Every 27 Years

— Рад что ты приехал, Перси, — Тесей задержал его руку в своей и скупо улыбнулся. — Кофе? — Пожалуй, — кивнул Грейвз и опустился на сиденье напротив. Красный винил был новеньким, неоновая вывеска снаружи — куда ярче, чем он помнил, и все здесь было скорее игрой в ту обстановку, что царила в заведении в начале восьмидесятых, почти тридцать лет назад. Подделка под ретро. — Ну, ждем Порпентину, — с набитым ртом проговорил Тесей. Вафли с беконом, тонкий пласт яичницы и крепкий кофе — стандартный утренний набор копа в глубинке. Руки у Тесея слегка подрагивали, то ли от волнения, то ли жизнь в этом городке подарила ему легкий тремор. Жесткое лицо в сетке ранних морщин, седина — не импозантно посеребренные виски, как у самого Персиваля, но неряшливые тусклые нити, провал цвета в рыжих волосах, да тень усталости в светлых глазах. Тесей постарел. Против воли Грейвз почувствовал вину и легкое отвращение к самому себе — вырядился, нью-йоркский франт, нашел время. Стоило Скамандеру упомянуть Порпентину, и вот уже Грейвз нервно подбирает галстук к костюму, вглядываясь в тусклое стекло на створке низкого шкафа; последние лет двадцать зеркалу в его номере вряд ли доводилось отражать настолько дорогие вещи. Размах у города давно не тот. Он сбежал, они все сбежали, вырвались из под его влияния, перебрались в мегаполисы, обзавелись деньгами, шикарными квартирами, блестящими карьерами — Тесей вкратце обрисовал Грейвзу успехи каждого из их детской компании, — одним словом, преуспели, стоило этому месту остаться позади, на задворках памяти. Словно детская игрушка — йо-йо, кажется, — отчаянный рывок, стремительный взлет, вверх, вверх, все выше, и казалось, этому не будет конца. И вдруг — звонок, и голос Тесея, давно забытый, потускневший, и все мигом всплыло в памяти, будто очнулся ото сна. Блестящий на солнце бок йо-йо застыл в воздухе, бечевка натянулась до звона в ушах, и потянула, потащила обратно, точно огромным, ржавым от времени крюком зацепило внутренности, будешь трепыхаться — изойдешь кровью. Грейвз не стал проверять; быстро собрался, преодолевая накатывающую волнами тошноту, оставил жене записку и поехал в аэропорт. Дрожь от натянутой бечевки передалась всему телу, но в самолете начала ослабевать, и Грейвз понял, что все делает верно. Он совершил оборот вокруг своей оси, вокруг спящей памяти, и теперь возвращался, ведомый чудовищной силы импульсом, тем самым, что двадцать семь лет назад придал ему город, в котором они выросли. Город, где все случилось, город, забравший их детство. Грейвз еще помнил, что может этот город делать с людьми, пусть и сумел забыть, что именно он сделал тогда с ним. — Ты вспомнишь, — мрачно заверил его Тесей. — Я и сам позабыл, но теперь... Я начал вспоминать, и вы тоже вспомните. Мне, наверное, проще — я-то все время был здесь. Он сказал это ровно, без упрека, но Грейвз все равно почувствовал неловкость. Тесей остался, когда все они, даже его брат, разбежались, прыснули в стороны, желая оказаться как можно дальше. Тесей остался, чтобы держать руку на пульсе, словно верный страж, преграда между ними и их прошлым, незримый защитник, готовый призвать их снова, как когда-то давно, в другой жизни, они пообещали друг другу и тому тайному, древнему ужасу, который сумели одолеть. — Но если честно, старик, — наклонился к нему Тесей, утирая блестящие от бекона губы салфеткой, — если честно, я дико боюсь. Да. Может, оно не вернулось, может, это я сошел с ума от долгого ожидания... — он надолго замолчал, невидящим взглядом вперившись в агатовую запонку на левом манжете Грейвза. — Да... В общем, хочу, чтобы вы взглянули. — Все как и тогда, — успокаивающе произнес Грейвз, — помнишь? Красная ванная, и никто этого не видел, кроме нас. — Верно, — закивал Тесей. — Я и позабыл. Тина должна помнить... Наверное, я поэтому вам позвонил, — произнес он, словно прислушавшись к себе. — Хотя была и другая причина — вы двое остались в Америке. — Мы трое, — поправил Грейвз. — Верно, — повторил Тесей и невесело усмехнулся. Грейвз пил свой кофе, оказавшийся на удивление приличным, и пытался представить, какой он увидит Порпентину. Тину, — напомнил он себе. Он звал ее Тина. Как давно это было! Как же давно... Звякнул дверной колокольчик, простучали по плитке звонкие каблуки, замолчав у их столика. Грейвз уставился в свою чашку, гипнотизируя взглядом масляные пятна на поверхности кофе, в полной уверенности, что стоит ему поднять глаза, и он увидит Тину — такой, какой она была двадцать семь лет назад, словно и не было стремительного полета, словно самолет перенес его не только через пол-страны, но и сквозь время. Тонкие женские пальцы нервно сжимали ручку сумочки, жакет, пусть и дорогой, сидел словно с чужого плеча, длинные темные волосы ухоженно блестели, а глаза... Тина смотрела прямо на Грейвза, и в ее взгляде он не видел ни теплоты, ни узнавания. — Привет, — глухо сказала она. — Привет, — отозвался Грейвз. — Садись, — Тесей быстро убрал форменную куртку с сиденья и сдвинулся ближе к окну. — Кофе? Завтрак? — И то, и другое, — решилась Тина, бросив оценивающий взгляд на тарелку Тесея. Он махнул рукой официантке, жестами попросив повторить свой заказ. — Ну, как поживаешь? — дежурно поинтересовался Тесей, приканчивая вторую вафлю. — Ничего, — отозвалась Тина. — Все хорошо, спасибо. — Замужем? — будто между делом спросил Грейвз, и тут же уставился в окно. — Да, — помедлив, ответила Тина. — Ты тоже в браке, верно? Видела Серафину в «Доме у озера», она просто блистала! Все мои знакомые от нее в восторге. — Я рад, — неловко кивнул Грейвз, — она обожает свою работу. — Но книга все равно лучше, — лукаво улыбнулась Тина. — О. Так ты читала. — Грейвзу стало не по себе. Он всегда ощущал подобное, когда приходилось обсуждать собственные книги, но сейчас это чувство перешло все границы — быть может, потому, что он вдруг с пугающей ясностью понял: все его романы брали начало здесь, были родом из этого города. Город бросил семена в его теплый детский разум, и пусть всходы эти взошли далеко отсюда, они всегда были плодами того прошлого, которое объединяло их всех — даже сейчас, после всех этих лет. Грейвз никогда не вспоминал детских товарищей после того августа, — ни Тесея, ни Тину, ни остальных, — но сейчас он ясно ощутил, что они всё еще связаны, и всегда были. — Конечно, читала! — заверила его Тина. — Я читала все, что ты написал. У меня дома целая коллекция. Сейчас... — она открыла сумочку и передала Грейвзу книгу. — Буду рада, если ты подпишешь, все-таки не каждый день встречаешь друзей детства, да еще и писателей... Грейвз молча смотрел на книжку в мягкой обложке. «Черная стремнина», его первый роман, вмиг ставший бестселлером. Книга выглядела так, словно ее никогда не открывали. Он вдруг живо представил себе Тину, которая видит его лицо на обложке, стиснутой чужими пальцами, скажем, соседа в самолете, а потом вспоминает, что он, Грейвз, стал писателем, и покупает с лотка в аэропорту первое, что подвернулось под руку... Стукнула тяжелая тарелка, поставленная официанткой перед Тиной. Тесею и Грейвзу подлили еще кофе. Все молчали. — Конечно, я... — очнулся Грейвз и захлопал себя по карманам. Ручки не было. — Конечно, я подпишу. Грейвз убрал роман в кожаный портфель, потом вспомнил, что ручка должна быть у Тесея, но спрашивать не стал. Он не знал, что написать. — Спасибо, — улыбнулась ему Тина и принялась за завтрак. Тесей вышел покурить. Грейвз молча смотрел на нее: дорогое крупное кольцо на безымянном пальце, осторожные, будто опасливые движения, когда она терзала ножом яичницу и жесткий бекон, морщинка между сведенных бровей. Ничто в ней не напоминало Грейвзу ту девчонку, в которую он был когда-то с таким жаром влюблен. Впрочем, и сам он вряд ли походил на себя прежнего. Пожалуй, только Тесей, зажатый в тиски узких провинциальных улиц, был похож на себя в детстве. А может, все дело было в той тонкой, почти незримой тени, то и дело набегавшей на его лицо, тени, под которой прошло их детство и из-под которой все они сумели выбраться. Все, кроме Тесея. *** — Ну вот, значит... — Тесей заглушил мотор патрульной машины и обернулся к ним. Грейвз видел, что ему не по себе. — Ну вот... — снова повторил он и достал сигарету, но прикуривать не стал, лишь молча разминал ее в пальцах. — Пропала без вести, обычное дело, думаю... Может, с бойфрендом сбежала, или с матерью ссора вышла. Зашел я в ее комнату, а там... Там... Тина с тревогой посмотрела на Грейвза. Она тоже боится, понял он. Тесей боится, что сошел с ума, а Тина — что он на самом деле что-то видел. — Что там было? — резко спросила Тина, но Тесей не ответил, отвел глаза. Грейвз не выдержал бездействия и распахнул дверь автомобиля. — Ты с нами? — спросил он Тесея. — Да. Нет. — Тесей опустил голову. Бумага надорвалась у него в руках, и табак просыпался на брюки. — Черт! Грейвз молча вышел из машины и подал Тине руку. Тесей хлопнул водительской дверью и пошел к дому. Он коротко переговорил о чем-то с вышедшей навстречу женщиной, потом махнул им рукой. Грейвз и Тина подошли ближе. — Управление штата проверку прислало, — сокрушался Тесей. — Все им неймется. Продохнуть не дают. Пусти их, Мери Лу, это на пять минут. Женщина окинула их неприязненным взглядом и сухо кивнула. Тесей посторонился, пропуская их в дом. — Второй этаж, правая дверь, — быстро шепнул он Грейвзу. Тот оглянулся, но Тесей легко покачал головой: «Дальше не пойду». Лицо его помрачнело, и Грейвз не знал, чего Тесей опасается больше: того, что они увидят то же, что и он, или того, что комната окажется пуста. Они быстро поднялись по светлой узкой лестнице и нерешительно замерли у белой крашеной двери. «УБИРАЙТЕСЬ ПРОЧЬ», гласила разноцветная надпись на приклеенном скотчем листе. Грейвз слабо хмыкнул, коротко переглянулся с Тиной, повернул круглую холодную ручку и зашел внутрь. Что-то светлое мазнуло его по лицу, словно птица задела крылом, и Грейвз инстинктивно уклонился, но белое было повсюду: десятки, сотни тонких лент спускались с потолка, нетерпеливо дрожали у его лица, скрывая темно-красное нутро. Сотня воздушных шариков, набившиеся в комнату так плотно, что он не мог разглядеть потолок, и через них струился омерзительный кровавый свет. Воспоминания накатили на Грейвза удушливой волной: запахи дерьма и пота, жареного попкорна и болотной подвальной сырости, а еще — крови, и за ним, в самой сердцевине, животный и кислый запах ужаса, запах оно. Он и забыл, что может так бояться. За спиной коротко охнула Тина. Грейвз обернулся и увидел ее искаженное страхом, залитое багровым отсветом лицо, и прежде, чем он успел сказать ей что-то успокаивающее, она нашла его руку и сжала крепко, до боли, впившись ногтями в тыльную сторону ладони. Он вспомнил: они уже стояли так, рука в руке, перед лицом стылого ужаса — о, у него было лицо! — не умея этот ужас перенести, не в силах укрыться или отвернуться, словно на них надвигался тяжелый товарный состав, и им ничего не оставалось, кроме как попытаться пережить столкновение. Он и забыл, что может так нуждаться в ком-то. Но тогда с ним была не только Тина, тогда были все они, всемером, и только вместе... Но даже вместе — как они сумели? Как они сумели выстоять? Грейвз не помнил. Он снова посмотрел на Тину. На ее лице больше не было страха, ноздри гневно трепетали, а зубы обнажились в злой усмешке. Бечевка, подобно памяти, обматывалась вокруг йо-йо, время скользило обратно — стремительно, неумолимо, и внезапно Грейвз вспомнил это решительное лицо. Узнавание ткнулось ему в грудь, как холодный собачий нос в сонную ладонь, и он бессознательно потянулся ему навстречу, крепче сжимая теплые пальцы Тины. Жакет соскользнул с ее плеча, и Грейвз мимолетно увидел россыпь синяков, таких же, как в детстве, когда ее наказывал отец. Время скользило обратно, и теперь их уже мало что разделяло. Одинокий красный шарик опустился вниз, на уровень глаз, а потом медленно повернулся, открыв взгляду белые лживые слова, которые Грейвз не видел десятилетия.

Я ♥ ДЕРРИ

Грейвза затрясло. С громким как выстрел хлопком шарик лопнул, и Тина взвизгнула от неожиданности. Сердце закололо, словно невидимая пуля угодила Грейвзу в грудь, и в то же время он понимал: она была там всегда, с того самого лета, просто не давала о себе знать. Он и забыл, что может быть так больно. В полном молчании они спустились вниз. Тесей с непроницаемым выражением на лице курил у машины, но стоило ему увидеть Тину и Грейвза, как он молча согнулся, точно настигнутый приступом рвоты, и спрятал лицо в ладонях. Грейвз сделал вид, будто разглядывает изгородь, а когда обернулся, Тесей уже открывал дверцу, пропуская Тину на заднее сиденье. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Грейвза вновь охватило иррациональное чувство: он был куда ближе к Тесею и Тине, чем полагал, куда ближе, чем ко всем знакомым и приятелям, с которыми успел сойтись за двадцать семь лет. Ближе к Дерри. — Что ж, — нарушил молчание Тесей и крепко, до фильтра, затянулся. — Раз я нормальный, полагаю, пришло время звонить остальным. Грейвз молча кивнул: «Пришло». Он почти физически ощутил, как на лицо наползает сырая холодная тень, словно он никогда не знал солнца. Река времени двинулась вспять, подумал он. И как же просто, как привычно разум соскользнул в ее черную, ледяную стремнину, оставив все нормальное позади. Как же просто. Лихорадочная дрожь схлынула, сменившись твердой уверенностью, но удивления не было. Словно он знал это всегда; а может, так оно и было, может, эта уверенность вошла в него тем далеким августовским вечером, впиталась через кровь. Ладонь Тины с одной стороны, рука Ньюта с другой, мокрые от крови пальцы и смутный зуд под кожей — пародия на ритуал, оказавшийся реальностью, детские игры, подчинившие взрослых, — тех взрослых, какими им предстояло стать. Грейвз вырос, и это знание по-прежнему бурлило у него в крови, засев пулевым осколком у самого сердца: Оно вернулось.