***
Видок у Рудбоя настолько убитый, что у Вани сразу пропадает желание наезжать на него, даже в шутку. Поэтому он просто протягивает руки — «Иди сюда» — и крепко обнимает его, слушая тёплое дыхание в своё плечо. И когда подобные жесты успели стать обыденными?.. — Ничё, свет клином на этом Окси не сошёлся. Вытащу Славку куда-то, каникулы организую, всё будет в шоколаде, — и старается не думать о том, что заставить Славу выйти на улицу за последнюю неделю ему удалось лишь единожды, да и то — за хлебом и мандаринами в продуктовый. Вместо этого старается сосредоточиться на том, какие у Рудбоя холодные руки. И понятно, какими им ещё быть, тот только что с улицы, чего в этом сверхъестественного? Эта попытка отвлечься ожидаемо ни к чему хорошему не приводит: в какой-то момент он ловит себя на том, что уже давно высвободился из объятий, сжимает его ладони в своих и задумчиво поглаживает большими пальцами, пытаясь согреть, конечно. Рудбой смотрит на него каким-то странным нечитаемым взглядом и руки убирать не спешит. Мгновение они стоят, замерев, и смотрят друг другу в глаза. Светло сглатывает, чувствуя непонятное волнение, и внезапно осознаёт, как всё это смотрится со стороны. Он тут же выпускает его ладони и неловко шутит, пытаясь скрыть смущение: — Видели бы это наши шипперши, визжали бы от восторга, а то они мне жалуются, что им контента не хватает. Рудбой только потерянно улыбается. В голове устало стучит: «Куда катится этот мир?» А серьёзно? Когда в поисках поддержки он начал приходить именно к Фаллену? Когда тот вообще стал для него настолько значимым? Ежедневные переписки, телефонные разговоры, встречи «чисто по-дружески выпить пиваса, неделю ж не виделись»... Если бы не Светло, он бы, наверное, уже давно крышей отъехал, но... В окружении Евстигнеева часто появлялись новые люди, и с такой же скоростью они обычно и исчезали, ещё никому за такой короткий срок — какой-то там месяц с чем-то, да? — не удавалось стать настолько значимой частью его жизни. А вот случился такой себе Ванечка Светло. И теперь Евстигнеев реально не мог припомнить хотя бы одного дня, чтобы у него в голове не звучало что-то в духе: «Интересно, а что думает Фаллен по этому поводу?», «Нужно срочно скинуть это Ване, он заценит». Или ещё лучше: «Вот бы он сейчас был здесь и видел это!», «А Ваня сейчас ещё спит... Интересно, во сне он тоже так много улыбается?» ...Да даже во время банального скроллинга ленты товаров в интернет-магазинах его начали посещать бредовые идеи в духе: «Может, прикупить это для Светло? Ему бы понравилось». На фоне этого лютого пиздеца ещё озвучивались какие-то совместные планы, к счастью, пока больше шуточно, начал не в лучшую сторону меняться его плейлист... Круглым дураком Ваня Рудбой не был, поэтому осознавал, что всё это — более, чем очень тревожный звоночек. Но что с этим делать не знал, поэтому пока просто плыл по течению. Ещё ему было тревожно за Мирона. Видно же, что того грызёт изнутри, только гордость признаться не позволяет. Ване бы только знак — одно слово, жест, взгляд — и он бы всё бросил и помог, но, если этот безумец что-то вбил себе в голову, изменить его решение никому не под силу. Разве что... Славе этому?.. Вот же, самый нелепый исход просто. И когда они вообще сблизиться успели? Баттл, породивший столько мемов и шуток, явно послужил отправной точкой. Вот только как Ваня этот момент проглядел?.. Рудбой качает головой обрушившимся на него мыслям и присаживается, чтобы расшнуровать ботинки. — Чай будешь? Чёрный или зелёный? …А, зелёного уже нет, так что тогда, наверное, чёрный, — всё ещё смущённый Фаллен, суетливо болтая и явно не нуждаясь в ответе, ретируется на кухню. Гриша, свернувшийся клубком на чьей-то шапке, только провожает хозяина скептическим взглядом и вновь закрывает глаза.***
Вечер проходит лампово: смотрят видосы, рубятся в игры, хавают неровно нарезанные бутерброды, тискают недовольного Гришу — всё, чтобы на время отодвинуть беспокойство, которое всё равно маячит мутным призраком на периферии сознания. Один раз к ним в комнату заглядывает Слава. Выглядит он, если честно, даже по мнению Рудбоя не очень — следы тотального недосыпа под глазами ещё никого не красили. Какое-то время он наблюдает за ними, словно бдительная мамаша, которая хочет удостовериться, что её детишки не занимаются чем-то незаконным, но вскоре следить за действием на экране ему надоедает, и он сваливает, забрав с собой кота. Гриша, видимо, в виде исключения, не сопротивляется. А может, он тоже задолбался смотреть на то, как его хозяин уже который раз сливает всухую? Фаллен провожает друга взглядом, переводит глаза на Рудбоя и вздыхает: — Мне ж не кажется, верно? Слава сдерживается, но по роже видно же, как его ломает... Евстигнеев откладывает джойстик, чешет затылок и тоже вздыхает: — Мирон такой же. То есть, он бодрится, у него вроде как всё на мази, треки пишет. У него просто полный загруз последнее время, но вот порой он словно вспоминает о чём-то и подвисает мраморным изваянием античного мыслителя. Но кто я такой, чтобы к нему лезть? Да и пытался уже. Он взрослый мальчик, сам справится. ...Должен, по крайней мере. На этом и сходятся. Забиваются встретиться завтра вечером в восемь, и Рудбой сваливает, попутно снимая ворсинки шерсти со своих джинсов. Вдогонку летит смс-ка: «С ТЕБЯ ВИСКИ И НОВОГОДНИЙ ВИСКАС». Он ржёт и отбивает: «ок. какой вискарик грише по душе?» В ответ получает: «САМЫЙ ЛУЧШИЙ, ДЯДЬ!» И всю дорогу домой улыбается, как идиот.***
Новогоднее утро Евстигнеева начинается с кучи поздравлений во всех социалках. Он кому-то отвечает, поздравляет близких, делает последние покупки, решает какие-то организационные вопросы по поводу мерча... Заняться есть чем. Когда он подваливает к восьми и Фаллен открывает ему дверь, Замай со Славой уже поддатые сидят у телека и смотрят новогодний концерт, комментируя выступающих. — Бля, ну вот что это за движения? Хули он дёргается, будто эпилептик? Зовите экзорциста, лучше на дом и немедленно! Гриша радостно спешит Ване навстречу, будто бы зная о заготовленном для него подарке, а вискарик предусмотрительно помещается в бар к остальным бутылкам, чтоб разошедшийся Слава не добрался до него раньше времени. Видимо, в Новый Год тот всё-таки решил отпустить гложущие его мысли, потому что алкоголь убывает достаточно стремительно. Фаллену даже пришлось отобрать очередную бутылку пива со словами: «Эй, полегче, дядь, а то такими темпами ты ещё до двенадцати готовым будешь!». Слава недовольно приподнимает брови, беззлобно посылает его и вновь утыкается в телек, перебрасываясь шуточками с Андреем. К Рудбою оба уже немного привыкли, тот не впервые появляется в этой квартире. Только обычно всегда присутствовала какая-то натянутость, всё-таки он являлся наглядным напоминанием о Мироне Яновиче, но после выпитого ребят конкретно попускает. Так что неудивительно, что через каких-то полчаса Замай дружелюбно хлопает Ваню по плечу и интересуется за жизнь. В скромной холостяцкой обители довольно уютно, Евстигнеев даже невольно задумывается, а когда он вообще последний раз встречал Новый Год в такой маленькой компании? И не может вспомнить. Хорошо ли это? Хуй знает. Фаллен, заебавшийся изображать из себя образцовую хозяюшку, в шутку интересуется, не обижают ли тут его мальчика, потом плюхается на диван рядом с Рудбоем и посылает Славчика на кухню рубать салат, а то хули тот бездельничает вообще? Теперь Ванечкино время пить пивас! Слава сначала ломается, пытается перекинуть это на Рудбоя, а потом утаскивает с собой Андрея, а то чего это ему одному отдуваться? Вскоре с кухни доносятся крики, грохот роняемых приборов и хохот — кажется, Слава врубил инстаграм-трансляцию. Салаты делать – это ведь тоже искусство, хули нет? Кулинарное шоу имени Славы КПСС начинается! Фаллен, слыша всю эту вакханалию, только улыбается. От мягкой улыбки Светло у Рудбоя что-то внутри ёкает. Или это выпитое пиво в голову ударило? Впервые за вечер они остаются вдвоём, а то вся эта предновогодняя канитель... Ваня светится так, что можно простить все неловкие моменты вроде компании Славы и Андрея, с которыми общих тем для разговоров не так уж и много. Кажется, ещё чуть-чуть и он не сдержится и всё-таки сообщит ему что-то лишнее, но тут за стенкой внезапно активизируются соседи, и в нарастающих гитарных басах («Чувак, это что, «Нервы», серьёзно?») внезапно очень отчётливо слышно строчки: «Это был отвратительный год, хорошо, что он скоро пройдёт!» Евстигнеев вопросительно вскидывает бровь. Подходящее сопровождение для празднества, ничего не скажешь. Они быстро переглядываются. Не заржать — просто невозможно! — Оптимисты у вас соседи, однако! — он утирает выступившие слёзы рукавом свитера и продолжает тихо хихикать, уткнувшись Ване в плечо. — Это ещё ничё! Это, можно сказать, у них и правда хорошее настроение, — Ваня слегка приобнимает Евстигнеева рукой, естественно, чтобы тот не упал, — Я рассчитывал на более тяжёлую артиллерию! Они вообще дикие фанаты металкора, что-то в духе «Стигматы» — «Сентябрь горит, убийца плачет» — короче, типичные «верните мой 2007». Я уже им ответной музычки заготовил, чтобы не портили мне веселье. Так что их ждёт незабываемый вечер! — Ваня многообещающе ухмыляется, и Рудбой смеётся вместе с ним. Со Светло легко и уютно, будто дома. Пиво оказывается хорошим и правда неплохо так расслабляет. К дивану подкрадывается Гриша, коротко мяукает и запрыгивает Рудбою на колени, тут же начиная выпускать острые коготки в его джинсы. Прямо настоящая идиллия. Что-то очень близкое к его личному представлению о счастье. Евстигнеев резко выдыхает, когда последняя мысль приходит в его голову, и обещает себе не задумываться об этом хотя бы сегодня. Но предательский, не вполне трезвый мозг таки позволяет сорваться с губ мечтательному: «Вот бы всё это длилось вечность». Вот же дебил сентиментальный! Рудбой мысленно отвешивает себе леща. Светло никак не комментирует эту фразу. Только смотрит как-то по-особенному глубоко и широко улыбается. Рудбой смотрит на него в ответ и из последних сил старается не опускать взгляд на его губы. Даётся это непросто. Кажется, прежде чем пить, надо было хотя бы пообедать, раз уж позавтракать не успелось.***
За беседами и шутками время незаметно близится к двенадцати. Развесёлая компания собирается у телека. К этому времени у Славы на лбу красуется нарисованный чёрным маркером здоровенный член — «Ну а что, карточный долг — дело святое! Проиграл? Встречай Новый Год с членом на лбу, Славик!» Они ужинают вчетвером, ржут, когда из-за невовремя запрыгнувшего на колени Гриши Замай, раскладывающий в этот момент оливье по тарелкам, выворачивает себе тазик на ноги. Приходится ему снимать штаны и продолжать торжество в клетчатых семейках, из-за чего смеха становится ещё больше. В целом, несмотря на чужую компанию, Ваня Рудбой очень хорошо проводит время и успевает проникнуться теплом даже к Славе, с которым изначально общение было достаточно прохладным. Наконец-то то, ради чего обычно все и собираются — речь Президента и долгожданный бой курантов. Слава, до этого с какой-то непонятной надеждой посматривавший попеременно то на часы, то на свой мобильный, перестаёт дёргаться и торжественно разливает по бокалам шампанское: — Ну, что, чтобы в Новом Году всё было пиздато! Загадывайте желания! Ваня зажмуривается и размышляет, что бы такого загадать. У него и так всё хорошо. Непроизвольно посещает мысль: вот бы Светло всегда продолжал так светло улыбаться, и ему больше ничего не нужно. Ну и ещё чтобы у Мирона всё наладилось. Куранты бьют в девятый? Десятый раз? И он махом опрокидывает свой бокальчик, будто не шампанское пьёт, а водку без закуски глушит. Пузырьки, будто в отместку за такое пренебрежительное отношение к напитку, ударяют ему в нос, заставляя глаза слезиться. За этим тостом следуют ещё несколько, в дело наконец-то идёт купленный Ваней вискарь, за окном запускают первые фейерверки — реальность, сдобренная крепким алкоголем, начинает приобретать красочные оттенки. Замай, явно принявший лишнего, отрубается прямо за столом и на внезапный звонок в дверь никак не реагирует. Фаллен переглядывается со Славой: — Ты звал кого-то? — Нет. А ты? Сквозь алкогольную дымку Рудбой не сразу понимает, что обращаются к нему, но как только осознаёт это, так сразу качает головой в знак отрицания: — Тоже нет. Звонок между тем не прекращается. Кто ж это там такой настойчивый?! — Кто-то собирается открывать? — слышит он свой голос, словно со стороны. — Славочка пошёл открывать, — звучит ответ где-то совсем близко. — У тебя майонез на щеке, знаешь об этом? — выдыхает Фаллен практически ему в шею. От этого шёпота почему-то бегут мурашки. У Вани вообще голос необыкновенный, пробирающий. Осторожное ласковое прикосновение к щеке — Фаллен стирает каплю. Пальцы тёплые, немного шершавые. А потом Рудбой не успевает понять, что происходит. Просто внезапно его губы накрывает горячее дыхание, а спустя мгновение — не менее горячий поцелуй. В голове взрываются фейерверки (или это кто-то из празднующих опоздал и отрывается?), и Ваня изо всех сил, до онемения пальцев, сжимает толстовку Фаллена, напористо целуя в ответ. Боже мой. В голове не остаётся ни единой связной мысли. Сердце бьётся, кажется, где-то в горле, мешая дышать. Ваня. Сам. Целует. Его. То ли от алкоголя, то ли от переизбытка ощущений начинает кружиться голова. Из коридора громко звучат голоса, и они разрывают поцелуй. Как в порнофильмах, между их губами тянется тонкая ниточка слюны, и Фаллен смущённо улыбается, вытирая губы. «Боже, он ещё может смущаться?» Глядя прямо ему в глаза, Рудбой осторожно переплетает свои пальцы с его. Ведёт молчаливый диалог: «Можно ведь? Правильно же понял?» И получает ответную улыбку: «Можно. Ещё как правильно».***
Слава между тем неверяще пялится в дверной проём. Кажется, у него новогодние галлюцинации. Потому что за дверью его квартиры мог оказаться кто угодно, но вот уж точно не... На пороге, под светом покачивающейся на ободранном проводке лампочки, стоит Фёдоров Мирон Янович и с насмешливым интересом изучает член, нарисованный у Славы на лбу. Мирон — весь такой сияющий, в брендовой курточке и дорогих кроссах. Мирон. Стоит. На его. Пороге. И то ли у Славы какую-то извилину переклинивает, то ли это от неожиданности, но он не находит ничего лучше, кроме как ляпнуть нечто вообще несусветнее: — А у тебя лысина празднично сверкает, — и сам старается не заржать от своей тупости. Нет, ну это ж правда — в коридоре стоит ёлка, и огоньки гирлянды весёленько так отражаются от макушки Фёдорова, но, блять, взять и выдать такое вместо приветствия? — Что, прости?.. — выражение лица Мирона становится озадаченным. Не так он, наверное, себе эту сцену представлял. Нужно спасать ситуацию, и Слава позволяет себе сказать то, что давно в голове прокручивал: — Извини за... ты знаешь, — фраза получается неожиданно неловкой, но все заготовленные речи кажутся не к месту. Да и, если честно, Слава не уверен, что сможет сейчас их произнести, не запутавшись в словах, — Я совсем не думаю так, как сказал тогда. По глупости ляпнул. Я... честно жалею. — Еблан ты, Слава, — Мирон качает головой, осматривает его, такого нескладного, с нелепым рисунком на лбу, делает шаг и оказывается совсем близко. Слава чувствует запах его парфюма и сглатывает. Смотрит прямо в глаза, вдыхает глубже и ему срывает крышу. Настолько, что он даже забывает, что, кроме него, в квартире находится ещё кто-то. — Надеюсь, ты меня не уебёшь, но, блять... Как же я давно хотел это сделать! — шепчет он, оттесняя Мирона к дверному косяку, и, наклоняясь, целует. Мирон с готовностью отвечает. Целуется он глубоко, с языком, хаотично оглаживая Славину спину руками. А того словно разрядами прошивает, он толкается в Мирона бёдрами, ощущает такой же каменный стояк и едва сдерживает громкий стон. «Чёрт, неужели это взаправду, а не очередной бредовый сон? Чёртов новогодний подарок, не иначе!» — стучит в висках. Фёдоров тем временем опускает руку поверх его домашних штанов. Сжимает. Поглаживает. И Славу пронизывает таким острым удовольствием, что он не сдерживается и достаточно болезненно кусает Мирона в плечо. Низкий потолок начинает троиться, кружиться, словно в калейдоскопе. Это походит на какое-то сумасшествие! Кажется, он теряет остатки своего самообладания и здравого мышления, а способен только вот так толкаться навстречу Мироновым рукам, губам... Звук разбившейся на кухне бутылки неожиданно отрезвляет. Слава, внезапно осознавший, что уже успел запустить руки под Миронову рубашку, хотя на том изначально вроде курточка была, отстраняется. Смотрит на распухшие от поцелуев губы Фёдорова, притягивает его ближе, приводит в порядок пуговицы на рубашке и ухмыляется: — Ну, добро пожаловать в мою скромную обитель!***
Когда Мирон со Славой вваливаются на кухню, они застают весьма прелюбопытное зрелище: Рудбой с веничком, как заправская домохозяйка, даром, что от выпитого нещадно штормит, подметает осколки того, что было бутылкой коллекционного виски, а Светло промокает остатки драгоценного алкоголя и так запачканными штанами Замая. Увидев вошедших, они так и замирают в этих позах, словно уголовники, взятые на месте преступления с поличным. — Ну, где же радостные улыбки на лицах и салюты в честь идола отечественной рэп-сцены? Хули пялитесь, как на пророка Моисея? – Славчик, как всегда, сама непосредственность. Атмосфера на кухне слегка разряжается. Рудбой бросает веник и, пошатываясь, идёт приветствовать друга. «Ничего себе, таки явился!» Фаллен криво зигует и возвращается к прерванному занятию... — Блять, Гриша!!! На дикий вопль оборачиваются все. Фаллен держит кота на вытянутых руках и всматривается ему в глаза. — Ребят, — переводит он взгляд и наконец-то замечает, что стал центром всеобщего внимания, — если котан вискаря нализался, что с ним будет? Ему нужно желудок промывать или как? У Гриши, видимо, предложенная экзекуция энтузиазма не вызывает, потому что спустя мгновение Ваня получает по носу когтистой лапой, а кот, невозмутимо облизываясь, взбирается на стол, попутно обдирая скатерть и роняя вилки. И уже оттуда светит на Ваню огромными укоряющими глазищами. — Кажется, он в порядке, — Слава ухмыляется и авторитетно заявляет: — От хорошей алкахи плохо, в принципе, быть не может! ...Может, и мы продолжим, не всё же Гришане за нас бухать? Мирон мягко улыбается, рассматривая вот такого, домашнего Славу. Рудбой пялится на довольного Мирона и думает, что выпить и правда не помешает. Фаллен выпить готов всегда, в принципе. В общем, предложение продолжения встречает единогласное согласие.***
Как-то совсем незапланированно Рудбой со Светло оказываются вдвоём на балконе. Наверное, это был альтруистический порыв: Славу с Мироном чтобы не смущать. Всё-таки им многое обсудить нужно. «Интересно, что Мирону пришлось выдумать, чтобы свалить практически сразу после наступления двенадцати? Прям как Золушка». Рудбой хмыкает. Балкон застеклён, но на нём всё равно намного прохладнее, чем в квартире. После быстрого перекура в открытую форточку так вообще — зуб на зуб не попадает. Рудбой косится на Светло, предусмотрительно захватившего с собой плед, и по этому взгляду Ваня понимает, что придётся делиться. Прижиматься к тёплому Ванечке под пушистым пледом приятно, и Рудбой не может сдержать усмешку. А он ещё изо всех сил убеждал себя в дружеских чувствах. Ну да. Просто друзья. Стоят в обнимочку на балконе, накрывшись одним пледом. Но это же просто потому что холодно, а не из-за каких-то сантиментов, не так ли? Поток самоиронии прерывают губы Фаллена, прижавшиеся в быстром поцелуе к его ключице. Дурацкая бородка смешно щекочется, но сейчас это последнее, что Рудбоя волнует. Когда они из интереса заглядывают в окно, в маленький просвет между шторой и шкафом, Мирон со Славой сидят на диване. Свет выключен, их освещают лишь отблески гирлянды. Они о чём-то говорят. Лица находятся очень близко. Мирон облизывает губы. — Ты уверен? Что нам нужно за этим наблюдать? Лучше б меня поцеловал, чем... на чужие поцелуи пялиться, — нетрезвый Светло не очень контролирует, что именно и как говорит, но основную мысль передаёт удивительно чётко. И Рудбой смеётся и тут же целует его в висок. Фаллен пахнет мандаринами, пролитым виски и едва уловимо — нафталином. Похоже, этот свитер со шкафа он достаёт раз в год. На праздники. Целует неспешно. Медленно проходится по ключице, выцеловывает шею, уделяя особое внимание кадыку. Ощущает губами, как Светло резко сглатывает. Целует за ухом, согревая дыханием, и лишь затем осторожно обхватывает нижнюю губу, неотрывно глядя в глаза. Ваню словно током прошивает, и он коротко выстанывает Рудбою прямо в губы. А потом сам запускает руки под его тонкий джемпер, щекотно поглаживая бока и поднимаясь вверх, к соскам. Рудбоя так и подмывает хмыкнуть: «Что ты там ищешь? Грудь третьего размера?», но прикосновения приятны, и вместо этого он лишь оттягивает зубами нижнюю губу и тут же жарко впивается в его рот. И Ванечка плывёт. Ванечка плавится. Ванечка царапает короткими ногтями его спину. Ванечка толкается своим языком ему навстречу, и всё это так восхитительно, что кажется, тот готов стоять на этом балконе, пока окончательно не превратится в ледышку, лишь бы губы Рудбоя на его губах, руки Рудбоя в его волосах, и сам Рудбой вот так, весь полноценно его. Со своими дурацкими татуировками, криво отросшей чёлкой и мальчишеской улыбкой. Кажется, время замедляет свой ход, и можно сколько угодно подаваться вперёд, вжиматься в Рудбоя всем телом, тихо стонать в поцелуй, сталкиваясь языками. И это всё так жарко и крышесносно, что в голове у Фаллена где-то на задворках тенью скользит: «Чего раньше-то не решался?» Когда они наконец отрываются друг от друга, Рудбой тяжело дышит, словно пробежал стометровку. Фаллен поднимает глаза, смотрит, как влажно блестят зацелованные губы напротив, и почему-то шепчет: — Охуеть, дядь, это был самый жаркий поцелуй в моей жизни, тебя где этому учили? Рудбой тихо смеётся и утыкается носом в Ванину макушку. Горячее дыхание ерошит и так встрёпанные волосы. Ему чего-то так неимоверно светло и спокойно. Будто желанный подарок на Рождество получил. Хотя нет ли в этом доли истины? Они вновь заглядывают в балконное окошко. Похоже, у ребят тоже порядок. Славина макушка удобно расположилась на Мироновых коленках, а тот, задумчиво рассматривая блики гирлянды на стене, перебирает его волосы и что-то тихо рассказывает. Рудбой отворачивается, когда Слава тянется и поглаживает пальцами руку Мирона. Какой-то слишком интимный в своей простоте жест, но именно он говорит о чувствах намного больше, чем все жаркие поцелуи. Славочка счастлив. Мирон, кажется, тоже. Неизвестно, что будет со всем этим дальше, но сегодня новогодняя фея явно расщедрилась на исполнение самых тайных заветных желаний. Замай дрыхнет, коротко всхрапывая и с блаженным видом обнимая Гришу. Кот, получивший возможность вволю подчистить новогодний стол, когда хозяева отвлеклись, дрыхнет не менее крепко и кажется, тоже всхрапывает. И Рудбой готов поклясться, что морда у кота более чем довольная. Вискарик Грише оказался явно по душе. Светло тихо хихикает, когда он это озвучивает. Рудбой вновь утыкается ему в макушку и замирает. На город медленно опускается утро.