С запахом прогнившей бумаги

* Джек сбивает пепел с тлеющей сигареты и убирает наискосок вырванный из тетради листик в стол. Бумага старая, шершавая и пахнет чердаком. Джек не понимает, почему хранит ее у себя уже почти восемь лет, ведь Барбара, его настоящая мать, бросила их с отцом, едва Джеку исполнилось семь. Эта гребаная потаскуха, как Джек ненавидит ее. Он иногда сидит вот так, тушит бычки о пол и думает о том, как вырвал бы ей сердце, подбросил, как мяч для игры в футбол и растоптал нахрен. Можно убить Барбару выстрелом, но это чересчур быстро и совсем не больно. Джек хочет, чтобы она мучилась, орала, как свинья возле бойни, и умоляла не трогать ее. Она бы обязательно сказала о том, что он ее сын, а он бы плюнул ей в лицо и послал к черту. Джеку семнадцать. Он курит дешевые, крепкие сигареты и покупает Полу порножурналы. Пол — это его отец, но Джек никогда его так не называет. Только по имени. На обложке какая-то девка с прической Монро вставляет в себя огромный резиновый член. Голубоватое отвращение подкатывает к горлу морскими волнами, и Джек бросает журнал на пол, будто на него только что покашлял туберкулезник. Джеку нравится драться так, чтобы соленая кровь хлюпала из разбитого носа противника, и трахать парней, чтобы они орали, матерились, били его по спине кулаками. Джек проводит рукой по лицу и замирает — она пахнет бензином. Ему нравится этот запах. Иногда Пол просит заправить его машину, и Джек специально откладывает все дела, чтобы заехать на автозаправку. Рей, его друг, сейчас учит уроки, и Джеку чертовски скучно. Сам он завтра не идет в школу, потому что, ну, чего он в ней там не видел. Пол все равно ничего не скажет. Джеку вообще кажется, что никто его лучше Пола не понимает. У Пола никого нет. Была Синди, рыжая и кудрявая толстушка, которая каждый день мыла Джека в пластмассовой миске, варила рисовую кашу, а на десерт давала вязкий, кисельный морс. Такой сладкий, что Джек сплевывал его в вазон, когда Синди отворачивалась к плите. Она отвратительно пахла: терпким потом и мужским одеколоном, купленным в лавке буквально за центы. Синди экономила деньги и копила на их с Полом свадьбу. Которая так и не состоялась. Одиннадцатилетний Джек учинил скандал и соврал, сказав, что видел, как Синди стояла на коленях перед каким-то мужиком в их с Полом гостиной и целовала его… туда. Вряд ли Пол принял его всерьез, но Синди пообещала выпороть «этого несносного мальчишку, твоего сына». Закончилось все тем, что Джека отправили спать, а утром, когда он проснулся, Синди уже не было в их с Полом доме. Вместе с Синди исчезли мерзкие запахи патоки и жженого сахара, а Пол сказал, что она уехала куда-то далеко и не вернется больше. Ее безвкусных и мешковатых тряпок, кстати, тоже не стало. Джек обрадовался, но потом появилась Грета. Тощая молодая еврейка. Джеку было тринадцать, она давала ему доллар — иногда больше — выставляла за дверь и запрещала возвращаться к половине двенадцатого. Ему даже нравилось, пока однажды он не пришел домой раньше и не увидел, как Пол целует Грету в живот, а потом наваливается на нее сверху. Грета была другой. Однажды, ложась уже спать, Джек спросил, чего ей надо от Пола. Грета повела худенькими плечиками, сморщилась и сказала, что ничего. А потом еще десять минут рассказывала о том, как страшно в пустующих съемных квартирах и холодно по вечерам. — Ты уже большой мальчик, — сказала она. — И я не заменю тебе мать, но, если честно, мне и не хочется. А с отцом твоим у нас просто секс и все. Вышла и погасила свет. Джек хотел поправить ее, но не стал.[i] Незачем ей обо всем знать.[/i] Пожалуй, Грета нравилась ему больше, чем остальные женщины Пола. Она не душила его бесконечной фальшивой заботой, и это устраивало обоих. Грета была математиком, и иногда делала за него домашние задания. В такие дни Джек приходил домой после трех ночи, и никто ему не говорил ничего. Грета исчезла перед самим Рождеством. Ушла за покупками и не вернулась. Позже Пол складывал ее вещи и недосчитался там белья и нескольких платьев. А Джек радовался, что Грета сама их бросила — ссорить ее с Полом специально ему не хотелось. Пол долго ходил подавленным, а через несколько месяцев Джек застал дома экзальтированную дамочку в перчатках и шляпке. — Джек, познакомься, это мисс Рейнольдс, — учтиво произнес Пол. С этого все и началось: жеманные пожелания спокойной ночи, ежевечерняя проверка ногтей (чистые ли, аккуратно обрезанные), домашнее задание в черновик сначала, есть и ножом, и вилкой. Наглаженные рубашки, прилизанные волосы, быть дома не позже одиннадцати. Джеку было четырнадцать, и он даже не стал врать Полу. Просто обзывал Миранду, садился за стол в грязной рубашке, разорванных джинсах, заводил голубей, не убирался в доме. Пол пытался вяло ему возражать, но Джек делал вид, что не слышит. Все закончилось тем, что Миранда сама ушла, сказав напоследок: — Однажды вы задохнетесь в этом своем безобразном доме. Она была очень воспитанной. Джек снова радовался. Пол почти совсем не грустил. У Пола долго никого не было, а вот потом появился Ричард. И только с ним Пол встречался так мало. Джек будто сошел с ума, когда узнал, что у Пола теперь мужчина. Он ставил Рику подножки, проливал на него пиво, изрезал ножницами его вещи и разливал на простынях кетчуп. Однажды даже ударил его в челюсть, когда Пола не было дома. Он сжег его удостоверение личности и водительские права, порвал все книги, разбил в машине стекло. Тогда Пол взбесился, вошел к нему в комнату и прижал к стене. Задал один вопрос: — Какого хуя? Джек скривился и ответил: — Он сказал, что я вам мешаю, а мне одному плохо. Ему показалось, что Пол заплакал. У Пола вообще были грустные глаза, щетина и всклокоченные волосы. Пол отпустил его и вышел, не проронив ни слова. Спустя девять минут хлопнула дверь, и завелся мотор — так не стало и Ричарда. Вот после него у Пола точно никого не было. Сейчас, когда они вдвоем, Джек чувствует, что так и надо, так правильно. Только он и Пол. У них есть пицца, свежее пиво, фасоль, бекон. Он покупает Полу журналы, где девушки трахают себя гигантскими вибраторами, а Пол нормально относится к тому, что он, Джек, возвращается домой через сутки. Еще они слушают одну и ту же музыку. Вот это, наверное, Джеку больше всего и нравится. * — Джек, почему ты снова куришь в комнате? — спрашивает Пол и опирается на дверной косяк. Джек не говорит ему «отъебись» только из-за того, что Пол пьян. Когда Пол вот такой: в стельку, растрепанный и невообразимо, мать его, сексуальный, его хочется связать и трахнуть. В рот. По самые гланды, чтобы не задавал дурацких вопросов и так блядски не облизывал губы. Лучше бы он смыкал их на его, Джека, члене, у самого основания, медленно вел языком вверх, обводил им головку, оттягивал крайнюю плоть и снова спускался вниз. Джек сглатывает и тяжелее дышит. Пол расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке, словно читает мысли. Касается пальцем стены — указательным — облизывает его. И Джеку стоит океан усилий, чтобы не прижать его к этой же самой стене, не схватить за руки до синяков, не разложить прямо здесь, на полу, и не выебать, без смазки, слюны и даже презерватива. Чтобы замирал, стонал от боли и истекал кровью. — Какого хрена ты меня игнорируешь, — продолжает Пол, и Джек хмыкает, потому что, ага, знал бы Пол, как старательно он его, хм, игнорирует. — Я твой отец, и нужно было бить тебя ремнем в детстве, чтобы не вырос таким мудаком. Весь в мать, она тоже всегда делала все наоборот. Пол сплевывает, Джек сжимает кулаки. Потом он не может вспомнить, кто бросился на кого первым, а в себя приходит, только когда тащит по шершавым доскам Пола и привязывает его к батарее. Когда Пол пьян, Джек всегда так делает. Потому что тот становится невыносимым. Вот и сейчас он монотонно обматывает его руки жесткой веревкой, вяжет узлы на чугунном столбике, хлопает по щеке Пола. Говорит: — Придешь в себя — отпущу. И закрывает за собой дверь. Вслед доносится крепкий мат, перемешанный с тихими, неслышными почти что совсем угрозами: — Пидор, блядь, нужно было пороть тебя, вот подожди, я до тебя доберусь. Джек начинает идти быстрее, садится на крыльце и курит. Затягивается как можно глубже, чтобы закашляться и забыть на минуту о Поле, который весь такой беспомощный и доступный. Кашля, правда, нет — он делал это уже столько раз, что успел привыкнуть, и теперь у него не дерет в горле даже после самого забористого, крепкого курева. Поэтому Джек отрывисто поднимается и идет в ночь, к пустоши за домом, через нее — в город. Бродит под закрытыми магазинами, считывает их названия с вывесок, учащенно дышит. Вообще, его ничего не сдерживает, но мысли в голове путаются. [i]Пол, он ведь, хоть и не… Но после всего… Это же Пол… Лучше не возвращаться.[/i] * Пол похож на воробья и смешно дерется. У него острый нос, тонкие губы и кровь на нижней. Он сидит за кухонным столом, сжимает стакан с чаем изломанными, звонкими пальцами и в одну точку смотрит. Джек достает из морозилки лед и спрашивает: — Где на этот раз? — Какой-то пиздюк в «Аравии» приставал к официантке, — объясняет Пол. Джек закатывает глаза. Пол такой, с налетом благородности, что ли. — Иди спать, — говорит Джек. У него сносит крышу. Пол нахохлившийся, в огромном шарфе, обмотанном вокруг шее, и ему наверняка холодно. Он почти трезвый и Джеку кажется, что сейчас с ним можно делать все, что угодно. Ну, для начала хотя бы слизнуть алые капли с уголка губ. И прикусить сильнее, чтобы новые выступили. А вообще, Джеку, наверное, хотелось бы укрыть его пледом и принести печенья, если бы желание вставить было хоть на немножко меньше. Пол уходит расхлябанным, романтическим — как его называет Джек — шагом, Джек потягивается, допивает свой чай. На столе одиноко отсвечивает забытый Полом плеер и сквозь детальки в наушниках доносятся приглушенные, нечеткие звуки. Джек протягивает руку и выключает проигрыватель. Тот застывает на песне от Linkin Park. У Пола хороший вкус. * Предложение ограбить лавку старого Билла не кажется таким заманчивым, легким и выгодным после, собственно, осуществления. В кассе не так уж и много наличных, а разделенная пополам выручка и вовсе кажется смехотворной. Джек впервые грабит кого-то. То есть, они с друзьями могли отобрать сигареты у парня в кашемировом пальто или оставить одинокого фрика наедине с их счетом. Но вот так, чтобы вломиться, сломать замок и перевернуть все вверх дном — такого не было никогда. И это Пол не одобрил бы точно. — Эй, Джек, пошли, пива попьем, — окликает его Сэм, но Джек отнекивается. Его мутит, словно бы у него на глазах окотившаяся кошка сожрала весь свой выводок и теперь отплевывается от шерсти, довольно урча. Джек возвращается домой, достает из холодильника тарелку с безвкусным цветком. На ней вчерашнее мясо. Есть совсем не хочется. Джек бредет к себе, открывает ящик стола, вытаскивает старый и, кажется, теплый, потрепанный, истрепавшийся листик. Не читает, просто сжимает его на мгновение пальцами и от души отлегает. Немного. Смутная тревога о том, что что-то пошло не так, все равно с удобством ютится в пыльных чуланах сознания. Джек засыпает, обняв подушку и не без теплоты во взгляде покосившись на своего лупоглазого плюшевого медвежонка. Который остался еще с тех времен, когда в этом доме порядок поддерживала шлюха-Барбара. Скорее всего, когда она пылесосила или стирала пыль, от нее жутко разило спермой. Она засохшими потеками стекала по бедрам вниз, а соски у нее все еще болели от чьих-то беглых и грубых ласк. Наверное, именно это и снится Джеку, поэтому он ворочается, сбивает простыни, сбрасывает с себя одеяло, бормочет какую-то неразбериху. * Джек смотрит футбол, когда возвращается пьяный в дым Пол. Если бы Джек считал, то смог бы сказать, что сегодня ровно четыре года с тех пор, как Грета ушла от них. Пол хранит ее вещи на чердаке, рядом с тем местом, где Джек когда-то нашел записку. Он садится рядом и тянется к пульту. Джек вскидывается, потому что спал отвратительно и вообще, ему донельзя хреново. От смутных домыслов, мнимой тревоги, которая юркает ему под кожу плоскими червями, чтобы пить кровь и свиваться клубками где-то, допустим, в мышечной ткани. — Я смотрю, если ты не заметил, — раздраженно говорит он. От Пола пахнет бальзамом после бритья и виски, на нем снова шарф. Тот самый, что делает его похожим на беззащитного воробья. И он такой ломкий, трепетный, что любой почувствовал бы себя брутальным и агрессивным по сравнению с ним. Джек стискивает кулаки. — Мне похуй, — произносит Пол и облизывает губы, будто продажная девка с улицы, которая хочет, чтобы ее выебали за какую-то едкую фразу. — Иди к себе, — Джек думает, что это все, что он может сделать для того, чтобы сдержаться. — Не указывай мне, — Пол вдруг вскакивает и нависает над ним, — это я твой отец. Поэтому ты иди в свою комнату и не выходи из нее, пока я тебя не позову. — Отъебись, — наконец-то бросает Джек. До смешного аккуратный и женственный кулак Пола врезается ему чуть ниже глаза. И от этой его пьяной и показной жестокости у Джека забивает дух, а из легких выбивает дыхание. — Ты урод, — выговаривает Пол и снова замахивается. Джек с легкостью перехватывает его руку и сжимает так, как хотел всегда. До хруста, отчаянной боли в глазах и мгновенного посинения. Пол дергается. Пол легкий, как пух с тополей, что каждый год мелкими океанами слетается к их дому и слоняется у крыльца. Джеку несложно притащить его в спальню, достать веревки, с извращенным, острым, как нож, удовольствием обмотать ими тонкие, вспухшие было запястья. Так, чтобы волокна врезались в кожу, натирали и причиняли боль. Потом снова завязать крепкие, добротные такие узлы. На этот раз на трубе — не на батарее. И с окном рядом. Джек сжимает в кулаки руки и идет к выходу, кладет на дверную ручку левую, и ему почти уже удается, как Пол поднимает голову и выдыхает: — Да отсоси ты, блядь. И Джека накрывает так, как никогда раньше. Пол, конечно же, не подозревает, насколько буквально Джек воспринимает его слова. Он оборачивается, отпускает ручку, прислоняется к закрытой все еще двери. Расстегивает рубашку, запрокидывает голову, смеется безумным смехом. Берется за кожаный пояс, медленно стягивает его, щелк — и пуговица на джинсах уже ничего не держит. У Пола темнеет в глазах и он спрашивает — немного растерянно: — Что ты делаешь, Джек? Ты с ума сошел? У Пола зрачки пьяные, дыхание быстрое и штаны как-то странно натянуты. Джек отталкивается от двери, плавно идет к нему. Наклоняется, сжимает подбородок рукой и выдыхает в губы: — Извини, я пытался. Пол оказывается без одежды сорок три учащенных вдоха спустя. У Пола стоит, но Джек отмечает это мимолетно, как бы сквозь вату. Пол сидит, раздвинув ноги и не соображая ничего совершенно. Джек подходит вплотную, целует, всасывает как можно сильнее и глубже. Выпрямляется резко и не успевает Пол поднять голову, как ехидно спрашивает: — Отсосать? Научишь? Впутывается пальцами в его волосы, тянет их на себя, Пол открывает рот. И Джек трахает его, как и хотел, до тех пор, пока Полу хватает воздуха. Он начинает задыхаться — Джек дает вдохнуть. Губы Пола смыкаются, будто автоматически, и если бы он был случайным встречным, Джек с уверенностью заявил бы, что он кайфует. Не то, чтобы он сейчас сомневался, но этожепол.[i] Хоть он и не...[/i] Джек не дает ему самому решать, сколько задерживаться у головки и как быстро скользить к основанию. Он задает темп и Пол отсасывает ему с его, Джека, скоростью, а не со своей. Джек кончает и Пол шлюшьим таким движением проводит по нижней губе языком, спутанная челка мешается на глазах, а на языке переливаются белые капли. Джек понимает, что не легче ни разу, скорее, наоборот. У Пола связаны руки — Джек приседает, грубо обхватывает его член ладонью, беспорядочно, быстро водит по нему вниз и вверх, а потом стон Пола сладкой песнью плещется у него в ушах. — Он твой отец, — говорит ему внутренний голос, но кажется самым реальным изо всех существующих звуков. — Какой он мне отец нахрен, — отмахивается Джек и впивается Полу в шею — оставляет багровую кляксу, расползающуюся и саднящую. Пол словно бы обкурился чем-то, потому что не возражает и не говорит ничего, просто смотрит укуренно, дико, голодно. У Пола никого не было почти что три года. Джек думает, что на его месте он бы давно свихнулся. Подоконник поблескивает холодом и широтой. Джек пихает Пола к нему, тот опускается, вздрагивает и хочет спрыгнуть. Джек отталкивает его назад. Ему нравится смотреть, как Пол дергается и привыкает. Джек целует его легко, играя, касается верхней губы, нижней, водит по языку языком, руки кладет Полу на бедра. Сжимает их до десяти точечных синяков — на каждом по пять, от пальцев. Водит по нежной, покрывшейся мурашками коже, на мгновение застывает на пояснице, опускает на ягодицы, замирает. Прикусывает губу и резко приподнимает Пола, прижимает его уже не к окну — к стене. Пол зажмуривается и снова лижет губы. Пол узкий, совсем не растянутый и такой тесный. Джек не просовывает ему в анус сначала палец, не плюет себе на руку перед тем, как. Не растягивает и не делает что-то для того, чтобы было приятно Полу. Джек злится. Его достало еженедельное пьяное бормотание, сравнение с непутевой матерью, незаметная для Пола, но ощутимая для него развязность, двусмысленность этих вечеров и веревок в спальне. Он разводит в сторону его ягодицы, головка члена, мокрая и блестящая, упирается в напрягшиеся, звонко-отзывчивые мышцы. На пару секунд Джек замирает, а потом резко — ураганом, тайфуном — входит сразу на несколько сантиметров. Вязкая теплота обволакивает его, а он заполняет, разрывает ее изнутри. Пол уже не стонет — кричит от боли. Бормочет что-то про отпустить, Джек смеется, отрывисто и бессознательно даже. Шлепает его по бедру, пытается продвинуться дальше. Пол такой невообразимо узкий, что Джек почти не помнит событий той ночи, так его накрывало. Он яростно долбится, входит на всю длину, яйца шлепаются о кожу, Пол почти что воет от боли, а он его трахает до потери сознания. Жестоко и жестко, растягивая, разрывая, взрываясь сотнями болевых уколов по телу Пола. Джек кусает его за плечо, Пол извивается, не может пошевелить руками — истертые запястья совсем не кажутся такими изящными, как обычно. Пол упирается головой Джеку в шею, а тот трахает его все быстрее, все невозможнее больно, все интенсивнее и отчаяннее. Но Полу, все-таки, нравится, Джек водит пальцами по его члену, вызывая этим тонкую дрожь, сдавливает легонько яйца, оттягивает кожу. Через полторы минуты двадцать секунд собирает вязкую сперму Пола себе в кулак. Почти сразу кончает сам, прижимая Пола к стене, наваливаясь на него всем телом, не давая ему дышать. Джек не спешит заканчивать, просто стоит, уперевшись в стену, а Пол чувствует себя донельзя заполненным и внезапно так протрезвевшим. Его член в Поле по самые яйца, и по ним стекает что-то горячее, тонкое, красное. Струйка крови — и Джек снова терзает губы Пола, и так уже разбухшие, воспаленные. У Джека кружится голова. У Пола, наверное, подавно. Джек отходит, пошатываясь, съезжает по стене вниз, Пол делает то же — хорошо, что веревка длинная. Пол засыпает, измотанный, прежде, чем Джек выговаривает хоть слово. Джека хватает на то, чтобы развязать его руки, провести большим пальцем по израненным в кровь запястьям, и дойти до своей кровати. * Утро приходит внезапнее, чем эрекция при взгляде на красивого мужика. Сначала Джек думает, что ему приснилось. Даже не так, он совершенно точно в этом уверен. Потом запах спермы, тяжелый и пряный, врывается ему в ноздри. Сердце бьется быстро, собирается выпрыгнуть из груди и скатиться вниз по ступенькам окровавленной грудкой мяса. Дом становится слишком чужим, будто Джек убил в нем кого-то, и теперь на него давит все: обои, книжные полки, мебель. Мысль о том, как он будет смотреть сейчас Полу в глаза, Джек отгоняет. И понимает, что здесь он остаться не сможет. Джек ненавидит себя за то, что не удержался, [i]пусть Пол и не…[/i] Но он был ему настоящим отцом, заботился, опекал, делал все, что обычно родители делают. Джеку от себя мерзко. Но кровь приливает к вискам, стоит только вспомнить малейшую деталь вчерашнего вечера. Или ночи. Вещей у Джека немного: пара чистых футболок, плавки, сменные джинсы. Украденные деньги и пара своих заначек. На билет до Нью-Йорка должно хватить. Джек уже идет к двери и делает первый шаг от скрипучего порога — навсегда, не оглядываясь — когда вспоминает о записке. Достает ее, спускается вниз. Пола в гостиной и в кухне нет, Джек его искать не идет. Он не прощается с домом, в котором прожил всю свою жизнь. Только оставляет на столе потрепанный лист бумаги. И уходит, позволив двери закрыться за собой с глухим стуком. * Железнодорожный вокзал встречает Джека призывными гудками и клубами белого дыма. Он невесело улыбается. Мобильный телефон взрывается трелью. Пол. У Джека в груди холодеет, но трубку он неожиданно для себя самого снимает. Только молчит в нее. Пол начинает первым. — Джек, — осторожно говорит он, — я не нашел в твоей спальне тебя и твоих вещей, поэтому, знаешь, я должен тебе сказать. Ты не мой сын… — Я нашел записку от Барбары восемь лет назад, — перебивает Джек. — Я знал все это время. Не стоит рассказывать. — Она оставила тебя мне, и я не смог бросить тебя, потому что любил ее. Я был плохим отцом, — отстраненно и глухо слышится голос Пола. — Я не вернусь, — отрывисто сообщает Джек. — Конечно, это твой выбор, и так будет лучше, да, — отвечает Пол. Джек вешает трубку. Его тошнит. Свежий билет смело хрустит в руках. Пол сидит в своей спальне, растирает ноющие запястья и не может понять, смущаться ему, злиться, негодовать или думать о том, что с ним только что случился лучший секс в его жизни. Старик Билл хватается за сердце, увидев хаос в собственном магазинчике. Джек смотрит в окно поезда и в голове его крутятся обрывки мыслей о том, что Нью-Йорк, хоть и мужского рода, непременно окажется шлюхой. Доступной, развратной, разящей спермой. Перед глазами у него сбегает тонкая струйка крови.