Worrying, shakiness

      Бэкхён не хочет возвращаться в университет, потому что боится, что если Кёнсу увидит его в таком виде, то непременно откажется от их общего мы.       Кто эти «мы»? Бэкхён и сам не знает. Между ними всегда всё сложно, и если Кёнсу в чём-то уверен, то он явно не посвятил в это Бэкхёна, мечущегося от дедлайна до дедлайна, или же наоборот, — лежащего на кровати со взглядом, упёртым в свою страницу твиттера или инстаграмма, потому что так проще. Так проще ни о чём не думать, не работать, ничего не делать до характерного зуда в пальцах, после которого всё же приходится садиться за всю ту невыполненную работу, поднимать глаза на часы и видеть время, близящееся к часу ночи.       Бэкхён совершенно измотан, он зарывается липкими от пота и клавиатуры руками в волосы и беззвучно плачет, хмурясь сильнее, причиняя своим глазам боль. Бэкхён снова прогуливает, и если для него это ещё один лишний день для сна, то для преподавателей в университете это ещё один повод возненавидеть студента. Бэкхён боится, о, Боже, как он боится. Они его ненавидят.       Это действительно страшно — возвращаться в университет после длительного отсутствия, видеть разочарование в глазах ректора и уже пропавшее удивление в глазах однокурсников, потому что все уже знают — так было всегда, Бён Бэкхён — никчёмный студент. Без прошлого, потому что он забывает его, стоит только следующему году начаться, без настоящего, потому что, приходя с университета он только и кидает рюкзак в сторону, а себя бросает на кровать и глубоко-глубоко дышит в подушку, без будущего, потому что оно совершенно пугает, а Бэкхён совершенно не знает, что делать с этим страхом, что делать с этой тревогой, которая ест изо дня в день, от которой нельзя убежать, нельзя спастись посредством сна, потому что, просыпаясь от лёгкой дрёмы или перед первой парой, Бэкхён чувствует себя ещё более разбитым и уставшим, будто бы его переехало что-то огромное, как большой автобус, набитый людьми, торопящимися на работу, в университет и школу, который обязательно сломается посреди пути, а потом, когда ты уже решишься выйти, понимая, что наверняка опоздаешь, он внезапно едет дальше, оставляя тебя на промёрзлой остановке.       Бэкхён идёт до университета пешком и, хоть на улице не так холодно, потуже затягивает шарф и сам весь съёживается в своём пальто; тонкий лёд под ногами пускает мороз по ступням в ботинках и икрам, и Бэкхён не может смотреть хоть на что-то, кроме этого льда, дабы не поскользнуться. Он дёргает за распустившуюся нитку рукава.       До университета он доходит с опозданием и почти в слезах. Он никогда не плакал во время учёбы, но ему холодно, а люди с потока заполняют пространство вокруг него, и Бэкхёну страшно. Нервозно, но он всё же расстёгивает большие пуговицы пальто и разматывает наглухо обмотанный вокруг шеи шарф, с которого падают прохладные капли — Бэкхён и не заметил, что на улице пошёл снег, но у него уже мокрые ноги в ботинках, и одинокая капля от растаявшей снежинки катится по лбу. Бэкхён использует тональную основу, думая, что в этом нет ничего зазорного, и зная, что она как минимум водостойкая, поэтому он стирает каплю средним пальцем, и неприятное ощущение сходит со лба, оставляя после себя разве что дорожку высыхающей воды.       Кёнсу нигде не видно — Бэкхён старается не смотреть. Не искать, не думать, не наблюдать, не ходить потенциально там, где Кёнсу может быть, но он знает, понимает, что Кёнсу — как тревожность, от неё не сбежишь — ни когда поспишь, ни даже если примешь таблетку обезболивающего и сожмёшь руками виски посильнее, усиливая мигрень.       Все говорят Бэкхёну бежать, бежать от этой токсичной привязанности далеко-далеко, и ему правда хочется, он совершенно устал думать о том, что Кёнсу вообще от него нужно, что таится в его голове такого, мелькает ли в ней Бэкхён, но он не знает, как, не понимает, почему он всё ещё привязан, зависим, что с ним не так. Он легко избавляется от людей, вычёркивая их из своих жизней, так почему он не может стереть Кёнсу в порошок воспоминаний и развеять по ветру? Почему у них всё так сложно, или так сложно только для него одного? Кёнсу тоже ждёт? Думает? Бэкхён не знает, он ничего не знает.       На первой паре мало людей, он понимает это после того, как силой заставляет себя вперить взгляд в одну точку перед собой и пронести пальто в общий гардероб, по пальцам складывая числа на номерке и смотря, получается ли там нечётное число, с полной уверенностью в том, что именно нечётное число принесёт ему удачу. Бэкхён всё ещё не поднимает взгляда от одной точки, когда преподаватель подходит к нему и задаёт какой-то вопрос, на который Бэкхён отвечает без запинки, думая, что, наверное, этим он заработает себе ещё один минус в карму за раздражение педагога, который хотел его подловить, видя, что студент не уделяет должного внимания предмету.       Бэкхён начинает обильно потеть, поэтому-то он и носит длинные кардиганы, свитера и толстовки даже тогда, когда на улице плюсовая температура или откровенная жара. Он с самого детства потеет, покупает разные спреи, чтобы справиться с этим, но он всегда был таким, а с приходом тревожности тёмные закрытые вещи стали обязательными атрибутами его гардероба. Бэкхёну не стыдно отвечать «не жарко», когда его спрашивают, каково это — носить чёрную толстовку, когда на улице плюс пятнадцать, и не потеет ли он, когда так и хочется разозлиться и ответить, что он, ну, да, потеет и будет потеть, даже если снимет толстовку и будет ходить без одежды вообще. Бэкхёну кажется, что люди слишком часто суют свой нос в его дела, хотя все они, должно быть, презирают его или не любят, хотя причин не так много. Он не виноват в том, что он такой, какой есть; нет надобности в том, чтобы пытаться угодить всем вокруг, — это Бэкхён уяснил ещё в детском саду, когда уже читал настенный алфавит лучше всех, а потом отбивался от мальчика, который алфавит этот толком ещё и не знал.       Бэкхён умён, но нельзя сказать, что только в учёбе. Он бы и дальше получал, поглощал знания, как таблетки обезболивающего в своей комнате по вечерам, если бы не потливость, тревожность, панические атаки и походы к психологу, которые он пропускает. Он просто не заходит к этой женщине по пути домой, и всё. Она, наверное, разочарована, если бы Бэкхён ещё помнил, что значит слово «разочарование» и схожее с ним чувство.       Его мало кто разочаровывал, и как бы психолог ни говорила, что Бэкхён слишком высоко ставит «планку» на эту жизнь — он никогда ни от кого ничего не ждёт. Он не пессимист, он просто трезво смотрит на вещи и многого требует от самого себя, и на этом его досуг заканчивается. Бэкхён не знает, что это — депрессия или что-то ещё. Психолог говорит, что у него наступило эмоциональное выгорание, и, когда она спрашивает, что он чувствует, слыша это, он понимает, что не чувствует ничего.       Он может обещать себе зайти к ней снова и снова, но он заранее в курсе, что не зайдёт, Бэкхён просто придёт в свою комнату в студенческом общежитии, бросит вещи на стул и упадёт на кровать, сдавливая виски и дыша в подушку, потому что так и проходят его будни, просто иногда он приходит позже, потому что его чем-нибудь занимает студсовет, и иногда раньше, потому что некоторые пары отменяют. А иногда он не приходит на занятия вовсе, потому что почти всегда, когда ты чувствуешь, что уже не можешь, проще остаться дома, как трус.       Бэкхён слишком часто просто поднимает своё тело с кровати, прикрывая веки, находит выключатель и включает настольную лампу, чтобы не навредить покрасневшим и опухшим глазам холодным и ярким светом полноценной подсветки комнаты, потом сразу же быстро одевается, кое-как натягивая узкие джинсы, потому что сейчас уже холодно, запихивает в рот вишнёвый снэк и заваривает кофе из украденного когда-то у однокурсника чайника. Затем он натягивает, не как джинсы, как вторую кожу, пальто, обматывает шею шарфом, а потом потеет, потому что самое сложное — надеть ботинки — он оставляет на конец и жарится в своём пальто, тело в котором обязательно охладится, и Бэкхён простудится, когда придёт время выходить на улицу и птичьей походкой идти до остановки.       Он ходит в университет даже тогда, когда понимает, что готов сейчас на самую быструю смерть, лишь бы никуда не идти; он пытается себя «растрясти», поздороваться с одногруппниками. Бэкхён — невероятный молодец, потому что, когда они с Кёнсу сталкиваются в коридоре, он не смотрит сам, но отчётливо понимает, что на него всегда смотрит Кёнсу, в этом и есть его маленькая победа; но и его маленькое поражение — Бэкхён всё ещё не понимает, что Кёнсу от него нужно.       День начинается заново, и Бэкхён заново собирает себя по кусочкам в ожидании выходных, на которые обычно выпадает вся его занятость и работа. Он жалуется, что всё время сидит дома, потому что в это время года ему просто не нравится куда-либо выходить, но на самом деле у него просто не осталось друзей, с которыми вообще можно было бы хоть куда-нибудь выходить. Бэкхёну не грустно, потому что это не он забыл их, — это они его забыли. Он в этом просто уверен.       Он никогда не выносил своё настроение дальше собственной головы, свитера или толстовки, потому что он считает, что остальные люди просто этого не заслужили — его частицы чувств или тревожности. Бэкхён не хочет быть или выглядеть королём драмы, и поэтому, когда у него проблемы, они — только его, он ими дорожит, потому что люди всегда дорожат тем, что их разрушает, в этом и есть прелесть — в такие моменты рождаются самые прекрасные вещи.       Бэкхён не привык говорить, что он творческий человек, он просто что-то делает там, что-то делает здесь, клеит большие листы черновиков прямо на стены, потому что так удобнее скомпоновать информацию, проливает кофе на библиотечную карточку и вычёркивает лишние слова, являясь своим собственным редактором. Он мог бы пробоваться в газету, потому что это какой-никакой рост вверх, но он не хочет, потому что журналистика — не его, хоть у него уже и была работа в этой сфере, даже награды, над которыми по-доброму шутили когда-то друзья; «когда-то» и «друзья» — его ключ к следующему произведению.       Бэкхён взял за правило работать над чем-то своим только по выходным, потому что во время рабочей недели он слишком непродуктивен или бессмыслен для существования, и сколько бы он себе ни обещал, что придёт с университета и сядет за работу, всё получается примерно так же, как и с психологом — он просто ложится спать и забивает на всю работу, а потом его грызёт паника и тревожность, но от них хотя бы можно избавиться, если у тебя есть другая причина паниковать. В выходные, если Бэкхён не сядет за работу, тревога убьёт его, поэтому ему не остаётся ничего, кроме как всю ночь сидеть сначала за листами записной книжки, а потом и перед экраном ноутбука и открытым текстовым окном — именно поэтому его глаза почти всегда опухшие, а капилляры, не выдерживающие таких пыток, лопнувшие, пускающие смешные красные лучи по склере.       Он греет руки о стоящую рядом кружку кофе или чая, если первого в комнате нет, и это заменяет Бэкхёну тепло батареи, хоть та и работает в полную мощность. Бэкхён обычно раскрывает окна, и в комнату дует холодный ветер, на который ему всё равно, потому что, если Бэкхён закроет хоть одно окно, будет душно. Телефон садится от мороза.       Рабочий процесс, по-настоящему рабочий процесс отвлекает его куда лучше, чем что-либо ещё, потому что, когда Бэкхён пишет что-то, все его мысли переносятся на бумагу или на монитор, прямо в открытый текстовый файл, и времени не остаётся даже на то, чтобы сходить в туалет или налить ещё кофе, не говоря уже о том, чтобы думать о Кёнсу. Бэкхён извлекает это, как корень или формулу из ячейки — только работа помогает ему бежать от проблем.       Хоть он и сидит, укутавшись в одеяло, на Бэкхёне свободно болтается длинный балахон-кардиган, и ему тепло — он не потеет. Это благодаря работе — сиди он и просто бездельничай где-нибудь в углу комнаты, потливость и тревожность обязательно достанут его, и по футболке пойдут некрасивые влажные пятна, пускающие мерзкий холодок, когда высохнут. Бэкхён рад, что, хоть он и потеет и может чувствовать, как капля пота стекает по внутренней части руки к локтю, его пот хотя бы не пахнет, а значит, это не предоставляет неудобства кому-либо рядом с ним и, в первую очередь, ему самому.       Бэкхён слушает одну и ту же песню в плейлисте по кругу, потому что под неё пишется чуть проще, чем под тишину и громкий стук клавиатуры, а вокалист в его ушах обладает приятным голосом, который смешивается с мягким женским вокалом и чьими-то словами «stay with me» на заднем плане. Бэкхён хотел бы, чтобы кто-нибудь дорожил им, может быть, чтобы кто-нибудь хотел обнимать, целовать его и держаться с ним за руку, но это всё — второстепенно, потому что его спасает только работа. Он знает, что достоин любви, но понимает, что с такими, как он, отношения выстроить сложно. Возможно, он просто гений, а все гении — не самые приятные люди.       Он бы не хотел быть признанным гением, ему хватает и того, что мысли в его работах доходят до читателей, пусть и до малой их части. Бэкхён правда верит в то, что его работы хороши, а такие работы мало когда пользуются популярностью. Хорошие работы находят только мечтатели, отчаявшиеся или умирающие. Бэкхён любит таких, умирающих.       Бэкхён за многое себя ненавидит. За всё то, что он сделал, и за то, что он не сделал, потому что по вечерам, сдавливая виски, он действительно сам чувствует себя умирающим, а не двигающимся вперёд, потому что его главный страх — остановиться и больше не получать опыт, не жечь сердца читателей, преследует его. Бэкхён просто любит боль, думается, к этому нужно привыкнуть, но он не уверен, что чувствует всю боль. Бэкхён ни в чём не уверен, он просто просиживает свои будни на лекциях и свои выходные перед монитором ноутбука, иногда отвлекаясь на приходящие на телефон уведомления. Он втайне надеется увидеть сообщение от Кёнсу, хоть это всё и бессмысленно, потому что Бэкхён хочет его забыть. Они с Кёнсу живут на разных планетах, и если Кёнсу живой, то Бэкхён — уже изживший всё, что можно. Общаясь с людьми, он чувствует себя стариком, который только и делает, что живёт от пенсии до пенсии, потому что нет смысла жить ради чего-то ещё. Бэкхён работает и почти не отдыхает, потому что безделье — это не отдых, а пустая трата времени и сил, вызывающая слёзы и боль, стоит только взглянуть на время и понять, что оно потеряно.       Бэкхёну просто нужно жить, потому что это единственное, что ему остаётся. Иногда это единственное, что нам всем остаётся. Он потягивается, стараясь не обращать внимание на боль в спине и глазах, потому что опять не хотел надевать очки, и бредёт за очередным стаканом кофе, думая, что за сегодняшний день он вновь испортил себе зрение.       Хоть он и боится отходить от ноутбука. Это происходит иррационально — если выполнишь достаточно работы, почувствуешь, наконец, хоть что-то, и потом отойдёшь по делам, то обязательно потеряешь настрой и мысли. Песня в наушниках уже раздражает, но Бэкхёну хочется работать до неимоверной усталости и тряски в руках, потому что иначе он не пойдёт вверх. Если он не будет работать, то он остановится, он никогда не улучшит свои навыки и умрёт. Бэкхён суёт руку подмышку и понимает, что опять вспотел.       Страх мешается вместе с усталостью, и это ещё один плюс работы — ты устаёшь настолько, что тебя уже мало что тревожит, кроме как-то, что ноги опять затекли, спина болит, а глаза слипаются.       Бэкхён всё же выключает песню и снимает наушники, оставаясь один на один со звуком работающей у кого-то стиральной машинки и громким стуком своих пальцев о клавиатуру. Он включит песню чуть позже, сейчас он хочет от неё отдохнуть, потому что это негласный закон понравившейся музыки — она перестанет быть таковой, если ты заслушаешь её до дыр.       Удивительно, что он не заметил, что вспотел, потому что обычно это проявляется в мелочах: сначала Бэкхён чувствует, как по локтю течёт одинокая капля, а потом он представляет, как на футболке или рубашке расцветает влажное пятно, которое обязательно станет поводом для насмешек, если кто-нибудь увидит. «Это естественно, этого не нужно стыдиться» — Бэкхён может убеждать себя сколько угодно и всё равно каждое утро натягивать что-то тёмное или закрытое на своё худое тело. У него кривая спина, и об этом нужно беспокоиться, так говорила мама, но Бэкхён уже не может выбрать, о чём ему беспокоиться в первую очередь.       В выходные он и правда не выходит на улицу, ни в магазин за снэками, ни хотя бы в коридор общежития. Он не здоровается ни с кем из однокурсников и поэтому не видит смысла выходить, а ещё он просто не хочет, потому что ему не нравится навязчивый шум, исходящий от людей. Они все — живые, но иногда Бэкхён видит в глазах прохожих ту же усталость, что и в своих. Зачем сталкиваться с этими людьми? Они не вызывают у Бэкхёна ровным счётом ничего. У него свой груз проблем, да, они могут быть чем-то схожи с проблемами других, но у Бэкхёна уж точно нет времени разбираться ещё и в чужой темноте поверх своей.       Он почти не ест и вновь ляжет спать голодный — это тоже ещё один побег. Бэкхён умеет готовить стандартные блюда и может научиться готовить что-либо ещё, но он почти не готовит себе сам, в этом-то и дело. Утром хватает обычного куска пищи со вчерашнего дня, потом он ухватит что-нибудь из университетской столовой и точно так же съест что-нибудь по пути в общежитие. Так он и растягивает приёмы пищи на весь день. Хоть это плохо, и Бэкхён не раз задумывался о пагубности такого образа жизни, его всё равно ничего не останавливает от того, чтобы не есть целый день ничего стоящего. У него нет вредных привычек, а витамины он может получить из овощей, которые он утащит из общего холодильника — да, у них есть и такой, находящийся в той же комнате, что и стиральная машинка, потому что это проще, чем пользоваться своим собственным холодильником, и проще, чем ходить в общую стиральную комнату с огромными машинками и торчать всё время там, боясь проворонить своё время стирки. Студенческая жизнь на самом деле немногим отличается от школьной. По крайней мере, для Бэкхёна уж точно, потому что он был тревожным, потливым и паникующим тогда, — он остаётся тревожным, потливым и паникующим сейчас. Только в университете приходится отвечать за себя самостоятельно, но и в этом он преуспел — в школе Бэкхён обычно тоже не просил помощи у родителей, только деньги на карманные расходы.       Бэкхён не одинок, он просто один. У него есть его рабочие выходные, его персонажи и украденный чайник с кофе, больше ничего и не нужно.       Рабочая неделя начнётся как обычно, только в этот раз он не опоздает и не встретится с Кёнсу, хотя у Бэкхёна всегда создаётся ощущение, что даже когда он попадёт в ад, там его встретит Кёнсу, и они будут вариться в одном котле, потому что иначе и быть не может. Бэкхён просто надеется, что всё закончится, стоит Кёнсу только выпуститься. Он правда надеется, что забудет его, потому что так бывает — воспоминания затираются, если каждый день не подпитываются.       Кёнсу не посвящена ни одна глава в работах Бэкхёна. Кёнсу не вписан даже как отголосок персонажа, потому что работа действительно отвлекает от глупых мыслей, только в ней нельзя прятаться вечно. Бэкхён почти чувствует, как ему в щёку упирается чей-то взгляд, стоит повернуться — и правда, Кёнсу сидит за соседним столом и смотрит вполне открыто, думая, что Бэкхён не видит. Или наоборот, он знает, что Бэкхён видит, в этом и есть его план. Но Бэкхён не знает, он понятия не имеет, что Кёнсу от него нужно, и, честно, он и не хочет разбираться. Кёнсу не действует прямо, тем самым раздражая Бэкхёна, и остаётся только догадываться, воспринимает ли Кёнсу ситуацию так же, как её воспринимает Бэкхён.       В этом году время летит быстро, но лекции интереснее не становятся. Бэкхён конспектирует и конспектирует, на первой паре отсыпаясь, но усердно делая вид, что он всё же конспектирует, чтобы преподаватель не трогал его лишний раз, а на второй паре, пропуская информацию мимо ушей, делая записи на обрывке из тетради, потому идея пришла в голову совершенно неожиданно. Бэкхён уже не первокурсник, чтобы трястись из-за недоученного. Он убеждает себя в этом так упорно, что карандаш выскакивает из пальцев, оставляя росчерк на листке, а почерк написанного текста оставляет желать лучшего — Бэкхён сам еле-еле понимает, что написал.       У него откровенно кипит мозг, в аудитории закрыты окна, и стоит духота, но он почему-то не просит приоткрыть окно. Бэкхён на сто процентов уверен, что у него красные щёки, пот течёт по руке, а глаза горят не из-за полученной информации, потому что она действительно интересная, а потому что ему физически больно моргать, он вымотан и собирает последние остатки себя, чтобы закончить задание и упасть на парту головой. Это Бён Бэкхён — знающие его преподаватели уже привыкли к тому, что он делает на лекциях, а новые лица в коллективе ещё успеют к этому прикипеть.       Иногда Бэкхён вспоминает, что у него три незаконченных дедлайна и огромные залежи черновиков, половина из которых некстати отлетает от стен его комнаты, когда скотч становится недостаточно липким, чтобы их держать, и ему хочется умереть. Куда тут до мыслей о Кёнсу — тот живёт своей жизнью и смотрит на Бэкхёна в коридорах, но никогда не видит то, что Бэкхён умирает день за днём. Бэкхёну правда хочется жить, но ещё ему хочется чувствовать, что он живёт.       Это иронично и жалко, но ему больше всего хочется смеяться — он всю жизнь мечтал о том, чтобы у него не было чувств, чтобы он мог просто всё время работать и работать, но когда у него эти чувства отняли, Бэкхён сдулся. Он остался с потливостью и тревожностью, как ребёнок, у которого отняли все сладости, оставив только угли, пачкающие всё вокруг — так тревога пачкает жизнь Бэкхёна, сидящего на паре в огромном зелёном свитере под горло.       В перерывах между лекциями он просматривает новости на телефоне и зацепляет взглядом чужие работы больших форматов. Это ещё один страх Бэкхёна — он видит большое количество страниц и такое же большое количество глав, и к горлу начинает подкатывать тошнота, а свитер вдруг неприятно щекочет торс. Он опять боится, что не будет расти вверх, что его ещё даже не карьерный рост остановится, и что он навсегда останется со своими семью страницами работ, и этот страх никуда не пропадёт — так становится понятно, что даже если у Бэкхёна есть место, спасающее его и позволяющее ему убежать от мыслей, то даже в нём небезопасно.       Опять смотря в одну точку, он достаёт пакет с яблоком. Может быть, сегодня в яблоке опять будет гниль и червяк — в детстве мама говорила, что это признак того, что яблоко действительно вкусное и сочное, ведь в испорченное червяк никогда бы не прогрыз себе путь. А вот у Бэкхёна эмоциональная травма и просто отвращение, стоит только ненавязчивой мысли о червяке попасть ему в голову. Прогрызть путь.       Они с Кёнсу даже сталкиваются и чуть разговаривают сегодня, но Бэкхёну от этого не лучше — каждая встреча, каждое взаимодействие ещё сильнее запутывают его. Они, эти мысли, уже не помогают ему, не рождают ни единой творческой идеи, от встречи до встречи — в боли нет смысла, если она не двигает вперёд. Бэкхёну кажется, что если он не сделает шаг к решению проблемы с Кёнсу, то они навсегда и останутся на одном месте, будут топтаться, пока их не раскидает в разные стороны, но Бэкхён так боится, что только он сам драматизирует, что эта «проблема» — проблема только для него самого, и, возможно, Кёнсу и не думает об этом. Бэкхён хотел бы тоже не думать. Бэкхён просто чувствует усталость и растерянность, но не чувствует, что это что-то ему даёт.       Он не может наложить ситуацию на свою жизнь и вынести из этого какой-либо урок. Они с Кёнсу изжили себя, они оба — не такие, какими были когда-то, когда встретились. На одного Бэкхёна пришлось столько нервных срывов, что он и не думает даже о том, что может кому-то понравиться как личность, потому что ему просто не до этого. На первом месте для Бэкхёна — работа. У него почти не осталось друзей и не осталось времени просто дышать, потому что потраченное на дыхание время не окупится в будущем.       То, как он понял, что у него почти нет настоящих друзей — забавная история. В их жизнях стали появляться новые люди, и места для Бэкхёна не осталось. Всё было похоже на чеховское ружьё, которое, появляясь в первом акте, обязательно выстреливало в третьем, и на место Бэкхёна вставали всё новые и новые личности. А может, Бэкхён никогда и не был в главной роли чьей-либо пьесы, сейчас он уже не уверен. Он помнит, что пару лет назад ему сказали, что он сам отгоняет людей от себя своим образом мыслей и складом ума, но Бэкхён так и не стал что-то менять и подстраиваться. Он искренне верил, что люди сами найдут его и останутся, если им будет комфортно, и вот, как оно получилось.       Бэкхён не видит перспективы в чём-то другом, помимо творческого порыва и упорной работы; он многого не знает, на самом деле, но когда пальцы бегут над клавиатурой, а мысли из головы переносятся на экран, его охватывает чувство, будто бы он знает всё. Только это чувство не помогает ему со средней школы — оно путает что-то внутри, рождает новые парадоксы и не даёт ему покоя, но оно и толкает вперёд. Не туда, куда предположительно направлен его карьерный рост, но туда, куда направлено его сердце. Бэкхён многое опробовал за свою короткую жизнь, и то, что он делает сейчас, может и не помогает его болям в спине и глазах, но точно помогает ему оставаться в своём уме — в старших классах он уже не видел ничего дальше трёх вытянутых рук, но это помогло ему видеть большее другими способами.       Бэкхён старается не потерять в себе эту искру, старается не паниковать, но это так же бессмысленно, как и искра, попавшая на сухую ветку, вызывающая пожар. Бэкхён тревожится, паникует, потеет, тревожится, паникует, потеет. По определённым дням он находится в университете слишком долго, потому что ему нужно готовиться к большим письменным работам, успевать конспектировать вдвое больше, хотя он не понимает и половины из того, что конспектирует, потому что дома делает это в полудрёме или в истерике. Он не может успокоиться, потому что преследует страх, не может работать дальше, потому что не мотивирован. Он хочет избавиться от своих плохих сторон, выбросить их на бумагу, на рабочий стол, прямиком в текстовый файл, лишь бы не видеть, не чувствовать что-то настолько тяжёлое. Почему он не может чувствовать что-то хорошее? Заботу, любовь, сытость? Он задаётся этим вопросом каждый день.       Бэкхён вновь сидит за клавиатурой допотопного ноутбука, потому что не может позволить себе купить новую технику и потому что сегодня вновь выходные. Его любимая часть — он проснулся позже обычного и два часа листал ленту фотографий и смешных картинок, которые он раньше рассылал своим друзьям, пока у тех не появились отношения, обязанности, социальная жизнь. Бён Бэкхён такой теперь один, — сидящий в своей студенческой комнате, как в берлоге, не выходящий, выползающий из неё только ради походов в университет. Он смеётся, чтобы автоматически не добавлять «редких» перед «походов», потому что часто ему думается, что он не отходил ни одной рабочей недели до конца.       У него всё ещё завал заданий, и ему всё ещё нужно конспектировать новый материал, но Бэкхён вновь оставит это всё на вечер, потому что, только сидя перед цветным окном текстовой программы, всё встаёт на свои места. Кто-то скажет, что так не должно быть, этим родом занятий не прокормишь себя в трудную минуту, и Бэкхён совершенно согласен. Писателем может быть и инженер, если в нём это есть. Все коллизии, парадоксы, дилеммы, это всё — одно и то же, Бэкхён на этом живёт, ничего не ест и потеет, о чём тут говорить, но если в тебе есть что-то, то оно найдёт способ высвободиться, и ему будет всё равно, кто ты — сантехник или студент. Бэкхён пишет и пишет, он хочет влиять на других, даровать им частицы своих мыслей, хочет подвергать их действия сомнению, настраивать на рассуждения — его жизнь так запутана, но, плача, он хочет менять что-то вокруг. Люди во многом неправы, и Бэкхён им не судья, но иногда ему так хочется быть хоть чем-то и значить хоть что-то. Такое глубокое, вросшее в него чувство.       Бэкхён вновь втыкает капельку наушника в ухо и включает песню, которую слушает на повторе всю неделю, начиная с того дня, как он сел за продолжение старой работы. Повторяющееся, мягкое «stay with me» на бэк-вокале уже не вызывает прошлых чувств, но помогает настроиться на волну и продолжать работать. В таком деле музыка — главный помощник, она помогает проецировать картинки из головы и обличать их в полноценные сцены. Бэкхён хотел бы, чтобы по его книге сняли фильм, он бы и сам присутствовал на площадке, помогал со съёмками и был бы совершенно счастлив, потому что это всё — искусство. Его окружение наполнено красками, которые он не чувствует, но которыми он может управлять.       В тёплое время года он почти не задумывается о трудной стороне его работы — ему легче дышится и пишется, потому что тёплая погода сама по себе вытягивает его потеющее тело на улицу, заряжает Бэкхёна доверху. Сидя в своей холодной комнате, с кружкой кофе на подлокотнике и слепящим глаза белым светом экрана, Бэкхён, может, и не чувствует ничего, но он предполагает, что это временно.       Бэкхён знает, что действительно сможет развеяться только тогда, когда холода уйдут. Когда он сможет носить пальто, джинсовку или не носить их вовсе, но сейчас у него есть только тревожность, потливость, его персонажи и украденный чайник.       И Бэкхён двигается вперёд.