First night on Earth

— Ты здесь. Голос, тихий и слегка хриплый, заглушает далёкий рёв поднимающегося в воздух корабля. Где-то в пределах Гарнизона делают ночной облёт. Ветер разносит по пустыне монотонный шум мотора, отдающийся тупой вибрацией в груди, стихающей по мере отдаления истребителя. Скоро он вернётся и на мгновение покажется из-за горизонта — досюда они никогда не долетают. Здесь нет ничего, ни единой живой души. По крайней мере, ни одной, о которой бы знали там. Ребристое колёсико зажигалки с щелчком прокручивается, сдирая кожу с подушечки большого пальца. Мелькнувшая в густой синей темноте искра похожа на хвостатую комету, тошнотворно пахнет газом. Ветер сильный, и сигарету поджечь невозможно, как ни старайся прикрывать зажигалку ладонью, сколько ни вертись на одном месте. Отросшие волосы лезут в лицо, то и дело оказываясь в опасной близости от слабого, прозрачного всполоха пламени. Пальцы уже занемели от холода, и я не то чтобы не сдаюсь, скорее, уже просто упрямлюсь, сжимая горчащий фильтр в зубах и невнятно ругаясь. Услышав за спиной голос, я вынимаю изо рта сигарету и, прикладывая к губам саднящий палец, нервно оглядываюсь. Свет неонового фонаря над дверью выхватывает из темноты фигуру Широ. Выражение лица у него обеспокоенное. — Что? Лекций не будет? — говорю я резче, чем хотелось бы, и чувствую, как взгляд против воли становится виноватым. Широ молча качает головой, и я не знаю, пускаться ли мне теперь в объяснения. — Прости, — я провожу ладонью по лицу, словно сгоняя раздражение.— Серьезно, прости. Я, честно, понятия не имею, что мне делать. Высказать ли всё вслух или, наоборот, отвернуться и молчать, или подойти и просто уткнуться лицом в плечо, беспомощно и устало — я не знаю. В груди что-то продолжает тревожно скрестись, словно подкожные царапины безбожно зудят, требуя успокоения, но я, не находя нужных слов, отворачиваюсь и вновь щёлкаю зажигалкой. Видит небо, если я сейчас не закурю, то просто взорвусь. Колёсико как-то особенно больно проезжается по пальцу, и ветер сдувает едва затрепетавшее пламя. Прошипев проклятье сквозь сжатые зубы, встряхиваю кистью, чувствуя себя совсем по-идиотски. — Давай помогу. Подойдя сбоку, Широ перехватывает моё запястье и забирает зажигалку прежде, чем я успеваю что-либо возразить. Мгновение, и я слышу громкий, отчётливый щелчок, и недоверчиво гляжу на яркое пламя, взвившееся вверх и трепещущее под ладонью Широ, прикрывающей его от ветра. — Скорее, сейчас погаснет, — Широ улыбается уголком губ, во взгляде тёмных глаз ни тени осуждения, только пляшущие отблески. Сердце подпрыгивает в груди. С трудом сглотнув, я делаю шаг навстречу и подношу сигарету к огню. Вдыхаю холодный воздух и тяжёлый запах газа, наблюдая за тем, как начинает тлеть табак, и остро ощущаю тепло, исходящее от живой ладони Широ в сантиметре от моего лица. Хочется прильнуть к ней, доверчиво прижаться щекой. Дрожащими пальцами и губами сжимая фильтр, я слегка наклоняю голову. Делаю затяжку и чувствую, как искрящееся напряжение от соприкосновения с его кожей остро и сладко разливается по венам. Подушечки его пальцев мягко, едва ощутимо оглаживают скулу, и холодный ветер вновь обдувает моё горящее лицо, когда пламя гаснет. В глазах, отвыкших от темноты, при моргании цветные всполохи. Во рту горечь. Слегка потрескивает табак на вдохе, словно дрова в маленьком костре, и дышать становится будто легче. Жадно затягиваюсь, выдыхая белый дым, долго не рассеивающийся в густой тьме. — Откуда? — рассеянно спрашивает Широ, кивком головы указывая на сигарету. — Нашёл табак в ящике на кухне, — демонстративно выпускаю изо рта струйку дыма.— И бумагу, — ещё затяжка, голова чуть кружится.- И фильтры. И, чёрт возьми, ностальгию, гнетущую и пугающе мрачную. Дом, милый дом. Я вернулся. Вернулся, но не испытывал чувства светлой грусти, тем более не ощутил радости, когда впервые ступил на порог. Всё казалось мне нереальным, обманом, декорацией. Было так странно, что здесь ещё что-то осталось после меня. Нетронутым, заброшенным, запыленным. На тех же местах, в том же бардаке. Вроде бы как и моё, а вроде и нет. И эта карта во всю стену, листки с графиками, наклеенные один поверх другого, фотографии… Вот она, точка отсчёта, она же конечная. — Я тебя понимаю. Первая ночь на Земле, мне тоже не по себе. Я чувствую его внимательный взгляд, обращённый в мою сторону, нежный и немного печальный, и от неожиданно охватившего волнения мне становится ещё холоднее. Я смотрю на него. На его губах всё ещё играет улыбка, такая тёплая, что невольно хочется улыбнуться в ответ. И, хотя у меня не получается, тяжёлое чувство отстранённости, непринадлежности, тоски, навеянной встречей с прошлым, становится не таким невыносимым. Потому что вот оно — вечное, неизменное, настоящее. Моё. — Можно? — спрашивает он, делая шаг навстречу и становясь почти вплотную ко мне. — Тебе скрутить? Он словно не слышит моих слов, и его взгляд останавливается на моих губах. Я нервно провожу по ним языком. В воздухе повисает напряжение. — Нет, просто поделись. Поколебавшись, протягиваю ему сигарету. Он осторожно берёт мою руку, и спустя мгновение я чувствую тепло на кончиках пальцев, которых он слегка касается губами. Я замираю. Он затягивается, и я, задержав дыхание, наблюдаю за тем, как его губы складываются в тонкую линию на вдохе, затем раскрываются, и он, откинув голову назад и прикрыв глаза, выдыхает облако клубящегося дыма, тут же подхватываемое ветром. Кадык движется под тонкой кожей открытой, незащищённой шеи, к которой безумно хочется прикоснуться. Слегка подрагивают ресницы, ветер треплет седые пряди. Мне вдруг думается, что в своей жизни я не видел ничего более красивого. Я вообще не видел ничего, что было бы «более», чем Широ, в любых аспектах, не встречал и не встречу никого, кто значил бы для меня больше, чем он. Эта мысль заставляет меня вздрогнуть. — Замёрз? Я отрицательно качаю головой и отворачиваюсь, глотая дым, но тут же слышу шелест ткани, и меня окутывает теплом, когда Широ накидывает мне на плечи свою куртку и обнимает со спины. Моё сердце сжимается и замирает, а потом захлёбывается в экстазе и неясной, пронзительной боли, сбиваясь с привычного ритма — что тут скажешь, оно отвыкло от такого обращения. Жгучее тепло разливается в груди, словно спаиваются рваные края открытых ран. Я делаю сразу две глубокие затяжки. Одну за другой, чтобы заглушить, подавить ноющую боль. Некоторое время мы стоим молча. Необъятная пустыня гудит и воет. Тьма такая, что только по холодному мерцанию звёзд можно определить, где земля и где небо. Я чувствую, как вздымается грудь Широ при каждом вдохе, и мурашки бегут по коже от осознания того, насколько мы близко — боковым зрением я вижу его подбородок, губы, и мне страшно закрыть глаза посреди этой беснующейся темноты. Всё это слишком для меня, просто слишком, я не могу осознать, воспроизвести, охватить это разом. Грудь вибрирует от сердцебиения и от криков, идущих откуда-то глубоко изнутри, где всё ещё ютятся прошлые страхи. Глупо было бы ожидать, что груз этих лет просто так свалится с наших плеч, когда всё закончится, и что произошедшее в космосе останется в космосе, когда мы вернёмся назад. Особой радости от возвращения на Землю не было — было необъяснимое оцепенение, настороженность и безграничная усталость. Мы, черт возьми, просто проспали весь день, вдвоём на одном диване, по временам вырываясь из болезненного, тяжёлого тумана сна минут на десять, чтобы лечь поудобнее, стараясь не разбудить при этом другого. Сквозь гудение в голове и марево перед глазами я ощущал, как сильные руки прижимали меня к себе. Я готов был спать целую вечность, лишь бы это продолжалось, но когда я засыпал, чувство тревоги не покидало меня ни на минуту. Я просто надеюсь, что со временем станет проще. Я накрываю руку Широ ладонью и крепко сжимаю, глядя в черноту перед собой. Ветер сдувает с кончика сигареты пепел и маленькие искорки. У меня всё внутри холодеет, как вспомню себя, несколько лет назад стоящего на этом же самом месте, на обломках своего рухнувшего мира, потерянного и опустошённого. И те гневные взгляды в ночное небо, слишком огромное и безнадежное — казалось, я никогда не найду там Широ. Сердце сдавливает. Я ощущаю, как становится больно дышать, глаза застилает мутная пелена. Я как ребенок, оправившийся от шока и начавший плакать спустя несколько часов после напугавшего его до полусмерти происшествия. Глотнув горького, дерущего глотку дыма, подавляю рвущийся из груди всхлип и откидываю голову назад, на плечо Широ. Слезы стекают в горло, всё вокруг обретает прежнюю четкость. — Кит… Всё в порядке, — раздается шепот Широ над моим ухом. — Да. Пока ты здесь, — отвечаю, не задумываясь. — Я с тобой, слышишь? Я никуда не уйду. Кольцо рук вокруг моей талии сжимается крепче. Широ медленно, с невыносимой нежностью целует меня в висок, в щеку, едва ощутимо в шею. Внутри что-то обрывается и стягивается в узел. Выдыхаемый дым клубится перед моим лицом и уносится в гулкую пустоту. Окурок падает на холодную землю, прочертив в воздухе красную линию. Я отворачиваюсь от раскинувшейся передо мной холодной пустыни и крепко обнимаю Широ в ответ. От резкого движения куртка падает на землю. Я прячу лицо на его плече, слегка касаюсь губами холодной кожи там, где сползла футболка. Он гладит меня по голове, успокаивая, прижимая к себе, и мне внезапно удается прочувствовать всю силу убеждения, с которым он пытается до меня достучаться. — Без тебя мне бы некуда было вернуться, — шепчу еле слышно и замолкаю, потому что подводит голос. Широ прислоняется своим лбом к моему. Его дыхание щекочет мне кожу, я тяжело сглатываю и неосознанно закусываю губу, чувствуя, как кружится голова и подгибаются колени. — Я больше всего хотел вернуться к тебе, — наконец, отвечает он. — Да уж, конечно, — неожиданно для себя нервно усмехаюсь.— Когда ты собираешься сказать семье? Ты должен был поехать к ним и… —Кит, — с укором произносит он и не добавляет к этому ничего, качая головой, по-кошачьи потираясь об меня лбом. Удивительно, как ему удаётся произносить моё имя так, чтобы я сразу всё понял и замолчал. Так или иначе, я понимаю, и почти физически ощущаю, как то тяжелое чувство, не перестававшее терзать меня с момента пробуждения, ослабевает и улетучивается, подобно дыму. Широ молча продолжает обнимать меня. Его глаза закрыты. Я тоже смыкаю веки, расслабленно подаваясь вперёд, и мы просто стоим так, дыша в унисон. Вокруг тоскливо стонет пустошь. Ветер холодными руками пробирается под одежду и пронзает насквозь там, где кожа не защищена чужими объятиями. Я вздрагиваю, вслепую тянусь к Широ, и его губы почти незаметно, поверхностно касаются моих, ещё не в поцелуе, а в намёке на него, без движения, расслабленно. Я неосознанно задерживаю дыхание, слегка сжимаю его нижнюю губу, оттягивая и медленно отпуская, и провожу по ней языком. Широ тут же впускает меня, приоткрыв рот, и, переняв инициативу, увлекает в более глубокий поцелуй, лаская мой язык своим. Время останавливается. Я перестаю слышать ветер и чувствовать холод, но остро ощущаю собственную дрожь, тепло, разливающееся внутри, и нежные прикосновения губ, лёгкое давление ладони на затылок и прохладные металлические пальцы в своих волосах. Одно движение плавно перетекает в другое, я тяну Широ на себя, отступая назад, он осторожно направляет меня, и так мы преодолеваем небольшое расстояние до двери, едва ли оторвавшись друг от друга больше, чем на те несколько секунд, что требуются для её открытия. Сквозняк оглушительно хлопает дверью за нашими спинами, и мы погружаемся в промёрзшую темноту дома. Становится очень тихо — слышно только шумное дыхание и собственное сердцебиение. Я нахожу Широ наощупь, оглаживаю ладонями его лицо, а он покрывает быстрыми, горячими поцелуями моё — мы словно слепые, отчаянно пытающиеся запомнить каждую черту, мельчайшую деталь. Как будто бы я когда-нибудь мог забыть. Мне всё кажется, что это не по-настоящему, что в бреду очередной бессонницы я наткнулся на иллюзию, но у губ Широ едва ощутимый привкус земных сигарет, от его волос пахнет дымом и холодом — значит, это действительно было, и мы вместе стояли на пороге дома, из памяти которого уже изгладились наши образы. Мы есть. Мы вместе. Я до последнего запрещал себе мечтать об этом, а разучившись мечтать, не разучился надеяться. Втайне от себя самого, потому что было страшно. И больно. И какого чёрта я всё ещё об этом думаю. — Я люблю тебя, — так просто, уверенно, хотя и надломленным голосом, я всё-таки произношу эти слова, в которых заключена какая-то мощная, непостижимая сила — мне словно удаётся отчеркнуть прошлое, бросить ему вызов и противопоставить ему нас, как нечто вечное и непреходящее. — Я люблю тебя, — эхом отзывается Широ, и я улавливаю в его голосе похожую дрожь. Разрывая долгий поцелуй, мы по очереди стягиваем друг с друга одинаковые футболки с символом Вольтрона — дурацкий мерч, который Коран всучил каждому ещё во времена кампании против галра. Широ привлекает меня ближе, так что я ощущаю разницу в нашем росте, прижавшись щекой к его груди, в которой сердце бьется тяжело и оглушительно громко. Поднимаясь на носочки, я медленно веду кончиком носа по его шее, вдыхая запах кожи и едва удерживаясь от того, чтобы прикоснуться губами. В этой тишине, которую страшно нарушить малейшим вздохом, время словно расплавляется, растягиваясь. Сердце колотится, как сумасшедшее. Широ с тихим стоном запрокидывает голову, и я оставляю поцелуй на его подбородке, касаюсь губами острой скулы и чувствительного места за ухом. Холодные пальцы протеза поглаживают мою спину, посылая волну мурашек вдоль позвоночника, губы горячо касаются моего лица, шеи, ключиц. Мы поразительно быстро находим единый ритм, подстраиваясь друг под друга, предчувствуя и угадывая, отзываясь на каждое движение. Пальцы путаются в чужих волосах, сжимаются, слегка тянут. Голова кружится. Жалящие, слегка болезненные поцелуи сменяются мягкими, кончики языков влажно выводят на коже узоры, дыхание опаляет. Обнажённый торс Широ тесно соприкасается с моим, его кожа безумно горячая и неровная из-за шрамов. Истерзанные губы начинают саднить, тело — просить о большем. И всё-таки здесь безумно темно, в единственное окно глядит тьма ещё большая — свет звёзд слишком слабый и тусклый, чтобы пробиться сквозь неё. Легче просто не открывать глаза. Мы вслепую кружимся по комнате, пока не натыкаемся на стену. Я оказываюсь прижат к ней, мои руки распластаны по её холодной шероховатой поверхности, пальцы тесно переплетены с пальцами Широ, который целует жестче, с напором, до чертовых искр из глаз, и без предупреждения переходит на шею, обжигая дыханием. От неожиданности я издаю слабый стон и сильно сжимаю его руки, но он не отпускает, мучительно медленно скользя губами по моей коже, горячо задевая языком, слегка засасывая. У меня внутри всё переворачивается, я инстинктивно выгибаюсь навстречу, вжимаясь в его тело, и он совершает ответное движение, придавливая меня к стене и разводя мои ноги коленом. Тяжело втягиваю воздух, низ живота сводит сладкой судорогой, и по телу разливается слабость. — Широ…- только и успеваю простонать я, прежде чем его губы вновь накрывают мои. Он разжимает пальцы и медленно ведёт ладонями от моих запястий к плечам, чуть царапая ногтями, оглаживает торс и обнимает за талию, заставляя ещё больше прогнуться в пояснице. Получив, наконец, свободу действий, я перестаю контролировать руки, чувствуя, как напрягаются под ними чужие мышцы, как Широ вздрагивает время от времени от прикосновений, жарко выдыхая мне в губы. От его поцелуев у меня голова кругом. Кажется, что, кроме времени, и воздух начинает плавиться, и я сам плавлюсь в объятиях Широ, теряя остатки воли и самоконтроля. Диван издаёт тихий скрип, прогибаясь, когда мы опускаемся на него. Какое-то время мы не можем определиться, как лучше устроиться, потом Широ всё-таки тянет меня на себя, и я не против. Приподнявшись на руках, с бешено колотящимся сердцем и сбитым дыханием, я целую его, глубоко проталкивая язык, проводя им по нёбу. Слегка прикусываю губу, вызывая судорожный вздох. Широ неожиданно, рывком притягивает меня ближе, отчего я теряю равновесие и наваливаюсь на него, и со стоном толкается бедрами вверх. Между нами ни сантиметра, и я остро ощущаю своё и его возбуждение, вжимаясь в него в ответ. Мы смотрим друг на друга, будто слегка оглушенные, взглядами голодными и затуманенными, и снова целуемся, горячо сплетая языки и тяжело дыша. Его руки гладят мою спину, скользят по пояснице и сжимают ягодицы. Я ласкаю его через ткань брюк, поцелуй перемежается стонами, и нам обоим безумно мало. Пальцы путаются в чужих ремнях и молниях. Широ осторожно обнимает меня одной рукой за поясницу, мы переворачиваемся сначала на бок, потом меняемся местами. Меня колотит от возбуждения, и, оказавшись под Широ, прижатым к теплым подушкам, я совершенно теряю контроль над своим телом. Поцелуи смазанные, жадные, мокрые, меня ведет так, что я даже смутиться не могу, когда впервые касаюсь его и слышу своё имя, сдавленно выдыхаемое мне на ухо. Его ладонь одновременно обхватывает мой член, и я забываю всё на свете, в голове пусто, в животе горячая пульсация, движения сводят с ума, заставляя меня выгибаться и стонать в голос — Широ знает меня, как себя самого. Я безгранично доверяю ему во всём — от секса без защиты до обнажения своего изодранного в клочья сердца. Я действительно люблю его так, что самому порой становится страшно. Одежда, наконец, летит на пол, и после этого всё сливается в сплошное ослепительное, мучительное наслаждение близостью. Моё сердце никак не находит нужный ритм, то заходясь в истерике, то останавливаясь, и дыхание то и дело перехватывает. Широ растягивает меня безумно медленно, периодически отвлекаясь, покрывая нежными поцелуями живот, внутреннюю поверхность бедер, пока это не становится невыносимо, и я сам не начинаю подаваться навстречу. Дрожь поднимается от кончиков пальцев ног по всему телу, когда он осторожно входит, мысли путаются так же, как и ощущения, которые колеблются между болью и жаром. Широ ждёт, пока я привыкну, и можно будет двигаться дальше, я слушаю его сбитое дыхание, обжигающее мою шею, зарываюсь пальцами обеих рук в его волосы и целую в плечо, пересечённое косой линией шрама. Резко втягиваю воздух, зашипев, когда движение возобновляется. Широ ловит мои губы своими, позволяя безбожно кусаться, оглаживает мое бедро и, толкаясь вперёд, ощутимо сжимает металлические пальцы, так, что на коже остаются следы. Я закидываю ногу на его поясницу, руками обнимаю за шею, притягивая ближе, двигаюсь навстречу, и вскоре боль отступает — становится сначала просто бесконечно спокойно и комфортно, а потом чувствительность обостряется, и возбуждение разливается горячими волнами по телу, судорогами сводя мышцы. С каждым толчком меня словно прошибает током, и я прокусываю собственную губу до крови, пытаясь сдержать рвущиеся из груди стоны. Внизу живота тяжелеет и болезненно сильно тянет, и я облегченно всхлипываю, когда рука Широ вновь сжимается на моём члене, скользя по нему в такт с движениями бедер. Я зажмуриваюсь, рвано дыша, и то сжимаю в руках ткань пледа, брошенного на диван, то впиваюсь ногтями в спину Широ и глушу наши стоны глубокими поцелуями. Меня несколько раз прожигает сладкой дрожью приближающейся разрядки, но меняющийся темп заставляет жгучую волну схлынуть, оставляя во всём теле ощущение дикой слабости, и я уже начинаю сходить с ума, когда Широ решает больше меня не мучить. Я кончаю, крепко вцепившись в него и инстинктивно сжимаясь, и он следует почти сразу за мной, вдавливая меня в жесткую поверхность дивана. В голове у меня ещё долго стоит лихорадочный, жаркий туман. Мир вокруг стремительно уносится в темноту, реальность отступает, по-настоящему ощущается лишь Широ, жар его кожи, его запах. Я не в силах разнять руки, и каким-то внутренним чутьем понимаю, что Широ тоже не может заставить себя это сделать, поэтому мне всё ещё трудно дышать, и грудь заливает горячим, истеричным счастьем. Кажется странным, что в то время, когда внутри бушует такая буря, тишина дома по-прежнему глубокая и практически непроницаемая — вой ветра за стенами слышится словно издалека. Мы молчим. Стертые, смазанные границы времени так и не обретают четкость. Постепенно успокаиваются последние, самые теплые волны, расходящиеся по телу, наступивший штиль ощущается слабостью и легкостью, почти невесомостью. Кончики пальцев Широ едва ощутимо поглаживают мою спину, вырисовывая на коже невидимые узоры, и я даже не различил бы, живая это рука или кибер-протез, если б не знал наверняка. Я приоткрываю глаза и вижу, как сквозь занавески просачивается в комнату слабый, мутный свет, слегка разбавляя темноту. Ещё ночь. Ещё долго не поднимется солнце. Однако тьма уже не столь непроглядная, и лицо Широ я вижу немного лучше, чем раньше. — Я думал, ты заснул, — он улыбается, отводя прядь волос, упавшую мне на глаза. — Почти, — и впрямь сонно отвечаю я, накрывая его руку своей.— Я просто… не знаю, успокоился, наверное. — Тогда спи спокойно, — он переплетает наши пальцы, и моё сердце окутывает теплом.—Кажется, мы всё-таки переживём эту ночь, — добавляет он, глядя мне в глаза. Ничто во вселенной не сравнится с тем, как он на меня смотрит. Я теряюсь в его взгляде и вдруг с ошеломляющей ясностью понимаю, что это правда. Переживём. Как и всегда, мы всё переживём. Не стихающий вой ветра кажется теперь мелодичным, напевным, убаюкивающим. Я обнимаю Широ в полусне, прижавшись к нему на узком диване, за пределы которого мой мир сейчас не выходит. Больше нет ничего — ни Кербера, ни галрийских кораблей-громадин, ни гулких, необъятных космических пространств — ничего, что когда-либо нас разделяло, и я начинаю верить в то, что всё это действительно в прошлом. Есть только дом посреди пустыни, убитый одноместный диван и наши тела, переплетенные, налитые тяжелой усталостью. В нашу первую ночь на Земле мы спокойно засыпаем рядом. И завтра мы проснёмся вместе.