***
Тринадцатый этаж, квартира 22YV. Мужчина оставляет свой чемодан у входа, чтобы осмотреться. Бежевые стены, светлая мебель в стиле минимализма: круглая кровать в центре, встроенный в стену раздвижной шкаф, изящная барная стойка, отделяющая жилую зону от кухни. Стол круглый, рядом — только два стула. Виктор подходит к окну. Оно не производит особого впечатления из-за вида: бетонные джунгли лишают существование прозрачной стеклянной стены смысла. У Виктора из раза в раз один и тот же райдер: машина от аэропорта, квартира-студия и два новых костюма. Он открывает шкаф, дабы удостовериться, что его условия выполнены до конца. Да, на плечиках висят идеально отглаженные пиджаки и рубашки, а чуть ниже, на полке, легко можно заметить брюки к ним. Он ставит чемодан к шкафу, решая разобрать немногочисленные вещи чуть позже, но всё же достает из среднего отсека алую папку. Виктор садится на кровать, пробегая уставшими глазами по строчкам, вычитанным уже до дыр. Юри Кацуки, двадцать четыре года, родился в Хасецу, но переехал в Токио учиться. Отчислен из университета на первом курсе, после чего работал официантом в ресторане, а сейчас трудится в кафе. Это, по сути, вся информация, предоставленная заказчиком помимо распорядка дня, и Никифоров всё ещё удивляется, как такому неприметному юноше могло достаться наследство от столь известного на весь мир русского миллиардера. Хотя, безусловно, Виктор как никто другой знает, какие черти порой усердно скрываются в тихих омутах. В мотивы убийства его посвящают нечасто, да и не любит он особо копаться в чужом грязном белье. Если человеку необходимо излить душу, ему обычно сообщают всю душещипательную историю, но это явно не тот вариант. Холодный расчёт и желание оставить деньги в семье — слишком очевидно, чтобы объяснять. Коль родственнички так активно скрывают сам факт смерти Барановского, становится ясно, как много сил они вкладывают в это дело. Что же, Виктор не против вкушать плоды чужой жадности. Цену он, конечно, для них не повышал, но и существующая неплохо ударит по карману. Мужчина быстро принимает душ, смывая вместе с потом и усталостью воспоминания о своей предыдущей жертве. Это была владелица конкурирующей с заказчиком фирмы, женщина сорока лет, поверившая в любовь русского красавца почти что с самых первых дней. С людьми в возрасте всегда значительно легче: они, отчётливо помнящие свою юность, купаются во внимании со стороны молодого человека, надеясь в глубине души, что всё так же красивы и привлекательны. Она была интересным собеседником, а ещё варила лучший кофе в его жизни. Сейчас, скорее всего, в её теле дыра от пули. Никифоров всегда будет ассоциировать Берлин с её влюбленными глазами и мягкой полуулыбкой. Он ложится на кровать, не расстилая её. На самом деле, Виктор планирует начать работу немедленно, потому что через час и сорок минут Юри будет выходить из кафе. Но он не может подняться, словно тело просто перестало слушаться. Он лежит в тишине, мысленно подготавливая себя к встрече, не в силах сделать хоть одно движение. Когда часы на стене показывают, что до выхода у него есть пятнадцать минут, Виктор всё же встаёт, спешно надевая один из костюмов, серый. Он небрежно укладывает волосы: это всегда сбавляло ему пару лет.***
До кафе пешком — семь минут, здесь всё рассчитано заранее. Но Виктор укладывается в пять с половиной, потому что не приходится ждать зеленого сигнала светофора. Людей на улицах, конечно, великое множество, и Виктор наслаждается этой атмосферой, чувствуя себя частью чего-то очень сложного и великого. Токио, конечно, давит хуже аэропорта, но город дарит ещё и ощущение силы своей бешеной энергией. Никифоров останавливается напротив витрины кафе. Свободные места есть, пик посещаемости прошёл где-то с час назад. Он видит Юри и на мгновение замирает. У паренька тоненькое тельце, но пухлые щеки, которые в улыбке выглядят слишком умилительно. Кацуки одет в форменный фартук, и его руки, такие изящные, красиво смотрятся на чёрном фоне. Столь юных жертв у Виктора было слишком мало, чтобы их не жалеть, и Юри — совсем не исключение. Никифоров быстро вычисляет, столики в какой стороне зала закреплены за Кацуки. Он входит в помещение, тут же ловля на себе мимолетные взгляды сидящих внутри посетителей и работников кафе. Виктор изображает нерешительность, якобы не зная, куда сесть, а потом (не)уверенно идёт к выбранному столику, открывая меню на случайной странице. Юри подходит к нему почти мгновенно, приветливо улыбаясь. Он чуть покачивает головой, будто бы мысленно напевает забавную песенку. — Здравствуйте, рады видеть у нас. Что желаете? — голос у Кацуки красивый, тенор. Виктор отработанным движением поднимает взгляд на него, чуть приоткрыв рот, а затем облизывает губы. Он знает, что выглядит сейчас максимально привлекательно и невинно, и это подтверждает улыбка официанта, превратившаяся из открытой в смущенную. Пожалуй, первые встречи — любимый этап работы Виктора, потому что человек, внутри которого зарождается симпатия или даже любовь — самое прекрасное зрелище на всей планете. Жаль, что Никифоров никогда не видел подобного в отражении зеркала. — Капучино, пожалуйста, — он говорит медленно, смотря прямо в глаза Юри. Тот с трудом, но всё же отводит взгляд, склонив голову. Виктор смотрит на удаляющегося официанта с ноткой грусти. Барановский нехило подставил невинного мальчишку несколькими предложениями, написанными дрожащей рукой. Никифорову впервые за долгое время не хочется начинать это всё, но не ему задумываться о моральной стороне вопроса, верно? Он всего лишь сводит жертву (а Юри, кстати говоря, слишком идёт это слово) с его соулмейтом. Если не знать последствий, то Виктора вполне себе можно назвать свахой или Купидоном. Горячий кофе обжигает нёбо, но он такой вкусный, что Виктор пьёт жадно, быстро. Он вообще часто так делает с хорошими вещами, потому что не умеет растягивать удовольствие (кроме работы, безусловно). И, конечно же, Никифоров не сводит глаз с Юри, ловя порою ответный взгляд, который Кацуки слишком быстро отводит. Виктор еле сдерживает довольную улыбку: начало положено. Он смотрит на часы и видит, что до окончания смены Юри осталось десять минут. Именно поэтому Виктор, оставив на столе денег втрое больше стоимости кофе, выходит из помещения, не оборачиваясь. Для знакомства слишком рано, нужно, чтобы парень подумал о нём день-другой, только затем настанет время. Перед сном Виктор отправляет первое сообщение заказчику: «Всё хорошо», говоря и об апартаментах, и о начавшейся работе.***
На следующий день Никифоров посещает знаменитую токийскую телебашню, о которой думал ещё в самолёте. Три часа в очереди, духота и прочие мелочи забываются, когда он оказывается на высоте в 450 метров. Даже искренняя улыбка Юри Кацуки на время вымывается из мыслей, чему русский, бесспорно, рад. Весь Токио прямо перед ним сейчас, словно на ладони, Виктор даже умудряется найти среди сотен зданий свой временный дом. «Интересно, а сами японцы часто сюда поднимаются? Был ли Юри Кацуки на этой башне?». Никифоров хмурится от своих мыслей, потому что хотел забыть о работе хотя бы на денёк. Но, видимо, не судьба, потому что разум то и дело подкидывает ему вчерашний образ официанта или выученные наизусть строки из красной папки. Виктор сдерживается, лишь бы не пойти вечером в то кафе, потому что, как истинный охотник, знает, сколько нужно выжидать. Однако сердцу грустно, сердцу хочется встряски. Рассудок, на счастье, всё же берёт вверх.***
Пятнадцать минут до окончания смены Юри Кацуки, и Виктор входит в светлое помещение, садясь за тот же столик. — Рады снова вас видеть, — негромко говорит официант, — что бы вы хотели? «Выкинуть телефон, бросить работу и сбежать ото всех в сибирскую тайгу», — думает Виктор. — Капучино, — полувопросительно отвечает он. Никифоров следит за расторопным официантом. Несмотря на то, что он уверен в собственной привлекательности, сейчас у него возникает вопрос: скольким ещё людям в этом кафе Юри Кацуки улыбается так? — Как вас зовут? — Виктор еле успевает остановить своими словами спешащего отойти работника. Юри поворачивается к нему, удивленный, и чуть тупит взгляд. — Юри, — короткая пауза, — Юри Кацуки. — Я Виктор Никифоров, очень приятно, — он встаёт из-за стола, протягивая руку. Официант пожимает его руку в ответ только тогда, когда, обернувшись, удостоверяется, что администратор не смотрит в их сторону. Ладонь у Юри сухая, тёплая, маленькая, что невольно вызывает ассоциации с ребенком. — У меня с минуты на минуту смена заканчивается, — «будто я не знаю», — если хотите, можем… — Давайте прогуляемся, — заканчивает Виктор за него, видя, как Юри мнётся, не зная, что придумать. — Да, — просиявшее лицо официанта говорит о том, что всё идёт хорошо.***
У Юри Кацуки помимо маленьких тёплых рук обнаруживается удивительная детская непосредственность, притягивающая окружающих к её обладателю. Это первое, что Никифоров успевает заметить в своём новом знакомом. Юри легко задаёт вопросы, активно проявляет эмоции и часто краснеет даже из-за пустяков. И Виктору не нравится врать во время их второй встречи, смотря в такие честные глаза, но он не может иначе. Кажется, Кацуки воспринимает его рассказ за чистую монету. В прочем, это один из тех редких случаев, когда Виктор говорит правду хотя бы о возрасте, так что Юри повезло. «Мне двадцать девять. Прилетел в Токио пару дней назад, заранее купив здесь квартиру, так как давно увлекался японской культурой и учил язык. Устал от Москвы, от фальшивых друзей, да и от отца, который грезит о том, чтобы я стал преемником бизнеса. А я мечтаю книгу написать». И Юри расспрашивает его о будущем бестселлере, даже не сомневаясь, что именно так будут потом называть все известные издания произведение Виктора. А тот рассказывает, что, конечно же, будет писать о себе: эдакий байронический герой, пресытившийся богатой жизнью и отправившийся в путешествие. Ведь невозможно описывать то, что не прочувствовал! — А если бы я был в твоей книге? Каким бы ты меня описал? Кем бы я был? — спрашивает Кацуки, как только они доходят до какого-то моста. Машин не так много для Токио, но всё равно шум частично заглушает речь. — Ты был бы самим собой, — коротко отвечает Никифоров, думая, что это правда. — То есть, я и так для книги подхожу? — игриво интересуется японец, склонив голову вбок. — Что-то вроде того, — ухмыляется в ответ. Виктор смотрит на него исподлобья, с серьёзным лицом. И хорошо, что Юри не видит, потому что глядит вдаль, на темную гладь воды. Волосы у обоих развеваются от порывов ветра, они молчат, каждый наслаждаясь этой ночной тишиной. «Жаль, что у этой книги будет печальный конец».***
— Мне кажется, твоему другу требуется ещё кофе, — слышит Виктор низкий голос администратора кафе. В его интонации заметны иронические нотки, но он явно говорит не со злостью. Виктор невольно улыбается, когда Юри подходит к нему с почти виноватым выражением лица, мол, прости, совсем замотался и не заметил. — Не надо мне больше кофе, сердце лучше поберечь, старею уже, —насмешливо отмахивается Виктор, когда официант неловко спрашивает, капучино или американо он хочет выпить. — Какой ещё старик? Ты что, совсем? — Юри искренне возмущен. — Хотя, да, совсем разленился уже, никуда не ходишь, не работаешь. Чем не пенсионер? — подыгрывает он, получая в ответ изумленный взгляд Никифорова. — Вообще-то ты должен был мне тираду выдать о том, сколько лет ещё у меня впереди и как молоды мои тело и дух! — почти обижается русский. — По тебе видно, что спортом не занимаешься. Скоро плесенью в этом кресле покроешься! Всю неделю ведь у нас в кафе просидел, будто в Токио сходить некуда, — Юри протирает стол, чтобы хоть как-то оправдать своё длительное нахождение рядом с одним клиентом. — А я, может, с тобой сходить хочу, — делает свой ход Виктор, закусывая губу. Он не уверен, вовремя ли это сказано, но слова обратно не забрать. С Юри они успели построить приятельские отношения, вот только теперь Виктору, затянутому в них, нужно выбираться на романтический уровень, потому что в этот раз всё идёт изумительно долго. Юри странно смотрит на него, чуть нахмурив брови, а потом его лицо смягчается, и Виктор видит его особую улыбку. Не дежурную, которую он дарит всем, а слегка смущенную, искреннюю, живую. — Пойдём на вечернее массовое катание, а? Старику надо косточки размять, сам ведь сказал, что я скоро плесенью покроюсь, — заискивающе говорит Никифоров, уже зная ответ. — И пылью, — отстранённо добавляет Юри. — И пылью, — соглашается Виктор, кивая для пущей убедительности. — Только я кататься не умею, — щёки Кацуки наливаются краской, он поджимает губы. «Господи, тем лучше, тем лучше!», — ликует про себя Виктор, уже строя у себя в голове схемы поведения. — Научим, — вслух произносит он. До конца смены остаётся полчаса.***
Виктор смеётся, ибо Юри в этом шарфе выглядит предательски мило. Японец панически боится, что простудится, потому им пришлось принимать кардинальные меры и покупать по дороге этот предмет одежды. Кацуки, пошатываясь, семенит, вцепившись в руку своего спутника, так как не уверен, что сможет удержаться. Никифоров смело выходит на лёд и, прокатившись пару метров, разворачивается, ожидая, пока Юри последует его примеру. Но официант тупо стоит, не в силах пошевелиться, и Виктор подъезжает к нему, давая в качестве опоры свою руку. — Не бойся, со мной не упадешь. Катаюсь хорошо, в детстве мечтал стать фигуристом, даже занимался немного, — и он не врёт. Да, он тренировался, потому что был одним из любимчиков своей воспитательницы в детском доме, которая, поведясь на просьбы маленького мальчика, сжалилась и уговорила директора. Правда, к моменту усыновления Виктор остыл, забросив фигурное катание, несмотря на мольбы своего тренера, видевшего большое будущее. — Ну, я, — Юри всё же спускается на лёд, вцепившись в ладонь Виктора со всей силы, — пытался научиться кататься. Знаешь, у нас в Хасецу есть ледовый дворец. В детстве я был очень полным, из-за чего сильно комплексовал, и мама решила, что мне стоит там позаниматься. — А почему не вышло? — интересуется Виктор, осторожно катая Юри за собой. Он двигается медленно, потому что боится уронить Кацуки, чьи ноги всё ещё выпрямлены. Тот трусит. — В первые же три минуты упал и разбил себе подбородок, — угрюмо отвечает Юри, сосредоточенный больше на том, чтобы не упасть. Запасных коленей у него пока нет. — О, — Виктор вскидывает брови, — в этот раз такого не будет, обещаю. Никифоров останавливает их обоих, разворачиваясь к Юри. Он берёт обе его руки в свои. — Для начала нужно согнуть колени. На прямых ногах ты далеко не уедешь, — Кацуки чуть приседает, закусывая нижнюю губу. Страх, страх, страх. — Ты ведь видел, как я катаюсь. Попробуй просто переставлять ногами и помни, если что, я не дам тебе упасть. Юри некоторое время собирается с мыслями, терзания отчётливо видны на его лице. «Он скоро умрёт, а беспокоится о возможных синяках», — меланхолично замечает Виктор и сам ужасается своим мыслям. Вот этот вот паренёк с милым шарфом, не решающийся двинуть ногами, в ближайшее время сделает свой последний вздох. Кацуки делает попытку поехать, но в итоге начинает падать, машинально цепляясь за Виктора. Оба чуть не оседают на лед, но Никифоров удерживает их от падения. И лица так близко, и глаза у Кацуки, как у испуганного олененка, и румянец на щеках не только от мороза. «Пора», — думает Никифоров, осторожно приближая свой рот к чужому. Дыхание шумное, тёплое, а губы у Кацуки сладко-солёные: Виктор вспоминает вкусный попкорн. Кажется, что весь мир сейчас сошелся на одном человеке. Все люди на катке, в городе, в стране и на целой Земле — просто массовка для их с Юри грандиозной постановки. Вернее, для пьесы Виктора, хотя он и не уверен уже, где здесь игра, а где — реальность. — Ты мне нравишься, — на одном дыхании выпаливает Кацуки, чуть отстраняясь, — ещё с нашей первой встречи. — И ты мне, — улыбаются ему в ответ, — будешь моим парнем? Виктор закусывает щеку. Несмотря на то, что работа продвигается дольше обычного, ему кажется, будто бы всё идёт слишком быстро. Ещё неделя, и, похоже, в его услугах уже не будут нуждаться, но он решает, что будет оттягивать решающий разговор до последнего. Он не хочет, чтобы всё закончилось так скоро. И осознание этого пугает больше всего. — Дурак, — японец краснеет ещё больше, — конечно, буду. Держать тёплую руку Юри в своей — это особый вид наслаждения, не сравнимый ни с чем. Неловко, но Кацуки всё же едет, подстраиваясь под движения Виктора, и они переговариваются о всяких мелочах, счастливые, не замечая ничего и никого вокруг себя. Когда после катка парочка выгуливает в парке собаку Юри, Маккачина, Никифорову приходит сообщение. «Как там?». И это выбивает его из колеи, заставляя погрустнеть. Погруженный в общение, он почти успел забыть об истинной цели всего происходящего между ними, и реальность болью врезается в мозг, словно бы он попал на операционный стол без наркоза. И эта боль проедает мысли, впивается в горло, мешая говорить, сковывает мышцы, заставляя идти медленнее. Юри замолкает, замечая перемены в нём, и пытается узнать, что не так, но в ответ — вымученная улыбка и хриплое «всё в порядке». «Мы в отношениях».***
Квартира у Юри на удивление просторная, светлая. В ней две комнаты (спальня и гостиная), уютная кухня и ванная, больше похожая размерами на третье жилое помещение. Виктора встречает довольный Маккачин, начиная ходить вокруг него и мешая нормально раздеться. — Как ты мог купить такую надоедливую собаку? — спрашивает Виктор, смеясь. Он идёт за Кацуки в гостиную, где на диване уже стоит готовый попкорн в больших плошках. Обои в комнате золотистые, телевизор — огромный, книжный шкаф — старый, из тёмного дерева. — Он не мой, — голос Кацуки чуть грустнеет. Они садятся на диванчик рядом, разделенные лишь мисками с попкорном. — Друга. Его уже нет в живых. — Если тебе тяжело, не надо, не рассказывай, — Виктор берёт его за руку. — Да всё в порядке, — натянуто улыбается Юри, — его сбила машина. Скорость была просто невероятная. Конечно, у него куча увечий, и, будь за рулём его соулмейт, он бы умер. Но у него была одна участь — страдать. Он был, как сейчас это называют, почти овощем, лишь говорил иногда, на самоубийство был не способен чисто физически. Попросил позаботиться о Маккачине, вот я и взял этого несносного озорника к себе. А потом уговорил его сдать отпечатки. Он отнекивался, мол, всё равно не найдёт, но я был настойчив, так как видел его мучения. Пришлось целую делегацию к нему в палату приводить. Ну, там очень много бумажной волокиты насчет согласия было из-за его болезни. Результаты быстро пришли, современные технологии, — Юри хмыкает, — его соулмейтом оказалась девушка из Бразилии. У меня были и есть деньги, ты не смотри, что официантом работаю, — он поводит плечами, — и я написал ей, объяснил ситуацию, уговорил. Оплатил перелёт, всё вот это вот. Написали бумагу, чтобы на ней не было преступления, оформили как эвтаназию. А потом она отключила его от приборов. Я был с ними в этот момент. Девушка плакала громко, навзрыд, а он счастливо улыбался. Юри замолкает, не смотря на Виктора, пытаясь скрыть подступившие слёзы. И Никифоров тоже не в силах что-то сказать. Он лишь понимает, что, несмотря на внешнюю открытость и напускную непринужденность, Юри — тёмная лошадка с таким же тёмным и тяжелым прошлым. И он обнимает своего парня, притягивая к себе и чуть ли не опрокидывая попкорн на диван. — Я просто до сих пор не могу понять этот мир, — шепчет Кацуки очень-очень тихо, едва слышно, — соулмейты должны приносить друг другу счастье, но почему вся их суть заключена в смерти? Не понимаю, не понимаю, — он мотает головой из стороны в сторону, а потом утыкается носом в плечо Виктора. — Как вообще можно убивать? И Никифоров сам готов заплакать. Юри, такой простой и невинный, даже не догадывается, как близок к нему тот, кто знает о смертях не понаслышке. А ещё он заранее осведомлён о смерти самого Кацуки, и это жутко, это кажется чем-то ненастоящим и далёким. — Маккачин похож на тебя, — шмыгнув, говорит Кацуки. — В каком это месте? — смеётся Виктор. — Лица у вас одинаковые почти, будто братья, — Никифоров уже не уверен, шутит его парень или нет, но на всякий случай показывает сидящему рядом с диваном псу язык. Фильм, который планировали посмотреть, благополучно забывается, потому что сейчас есть только они вдвоём и крепкие успокаивающие объятия.***
Виктор чуть ли не опрокидывает мороженое на себя, резко остановившись из-за хлынувшего из метро потока людей. Пока он стоит, всё ещё ошеломленный, Юри задорно хохочет, сидя на скамейке. Никифоров закатывает глаза и, вручая вафельный рожок своему парню, нарочно пачкает ему подбородок. — Ой, какие мы злые, — Юри корчит забавную рожицу, а потом вновь становится нормальным человеком, — но так-то спасибо, господин Никифоров. Виктор затыкает его неспешным поцелуем, и никакого мороженого уже никому не надо. В этот же день Никифоров впервые слышит «я люблю тебя», когда провожает его до дома, но в ответ не может выдавить из себя ничего кроме полуулыбки. Он знает: если скажет эти слова, то не сможет довести работу до конца, не сможет потом просто улететь на очередное задание, не сможет вывести из памяти эти милые щечки и преданный взгляд. Не сможет чувствовать себя живым. И поэтому легче врать самому себе, не давая словам, застрявшим где-то в груди, между ребер, выхода наружу.***
Юри удивленно охает, съев кусочек, и Никифоров довольно улыбается. — Это потрясающе! — восклицает японец. — Вот знаешь, я вечно носил панакоту в зал, но никогда, никогда сам не пробовал. — У вас разве её подают? — Виктор вскидывает брови. — Я в меню не видел. — А, да, давно нужно было рассказать, — Кацуки забирается на стул с ногами, — но для начала ещё раз тебя похвалю, потому что этот десерт теперь мой любимый. — Его несложно готовить, я научу потом обязательно, — но Никифоров сомневается, успеет ли. Не отвеченное смс «Виктор, сроки!» тянет душу на дно. — Хорошо, я запомню, — улыбается Юри, — ну так вот, — он облизывает ложку. — Четыре года назад я работал в довольно-таки дорогом ресторане. Туда устроился по знакомству, ну не суть. Атмосфера среди персонала была ужасная, все друг друга ненавидели за каждые лишние сто йен чаевых. Однажды ресторан снял миллиардер. Ну, ты его знаешь, наверное, Василий Барановский. Тогда уже год работал и был на хорошем счету у администрации, так что обслуживал я. Он был с женой и двумя сыновьями. В тот день на него совершили покушение, а я его спас. Просто услышал, как разбилось оконное стекло, и без задней мысли закрыл от пули, — Виктор распахивает глаза, переставая есть. — Его поздно спохватившаяся охрана поймала неудачливого киллера, и оказалось, что это был его соулмейт, которого наняли конкуренты. Барановский в юности по глупости сдал свои отпечатки, чем воспользовались те козлы. Он у меня чуть ли не в ногах ползал, благодаря, — Юри морщится, — оплатил лечение, купил эту квартиру, превратил мой счет в банке в восьмизначное число. Его деньгами я и помог тогда своему другу, — Кацуки не смотрит на Виктора, полностью погрузившись в воспоминания. — Об том происшествии не светились в прессе, так как Василий не хотел показывать свою слабость. А меня лелеет до сих пор. Мы с ним переписываемся, он посылает подарки на каждый праздник. Достаточно интересный человек со своими взглядами на мир. Я писал ему месяц назад, но он так и не ответил пока. Понимаю, занят. Виктору хочется закричать о том, что Барановский, чёрт возьми, давно мёртв, что он оставил ему всё своё состояние, но Виктор молчит. Он, конечно, знал и до этого, что Юри работал в ресторане, но о таких подробностях даже не догадывался. Никифоров всматривается в погрустневшее лицо своего парня. Откуда в этом маленьком хрупком мальчишке появилась смелость броситься под пулю, спасти незнакомого человека? Виктор не знает, что такое «спасение». Он всю жизнь лишь способствовал убийствам, убивая постепенно и себя самого, терзая свою душу. — А почему ты работаешь в кафе? У тебя же есть средства, — спрашивает Виктор, снова принимаясь за свою панакоту. Он ничего не спрашивает насчёт Барановского, так как и без того узнал слишком много. Есть такие вещи, которые нужно просто услышать из чужих уст, а не обсуждать их с кем-то. И Никифоров не хочет знать, какие у Кацуки были мысли, когда пуля рассекала его плоть. Он не хочет быть в курсе, как испуганно кричал персонал, как в ужасе закрывала лицо Лилия, жена Барановского. И уж тем более Виктор хочет оставить для самого себя тайной то, кто первым бросился к раненому официанту. Это всего лишь ненужные детали, которые его парень разумно упустил. Это его личное дело, его прошлое, его решение и его воспоминания, ворошить которые и без того кощунство. — Мне нравится быть полезным, — отвечает Юри, поднимая на него глаза, — и там работал мой друг, да-да, тот самый, он у меня единственный и неповторимый — улыбается, облизывая ложку. — То есть ты сначала забрал его собаку, а потом и работу? — на языке так противно вертится «ещё и жизнь», но Виктор сдерживает порыв, однако эта недосказанность висит в воздухе. Он прекрасно понимает, что это было лучшим, что Кацуки мог сделать тогда для своего друга. Маккачин, Барановский, товарищ. «А скольким помог я?», — невольно задумывается Никифоров и тут же осекается. Он и сам себе-то толком помочь не в силах, что уж тут говорить. — Вот такой я жестокий, — Юри разводит руками, — так что берегись, Витя, мало ли и у тебя что заберу, — заговорческим шепотом прибавляет он. «Ничего больше жизни нет, так что я заранее победил, что бы ты у меня ни взял».***
Виктор подмечает, что в Японии станции приёма отпечатков одни из лучших, что он видел во всём мире. Оно и не удивляет особо, не зря же эта страна считается чуть ли не самой развитой. Юри крепко держит его за руку, и Виктор смотрит на его уверенное лицо, улыбаясь. Тепло распространяется по его телу уже автоматически, как только он видит своего парня. И он на самом деле воспринимает их отношения не как фейковые. Заказчик уже извёлся, мол, время поджимает, и Никифоров прекрасно знает, что это правда: у них его осталось совсем мало. Ещё парочка дней, а затем прощание навсегда, а потом скорбь и сожаление всю жизнь. Уверен ли он? Вчера произошел самый ответственный разговор в его жизни, к которому Виктор готовился предыдущие пять недель. Но так до конца и не был готов, на самом деле. — Юри, наверное, это глупо, — он запускает пальцы в его мягкие тёмные волосы, — но я хочу узнать, соулмейты ли мы. Представляешь, как бы это оказалось здорово? Виктор говорит эту фразу пятьдесят четвертый раз в своей жизни, но сейчас всё как-то иначе. — Я могу и так посмотреть, — Кацуки шире улыбается, беря его ладонь в свою. — Вот, смотри, эти линии похожи, и эти, — он водит пальцами по коже, — считай, одинаковые почти! — Но я хочу быть уверен точно. На глаз сложно определить. Ну, Юри, это же совсем не сложно и стоит недорого. Давай, а? Никифоров почти давится этими словами, ему хочется, чтобы японец запротестовал, чтобы яростно топал ногами в знак несогласия, чтобы ушёл, сказав, что это бред. Но взгляд Юри такой понимающий и такой мягкий, что Виктору и не нужно слышать ответ. И без того понятно. Юри просит его остаться снаружи, потому что заполнение многочисленных бумаг — дело ужасно скучное, а наблюдать за этим действом ещё унылее. И Виктор целует его крепко, долго не выпуская из объятий. — Я уверен, мы соулмейты, ведь просто созданы друг для друга, — шепчет японец. «Нет, нет, ни за что. Всё, что угодно, лишь бы не это!». — Искренне в это верю, — говорит он вслух. «Пожалуйста, нет, не надо, не хочу, не выдержу». — Люблю тебя. Надеюсь, этот час не покажется тебе адом. «Да я всего себя изведу, молясь о том, чтобы наши отпечатки различались как можно сильнее». Когда Юри уходит, Виктор садится на деревянную скамейку, закрывая лицо руками. Ему некстати вспоминается самое первое дело. Виктор был в детском доме с самого рождения, не подозревая до пяти лет, что можно жить как-то иначе. А потом к ним привели худенького блондина с зелёными глазами, которого все звали Юрочкой. Ему было три года, родители погибли в автокатастрофе, но он, кажется, этого не понимал. Мальчишки быстро сблизились, стояли друг за друга горой, вместе изучали языки и мечтали о фигурном катании. Кажется, их жизни сплелись воедино, потому что и забрали их из детского дома примерно в одно время. Вите было двенадцать, его усыновили Яков и Мила, пара с большой разницей в возрасте, оба — просто замечательные люди. Юрочку же взял к себе в семью Вячеслав Лебедев, в то время известнейшая личность, депутат и баснословно богатый человек. Виктор долго не мог связаться со своим лучшим другом, искал все возможные пути, но в последний момент всё обрывалось. Тогда он с помощью Якова познакомился с одной из горничных в доме Лебедева, которая, испытывая к юноше вполне определенные чувства, рассказала правду. А правда в том, что Юрочка, мальчишка с кукульной внешностью и ангельским сердцем, умер уже через четыре месяца после того, как приехал. Отчим измывался над ним, истязал его тело многочисленными изнасилованиями и побоями, и Юра просто-напросто покончил с собой. Дело замяли и не афишировали, понятное дело, Лебедев же! И Виктор загорелся местью, обычным человеческим желанием восстановить справедливость. Яков, будучи посвященным в эту историю, искренне сочувствовал и своими связями помогал узнать о депутате больше. К шестнадцати годам Виктор начал осуществление своего незамысловатого плана. С трудом попадал на закрытые вечеринки, бросая пламенные взгляды на Лебедева, ходил в тот же тренажерный зал, часто специально подолгу переодеваясь. Всё это в скором времени привело к успеху: мужчина сам познакомился, сам водил по ресторанам. И Виктор с жаром играл ответную влюбленность, целовал пылко, страстно, в постели отдавался полностью и даже больше. Конечно же, молва в нужных кругах пошла быстро: депутат в полном подчинении у юного обольстителя, даже бросил жену и детей, лишь бы быть рядом. Шутили, что старик потерял голову, но Лебедеву было плевать на всё это, он видел лишь Виктора. Правда, Виктора видел не только он. Когда Никифоров уже планировал всё завершить эффектным расставанием, с ним связались давнишние конкуренты Лебедева, которые просили лишь о том, чтобы депутат сдал отпечатки. Парню предлагали огромные деньги, и он тогда решил, что ничего такого не произойдёт. Понятное дело, Лебедева хотят убить, но это ведь сделает не сам Виктор, не своими руками. Лебедев не соображал совсем ничего. «Я бы хотел, чтобы мы были соулмейтами» — этой фразы хватило. Виктору и самому пришлось, конечно, сдать, но на кону стояла огромная сумма. Киллер пристрелил его прямо во время секса, и Виктор до сих пор помнит, как долго отмывался от крови и как у него тряслись руки. В то время подобный бизнес ещё особо не процветал, и Виктора, который думал, что на этом всё закончится, стали шантажировать, мол, его легко могут посадить за соучастие. И ему пришлось вступить в ряды русской мафии, работать на них, особенно в этом помогало его знание языков. Но он не хотел. С самого начала не планировал этим заниматься, но выхода совсем не было. Он окончил лишь девять классов и почти два года убил на месть Лебедеву. В итоге сделал хуже самому себе. Поначалу всё шло очень странно, отработанных схем тогда не было. И дело не в его работе, а в помощниках — тех, кто находит соулмейтов жертвы и заставляет совершить убийство. Иногда хватает просто денег, иногда — угрозы, шантаж. Ещё сложнее заметать следы. Особо строптивых, тех, кто долго не соглашался, мафия без сожалений упекает в тюрьму, а тех, кто посговорчивее, откупает у правосудия. Всё довольно просто, если не считать моральной составляющей. Виктор стал известным среди преступных группировок, востребованным. Конечно, дешевле для таких целей нанять простого человека, но у Виктора репутация, у Виктора качество, у него длинный послужной список и профессионализм. Профессионализм, который с Юри Кацуки пропадает. Рядом с ним Виктор просто живёт. Время тянется удивительно долго, и плевать, что ещё лет десять назад приходилось вместо часа ждать несколько суток (системы просто не справлялись). Виктор боится появления Кацуки, но, как только видит его с конвертом в руке, подбегает, заключая в объятия. — А если моим соулмейтом окажется какой-нибудь горячий швейцарец? Или милая итальянка, или грозный казах? — Юри смотрит на него задиристо. — Вот что мы тогда делать будем? — Просто жить дальше, — «или не жить». Японец сглатывает, вскрывая конверт. Он прячет бумагу от Виктора, не давая тому прочесть первым, а затем во взгляде появляется непонятная светлость, ясность. Никифорова трясет. — Виктор, мы соулмейты, — он слышит это сквозь толщу воды. Почти вырывает листок из рук, жадно вчитываясь в иероглифы. Чёрт. Подери. Даже с учётом того, что в глазах двоится, он видит своё имя чётко, ясно. Слёзы стоят в глазах, и он по-настоящему не знает, что делать. Юри что-то радостно шепчет ему на ухо, говорит какую-то милую ерунду, будто бы и не замечая состояния. Но даже ему не под силу отвлечь Никифорова от нахлынувших мыслей. Здесь, в Японии, случилось то, чего всегда хотел. По-настоящему влюбился. Но здесь же произошло и то, чего Виктор боялся все одиннадцать лет работы: он — соулмейт своей цели. И, как назло, два знаменательных события связаны с одним и тем же человеком. Счастливый Юри Кацуки, смотрящий на него с искренним обожанием.***
У Виктора голова разрывается от происходящего, и заказчик, узнавший обо всём, совсем не добавляет оптимизма. Двойной размер оплаты, полная защита от тюрьмы — ничего не нужно Никифорову взамен на жизнь Юри. Но он знает, что, если не убьёт этого парнишку, на них обоих начнётся серьёзная охота. И дожидаться естественной смерти искалеченным и лишенным всего Виктор не хочет. Такой судьбы для любимого — тоже. Он всегда старался избегать смертей, боялся трупов и боялся убийц. Неужели его лицо — последнее, что увидит Юри Кацуки перед смертью? Лицо предателя, лжеца, подлеца и душегуба. «Как вообще можно убивать?», — вспоминает Виктор слова Юри. В тот момент он был таким искренним и беззащитным, и Никифоров в самом деле не знает ответ на этот вопрос. Как же? Он идёт с опущенной головой, стараясь не встречаться взглядом с проходящими здесь людьми. Да, все они тоже преступники, но он не желает запоминать их лица. Иначе он будет вспоминать это каждый день после смерти Юри, думая, что мог просто развернуться и уйти. Найти нужное ему оружие оказывается пустяковым делом. Пистолет удобный, новый, но такой пугающий. «Точно ли мне это надо? Не послать бы всё?», — последний раз сомневается Виктор, а потом отдаёт нужную сумму. И этот маленький пистолет кажется ему слишком тяжелым. Настолько, что тянет его на дно.***
Мама у Юри очень добрая, она сразу же проникается симпатией к Виктору, сетуя лишь на то, что оба они слишком исхудали в Токио. Юри, конечно, отнекивается, но кацудон ест с удовольствием, не думая о каких-то там калориях. Кацуки уговорил его приехать сюда. «Мама, как узнала, захотела встретиться с моим соулмейтом!». Тогда Виктор сразу решил для себя, что так легче. Закончить это дело в небольшом городке, где, быть может, и договориться будет проще. К тому же, в Хасецу он точно больше никогда не приедет, чего нельзя сказать о Токио. Чувствовать запах крови любимого, посещая город, он совсем-совсем не хочет.***
После источников Юри, разгоряченный, целует его жарче обычного, проталкивая в свою комнату и закрывая за собой дверь на ключ. Тела у них ещё влажные, и с волос Юри медленно капает вода. Виктор всматривается в его лицо, освещенное лишь лунным светом, и старается запомнить его таким живым, таким уверенным и сияющим. Японец действует первым, он полон решимости. «Наш первый секс окажется последним. Лучше бы его вообще не было, слишком больные воспоминания получатся», — думает Виктор, но целует так же пылко. Он решает, что сейчас наплевать на всё. Никифоров толкает его на кровать, нависая. Он припадает к губам своего парня, проникая все глубже, играя с юрким языком, постепенно вырывая сладостные стоны. Он улыбается в поцелуй, а потом нагло его разрывает, выцеловывая каждый сантиметр ниже, припадая к желанной нежной шее. Виктор оставляет неяркие метки, вызывая дрожь и тихие судорожные выдохи у Юри. Тот обвивает его ногами, и их друг от друга отделяет лишь плотная ткань полотенец, хотя Виктор всё равно чувствует чужой стояк своим бедром, и это будоражит сильнее, заставляет целовать ещё крепче. Юри хаотично водит руками по его спине, шепча «люблю», и Никифоров опускается ниже. Он проводит языком от ключицы до соска, очерчивая его по кругу и смело вбирая в рот, посасывая медленно, будто издеваясь. Кацуки выгибается, впиваясь ногтями в его кожу, затем зарывается пальцами в светлые волосы. Виктор, водя руками по хрупкому телу, не хочет верить, что должен лишить этого человека жизни. Раскрасневшийся Юри, такой открытый и такой его сейчас вызывает лишь желание забрать себе, спрятать ото всех и никогда-никогда никому не отдавать. Виктор хочет пробраться глубоко в Юри, слиться с его телом, быть воздухом в его легких и кровью в его венах. Виктор хочет жить в его сердце, помогая тому биться ровнее. Виктор хочет быть его скелетом, чтобы поддерживать, и мозгом, чтобы помогать принимать решения. Но сейчас он просто целует его кожу, и это кажется достаточным. Никифоров освобождает их от таких ненужных полотенец, и невольно любуется открывшимся ему зрелищем. Член Юри стоит колом, сочась смазкой, и осознание того, что это из-за него сносит крышу. Виктор смотрит ему в глаза, поддавшись порыву и вновь целуя, а потом отстраняется, сбивчиво дыша. Он сближает их члены, обхватывая их правой рукой, и начинает тереться, видя, как Юри закатывает глаза в удовольствии. Ему нравится наблюдать за ним, и, даже несмотря на то, что сейчас уже ночь, он видит каждую деталь, будто бы они вдвоем дарят комнате свой свет, внутренний. — Виктор, — шепчет Кацуки, открывая глаза и смотря на него затуманенным взглядом, — на тумбочке. Никифоров, сглатывая, рукой пытается найти то, о чём говорит Юри, не прерывая зрительного контакта и не останавливая свои движения. Вскоре у него оказывается баночка смазки. «Он, видимо, заранее всё спланировал». Виктор осторожно вводит в него один палец, подготавливая. Юри еще сильнее выгибается, словно приглашая в себя. Разморенный, желанный и желающий, готовый. Его. В то мгновение, когда Виктор наконец входит в него сильным движением, Юри вцепляется в его руки, смотря прямо в глаза, даже куда-то глубже, в душу. Он смотрит на него так, будто видит самого возбуждающего человека на свете, самого лучшего. Никифоров с каждым толчком наращивает темп, от чего парень под ним мечется, дрожит от блаженства. Уже высохшие волосы разметались по подушке, алые щеки, подрагивающие ресницы и блестящие глаза. Дыхание всё больше срывается в всхлипы, и Юри двигается ему навстречу, отдаваясь полностью, без остатка. Когда Виктор чувствует, что вот-вот кончит, он впивается в пухлые губы поцелуем, двигаясь из-за этого чуть медленнее. —Я люблю тебя, — шепчет Кацуки ему в губы, и они кончают почти одновременно. Виктору кажется, что всё закончилось слишком быстро. Он бы наслаждался телом Кацуки вечность или по крайней мере ещё секунду, минутку, час. Он ложится рядом с Юри, и тот поворачивается к нему лицом, уставший и вымотанный. Никаких слов, только тёплый взгляд и влюблённая улыбка. Виктору больно от того, как всё хорошо. Кацуки будто специально над ним издевается таким прекрасным подарком. А ведь сегодня Никифоров собирается воспользоваться своим пистолетом….***
Виктор приподнимается на локтях, в который раз удостоверяясь, что Юри спит блаженным сном младенца. Они абсолютно голые, из одежды остались лишь полотенца на полу. Он осторожно встаёт с кровати, на цыпочках подходя к своему чемодану. Сердце бешено колотится, готовое выпрыгнуть из груди, и ком в горле не добавляет уверенности. Никифоров достаёт пистолет, и сейчас он ещё тяжелее, чем тогда, когда он его купил. Парень на всякий случай проверяет магазин, а затем медленно подходит к постели, держа оружие двумя трясущимися руками. «Нужно сделать всё быстро». Но Виктор просто не может. Пальцы чисто физически не способны нажать злосчастный курок, а время идёт. — Витя? — Юри открывает глаза, щурясь в темноте и ничего пока не понимая. У Никифорова по лицу начинают течь слёзы. Он хотел убить свою любовь во сне, чтобы он ничего не понял, но теперь всё гораздо хуже. — Витя? — повторяет парень, садясь на постели, и тут, наконец, понимает. Виктор навсегда запомнит этот взгляд. Юри очень похож на испуганного оленёнка, но в его глазах серьёзность. Серьёзность, но не удивление. Видно, что он порывается что-то сказать, даже открывает рот, но не произносит ни звука. А Виктор думает, стиснув зубы, чтобы не закричать. Если он убьёт Юри прямо сейчас, то уже через пару дней будет в Бразилии на очередном задании с лишней кучей денег, тратить которые он всё равно не успевает из-за своего графика. Тело Юри либо спрячут, либо же смерть выдадут за самоубийство, это уже не его проблемы. Зато его проблема в том, что он просто не может нажать на этот чертов курок. Виктор настолько привязался к этому человеку, что смерть Кацуки убьёт его самого. Если же он не убьёт Юри, то они сбегут на какие-нибудь острова, где через несколько недель их всё равно найдут люди мафиози, и они вдвоем будут медленно и мучительно умирать. Если повезет, то помогут друг другу или совершат самоубийство. Ни один расклад не делает счастливым Юри Кацуки, а разве счастье любимого — не главная цель Виктора? Он уверенно приставляет дуло пистолета к собственному виску. — Витя, подожди, — начинает, было, Кацуки, испуганно охнув, но Никифоров его останавливает. — Прости, милый Юри. Барановский мертв, и он оставил тебе всё-всё. Меня подослали его родственнички, чтобы я нашел твоего соулмейта, — по щекам быстро бегут слёзы. — Но я не могу тебя убить, не могу и не хочу. После моей смерти они не смогут убить тебя, — улыбается сквозь рыдания. — Витя, прошу, остановись и дай мне… — Я люблю тебя, Юри. Люблю. Он нажимает на курок. Первое убийство, как оказалось, не такое пугающее. Себя всегда жалеть труднее. Почему-то слова, до этого казавшиеся такими сложными, слетели с его губ быстрее, чем он об этом подумал.***
Юри приземляется после тройного акселя, тут же делая двойной тулуп. Он едет быстро, рассекая воздух и лёд, и на лице его видны последствия трёхдневных рыданий. Фигурное катание всегда помогало ему забыться, хотя это, очевидно, не тот случай. Глупый-глупый Виктор, так привыкший верить своим заказчикам. Но ведь всему приходит конец, правда? Когда к Юри обратился его давний приятель Барановский с просьбой помочь устранить «одного убийцу», он и не знал, что этот убийца так прочно засядет в его сердце. Ему почти не пришлось ничего изображать: привлекательный Виктор понравился ему сразу, не хотелось верить, что за плечами у этого человека десятки загубленных жизней. Столько лжи между ними двумя, но это не отталкивало Юри. За словами он пытался разглядеть настоящего Виктора Никифорова и, кажется, смог. На свою голову и на своё сердце. План Барановского был прост: действовать на Виктора его же методами, то есть подстраиваться в его работу. Откуда недокиллеру может прийти в голову мысль, что у его жертвы тоже может быть подобное задание? Барановский поверил в силы Юри, надеясь, что тот по-настоящему влюбит в себя Виктора, настолько, что, когда Никифоров увидит лживые результаты определения соулмейта, он не посмеет убить Кацуки, а предпочтёт суицид. План был рискованным, но, как оказалось, весьма действенным. Вот только миллиардер не учёл одного фактора: Юри влюбился. Он хотел остановить Виктора, хотел во всём признаться, но просто не успел. И потому видел, как голова любимого человека лишается части своего содержимого. Юри больно. Он водит руками по еле заметным уже засосам, вспоминая те страстные поцелуи, представляя желанные губы на своей коже. Но образ человека — совсем не то. Потеряв кого-то, мы теряем и себя, и сейчас он до конца понимает эту фразу. Никакие деньги не стоят крови Виктора в его комнате. Никакая дружба не стоит разбитого на тысячи осколков сердца. И никакая боязнь непонимания не стоит миллионов лживых слов. Жаль, что осознание таких простых истин приходит слишком поздно.