Книжные дети

      Он был ничем. Вокруг была пустота, полная абсолютной тишины — и лишь спустя бесконечно-долгое мгновение он понял, что не слышит ничего. Даже стука собственного сердца или дыхания. Не слышит, как в ушах еле заметно шумит кровь. Не слышит, как шелестят суставы, если повернуть голову…       Он был. Да, это он помнит. Кто он?.. Нет, ничего не вспомнить… Только обрывки в памяти — лазурное небо, белые облака; он идет куда-то — и теплая маленькая ладошка в руке кажется обжигающе-горячей; стена перед глазами и тепло за спиной; и пустота — словно она вечно была в нем, выжидала, когда можно будет вгрызться в душу и сожрать без остатка. «Ты можешь выжить,» — внезапно донесся не голос даже, а отзвук голоса. — «Будешь храбрым воином, будешь истинным сыном своего мира… Иди вперед, не думай ни о чем, просто иди…»       Он идет. Не чувствуя тела, он единой мыслью движется туда, откуда он слышал голос. И все сложнее тянуться, словно что-то мешает ему, держит путами — разорвать их, вперед, пусть ничто не остановит стремление!       …он просыпается. За стеной из золотого дерева бьются волны — он на корабле. «Вингилот», да, его Пенный Цветок, — всплывает в голове. Он ищет тех, кто ушел — уже много лет в море, и все еще нет ни единого следа.       Подняться, выйти на палубу, где сквозь тонкие деревянные палочки поет свою песню ветер; привычно — почему все движения так легки, словно все это он делает не в первый раз? — править курс корабля; белая птица летит над водой, тяжело взмахивая широкими крыльями…       Эарендил. Имя всплывает в голове, вызывая за собой водопад воспоминаний. Четвертая стадия рака легких. Морфин. Сын и дочь, пришедшие в хоспис. Белый потолок реанимации. И — будто другая жизнь — тайный город. Золотые волосы матери. Предательство Маэглина. Что было реальностью? Мир, где он умер? Мир, где ушел в море?       Белая птица все ниже над водой. Чайка… Что она делает так далеко от берега? До ближайших скал еще плыть и плыть, а морские птицы редко покидают свои гнезда. И что это на ней? Сияет, словно вспышка света — камень? Его камень? Прóклятый Сильмарилл?       Птица падает в вытянутые руки, обессиленно прижимается легким тельцем к груди, и перья ее пахнут цветами и травами, что так любит Эльвинг. Эльвинг… Что сталось с ней? Почему тревога так сжимает сердце? Взрослый вроде мужчина, но страх прокрался в душу и цепляет ее. Эльвинг. И птица — белая чайка — смотрит смертельно усталым взглядом в глаза. — Эльвинг?! — узнавание приходит с опозданием на несколько мгновений. — Что случилось, светлая моя?.. Где… где дети?..       А в ответ — молчание. Больное и будто бы полное невыплаканных слез. Нет никого, кроме них, и феаноров камень на белоснежных перьях чайки. — Нет, этого не может быть, — шепчет он, качая на руках Эльвинг. Фэар Эарендила и того, кто недавно умер в ином мире, сплелись в одно, и боль он ощущает так, словно между ребрами медленно поворачивается тупой кинжал. — Не может быть, Элле…

***

      У чайки эльфийские глаза — синие, как сапфировая корона Элберет. Синие и полные отчаяния, боли, всего того, что не сказать вслух. Страшный выбор — не дать уничтожить свою семью или цель своей жизни? Пожертвовать сыновьями или тем, за что умирали отцы и матери? Ей пришлось сделать его. И если бы Эарендил остался прежним собой, он бы понял ее, но сейчас он иной. Бывает так, что из двух красок получается третья — и из фэар смертного и эльда слилось что-то новое.       Золото и камни неважны. Нет ничего, что имело бы смысл больший, чем детский взгляд, не омраченный страхом и потерями. Сколько отсюда до берегов? Шесть, семь часов на легких птичьих крыльях? Всего день — под парусом, может быть, еще можно успеть! И Наугламир — вот он, сияет истинным светом на белых перьях… — Элле, спи, родная моя… — как быстро бьется сердце в его ладонях! Сбивается с ритма, усталое, пропускает удары — и вновь упрямо стремится жить. Отнести ее внутрь, туда, где волны и ветер не потревожат обращенную в чайку женщину, и снова править курс. Может быть, Валар и всесильны, но это его род, его дети.       «Вингилот» летит по волнам, белый лебедь, как те, что горели в Лосгаре и кровавыми цветами покрывались в Альквалондэ. Только бы успеть до того, как все рухнет в бездну, до того, как верные псы сыновей Фаэнаро разорвут полукровок, до того, как возвращаться будет некуда…       Небо хмурится все сильнее, бьет ударами ветра по парусу, тучами закрывает горизонт. Не было бы давней неприязни у Валар к эльдар, может быть, решился бы воззвать к Манвэ, попросить пропустить его к берегам, а там — пусть хоть на щепки разломает непокорный корабль, но нет, нельзя просить у Владыки Ветров милости или благословения. Посмеется разве что да продолжит сгонять шторм, которого раньше не было и видно. Спит в каюте полумертвая птица, и не слышно плача, не слышно клекота чаячьего, только бьются о белые лебединые крылья «Вингилота» волны да порыкивает ветер.       Сильмарилл в ожерелье сияет тем сильнее, чем темнее вокруг. Если бы вознести его на небо, где бесконечно плывут по своим путям Тилион и Ариэн, мог бы его свет долететь до тех, кто остался бы внизу? Еще одной звездой стать бы ему, путеводной, светлой и не загрязненной жадными помыслами, но даже если Наугламир был отбит его предками, и предками Эльвинг, какое его право владеть им? Камни, созданные Фаэнаро, сломали тысячи жизней; гномы, выковавшие украшение, принесли беду; обман Тингола повлек за собой неизмеримые беды. Отдать его обратно сыновьям пламенного нолдо, пусть заберут его, пусть на одну страшную клятву станет меньше в их роду! И пусть жжет нечистые руки вечный неугасимый свет, но ценой гордыни не должны пасть Элронд и Элрос, подобно Элуреду и Элурину, о чьей судьбе никто ничего не знает. Никто не должен погибнуть только ради драгоценности, истинной цены которой не видно во тьме, окутавшей мир!       Проходит час, другой — ничего не меняется. Ярится ветер, но не ломает мачты, не переворачивает корабль; Эарендил смотрит вперед — и видит там, в мутном воздухе, очертания скал; мимо них нужно пройти очень осторожно, подобно Сцилле и Харибде из мифов иного мира могут они уничтожить неосторожного мореходца. Обогнуть несколько утесов, возвышающихся над водой, выходит без труда — как будто на гигантской ладони пронес кто-то «Вингилот» мимо них. Ульмо? Владыка Вод? — Если это и правда ты, или кто-то из майар, что вечно плавают и ныряют в волнах океана — благодарю тебя, — и эльда кажется, что смотрят на него пронзительно-голубые глаза, и в шепоте пены морской можно услышать имя, которое не называли уже много лет.       А потом, почти к полуночи, он видит сквозь гребни волн огни берега, и радостно смеется, не сдерживая себя. На смех выходит к нему все еще усталая, но уже принявшая свой собственный облик Эльвинг — и правда, в волосах ее запутались белые перья, но взгляд ее все еще тревожен. — Зачем ты правишь обратно, meleth? — и сознание почему-то не слышит это обращение таким, как оно должно быть — не «любимый», но просто слово. Как имя или прозвище, что странно понимать. — Я отдам Наугламир лорду Маэдросу, пусть камень окажется в руках сына Феанора, пусть он не принесет никому несчастий, — одной рукой Эарендил удерживает штурвал, второй — обнимает жену, касаясь губами ее прядей. — Мы уплывем потом отсюда, anor, — и снова — слово срывается с губ, но не имеет значения, как все остальное, — и будем жить там, где будет мир.       Эльвинг грустно кивает, словно не верит ему, но не говорит ни слова. В небе роятся вспышки молний, бьют в деревья на берегу, но почему-то Эарендилу кажется, что все будет хорошо — так или иначе, но будет. Должно быть. Иначе зачем все это? Зачем сплавлять фэар двух существ, превращая их в одно, если это ничего не изменит? И еще ему кажется, что там, в ином мире, он знал, чем должна завершиться эта история. Знал, но не помнит теперь, как бы ни пытался вспомнить.