У змей нет сказок, легенд и поверий.
Единственное, чему они обязаны научиться друг от друга ― старое правило. Строгое, как закон природы.
Существо, вскормленное твоим ядом и выцедившее из него себе жизнь, будет связано с тобой навсегда.
И ежели выживший благодаря твоему яду может отказаться от тебя, то ты же обречён на вечную преданность.
Пока все дети боялись темноты, она всеми силами избегала света, от которого у неё мерзко щипало глаза. Как можно бояться пространства, в котором всё органично и все равны? Пока однокурсники, прибывшие в Хогвартс, знакомились друг с другом, наперебой заполняя своим шумом коридоры и гостиные, она узнавала каждого из них, внимательно наблюдая со стороны. Собирала их привычки, подслушивала бормотание под носом ― она знала их всех лучше их самих. Пока все пытались выделиться, чтобы попасть в элитный Клуб Слизней или заработать очки своему факультету, она достигла совершенства в навыках становления прозрачной. Её замечали только тогда, когда ей самой этого хотелось. Её отсутствие на занятиях никем не ощущалось и позволяло ей неприличные свободы в замке. Только преподаватель трансфигурации не был склонен ко всеобщей невнимательности, и уроки профессора Дамблдора она посещала исправно ― возможно, именно поэтому начала делать фантастические успехи в этой области. Ей было бы одиноко в школе волшебников, потому что она не нашла здесь змей, а значит, и пошептаться было не с кем. Но здесь был Том Реддл. Тоже сирота, но не из приёмной семьи, а из приюта. Тоже кто-то с потерянными волшебными корнями. Тоже выбивающийся из общего ряда ученик, трактующий школьные правила на свой интересный манер. Наступая на его следы, за которыми она шла, держа его в наблюдении, она чувствовала себя в его компании. ― В такой оболочке, как простая человеческая, ничто не может жить вечно. Бессмертие, которое ты ищешь, Том, не помещается в обычном теле. Если ты не сомневаешься в своей душе, ты можешь разделить её. Дать ей возможность жить отдельно от тебя. Жить вечно. Она написала бы ему письмо, смысл которого понял бы только он, и привлекла бы тем самым к себе внимание, но совы вызывали у неё отвращение. От утреннего разноса почты в Большом зале и от усыпанной перьями совятни, она старалась держаться подальше. Её посыльными стали другие добровольцы. Однажды она заметила, что он начал проникать в особую секцию библиотеки, книги которой она читала по ночам, ― и Том выбирал те же самые книги, что и она. Практически в том же порядке. Тогда она начала подкладывать ему в книги записки. Диковинный витиеватый почерк ― когда читаешь, кажется, что буквы движутся, выползают из своих строк. Она указывала ему, на что ему нужно обратить внимание. Какие книги и почему заслуживают прочтения. Она задавала ему вопросы, ответа на которые не ждала, но надеялась, что он задумается над ними. И теперь он пошёл по её следу. Сквозь старые жёлтые страницы, исписанные заумно-сложными словами, потянулась их странная односторонняя дружба меж библиотечными полками. Он не озирался и не рыскал пугливым взглядом в поисках того, кто за ним следит, но если рядом были посторонние, не открывал тайные книги при них. К своей последней книге, где она назначала ему ночную встречу, он шёл гордо, без оглядок от своей цели. И так же гордо пришёл на эту встречу, лишь на первые минуты не скрыв своего разочарования: Том был уверен, что понять его может лишь могущественный волшебник, поэтому ждал увидеть кого-то из преподавателей. В самые невероятные минуты его посещала мысль, что этим преследователем может быть его гениальный отец, плод его фантазий с первого курса ― маг, о котором не знали или о котором сознательно скрывали сведения. А перед ним была девушка с бело-зелёной кожей, ничем не примечательная на вид его ровесница, но если приглядеться, можно было заметить, как выдавали её глаза, переливавшиеся в свете от палочки разными цветами, с неестественно маленькими дьявольскими зрачками волшебника, который слишком увлёкся анимагией. ― Ну а что же насчёт тебя, Нагайна? Твой необычный ум, твоя преданность нашей тайне и всё твоё потрясающее нутро ― ты права, люди не умеют хранить такое вечно. Тела меняются, и они позволяют своим душам меняться вместе с ними. Но ты явно избрала для себя не такую участь. Они разговаривали только на парселтанге. Им казалось, что этот язык выдумали они сами, как выдумывали свои новые заклинания. Они обменивались своим свистом и шёпотом только тогда, когда Том был один ― без своей оравы почитателей, всё пополнявшейся в основном из Клуба слизней. Но и без того они умели разговаривать жестами, особенно хорошо это давалось ей. Они вместе разучивали Протеевы чары ещё за два года до того, как они должны были появиться у них в списке изучаемого. Она самым странным образом сидела на полу Выручай-комнаты, запутав свои ноги и руки, как в некой позе йоги, а он пытался заколдовать предмет, и когда у него получилось, невзначай поинтересовался, нельзя ли такой шрам оставить и на человеческой коже, чтобы он менялся по его желанию. Но она никогда не отвечала на его вопросы своевременно. Казалось, она сама долго разворачивала свои шипящие мысли, чтобы понять, что у неё в голове. Не слишком редко её пронзала ненависть к нему. Сначала за их сходства, а потом ― за их различия. За тщеславие, льющееся из него вместе с магией. За презрение к тем, кто, как и она, не мог закутаться в свою знаменитую среди волшебников фамилию. За то, что он иногда демонстрировал другим те навыки, которыми они делились друг с другом. И в качестве своего обряда доверия однажды она поделилась с ним главной тайной, к которой так и не подпустила Тома в библиотеке. Тихим ласковым свистом она рассказала ему о крестражах ― если бы кто-то подслушивал их со стороны, он принял бы этот рассказ за признание в любви, коей в обоих них не было. Из своей обычной властной позы, в которой он сидел в глубоком кресле, он даже подался ей навстречу ― так сильно она завладела его вниманием сказочным повествованием о душе, что можно разделить на части. Он едва ли не опустился к ней на пол, чтобы лучше слышать её сакральный монолог. Она вскормила и подпитала его этим рассказом. А Том же... Том почти на следующий вечер отправился к профессору Слизнорту, чтобы проверить, правду ли она рассказала. Он не думал, что она узнает об этом. Но она ― лучший друг теней ― находилась всюду позади него. Оскорблённая, она превратилась в змею прямо посреди коридора, в вечернее время близкое к отбою бывшее пустынным, и уползла в Запретный лес, где охотилась целую неделю, не возвращаясь в замок. ― Ты прав. Я ни за что не останусь человеком. Я выбрала себе нечто получше. Может быть, они оба думали, что их пути должны разойтись, когда он уже открыл Тайную комнату. Она прилипала к старым холодным стенам всем гибким телом и подслушивала, как он говорит с Василиском, шевеля губами, чтобы повторять их фразы. Он и древний змий точно стали закадычными друзьями, какими не стали они с Томом. Она следовала за бормотанием Василиска, гадая, кого убьёт чудовище, и пытаясь себе представить, как можно с ним говорить, не глядя ему в глаза. В этот момент ей казалось, что она сможет выделить столько яда, что затопит всё подземелье ― и как в подтверждение тому ощутила, что у неё загорчило во рту. Если бы Том тогда посмотрел на змия, он бы узнал окончательно ― у неё были глаза Василиска. Она постепенно теряла свой слух из-за того, что отдавалась змеиной натуре, и привыкала к другим способам ориентации, но во всём Хогвартсе, когда в туалете скончалась Миртл Уоррен, лишь она отчётливо услышала звук трещины и упавшего осколка. Это разбилась его душа, создававшая крестраж. ― Мне не подарили жизнь как человеку ― меня не ждёт и человеческая участь. Но когда он исчез, стал меньше, чем дух, остался эхом своих же деяний, она нашла его. Приползла на молебный шёпот, передаваемый от него другими змеями. Свернулась кольцами вокруг того, что когда-то было Томом Реддлом. И снова вскормила его своим ядом ― теперь уже по-настоящему. А взамен получила ещё один обломок его души. ― На самом деле... я никогда и не была человеком.