. Останавливается в проеме, смотрит на тебя, и в этом ты видишь сигнал. Может все наладится?       Лето. Вы лежите на траве, целуешь его золотую метку, пока он гладит тебя по голове и говорит какие-то милые вещи, от которых хочется все также мурчать. Проводите вечера, дни, ночи вместе. Пока однажды, возвращаясь, у него не случается эмоциональный приступ вперемешку с психосоматической астмой. Берешь его на руки, ловишь первую машину и кричишь о больнице, вы едете, не останавливаясь. У мужчины могут забрать права, но он гонит, пытается доставить, спасти твоего мальчишку. Больница. Нервничаешь, конечно, я знаю. К тебе выходит врач, ничего не говорит, ты читаешь все у него на лбу, вбегаешь в палату, где лежит твой милый мальчик. Смотришь на его бледное лицо, слезы давно падают в район его губ, не сдерживаешься, кричишь, а потом опускаешься, целуешь его очень сладко. Как никогда при его жизни. Цепи уже давно серые, оковали твою шею, душат, хотят отсранить. Поднимаешься, гладишь по щеке, на которой созвездиями разбросаны веснушки. Вот и все, твой мир рухнул, разрушился за какие-то несчастные двадцать минут. Опускаешь голову на его грудь, шепчешь, что все это ложь, рубашка давно мокрая от приступа слез, а потом ты замираешь и чувствуешь легкий стук сердца, по его телу ползет золотая цепь. Жив! Эдди-матьтвою-Каспбрак жив!       Этот чертов астматик жив . Тебя выталкивают из палаты, ты покорно сидишь под дверью, как пес. Тебе плевать на все. Главное он жив, теперь все будет по-другому.