*** — Кажется, он начал кашлять кровью. — Значит, он скоро явится.
***
Стояли холодные дни ноября. Беспрестанно лил дождь, холодный и крупный, по мостовым и дорогам текли грязные потоки воды, несущей с собой окурки папирос и прочий мусор. Белая и оледеневшая, будто сделанная из хрустальной пыли луна почти не выглядывала из-за густых черных туч. Сама земля промокла насквозь и совсем продрогла, пробираемая тем самым осенним ночным холодом, который знаком каждому, кто когда-либо посещал Англию в этот дождливый период. Лондон теперь стал совсем мрачным и тусклым, посерел и опустел, будто бы в этом огромном городе никто и не жил. Только бродяги и бездомные в изодранных одеждах встречались в переулках… Вид их, бесконечная серость и вечная, как теперь казалось, тоска, тьма, сгустившаяся над городом, напоминали о том, что столица Британской империи — лишь город нищеты и бедноты. Эти люди в изорванной одежде и с не менее изорванными душами жили в грязных и душных от толп трущобах, куда более или менее «приличному» человеку и заглянуть было страшно. И теперь эти трущобы стали еще более злыми и омерзительными, и нагоняли они еще большую тревожность. Вдалеке от по обыкновению шумного и наполненного толпами людей центра города, вдалеке от суеты стояло большое старое поместье, в котором уже не одно поколение жили представители семьи А. Поместье было окружено громадным садом, который весною совершенно преображался и изменялся, расцветал и наполнялся новой юной жизнью. Но теперь и этот сад потускнел и увял, становясь таким же унылым, как и весь окружающий мир, как и бледные стены поместья, как и тот дух, что вечно царил за этими стенами. В слишком большой и какой-то совсем пустой комнате с белыми стенами, что находилась на втором этаже тусклого поместья, средь одеял и подушек, средь пространства широкой кровати с балдахином терялось тощее хрупкое тело. Мальчишка был совсем еще молод, ему только недавно исполнилось восемнадцать, но черные глаза его были совершенно пустыми и невыносимо усталыми, подходящими больше древнему старику, чем юнцу, который должен сейчас блистать средь представителей высшего света, к коим он, юный наследник семьи А., и относился. Но юноша не блистал. Он лежал в полупустой и холодной комнате, серой и мрачной, полутемной из-за закрытых штор и слушал шум дождя, слушал, как крупные капли падали на стекло и рассыпались на множество мелких. Кроме этого приятного шума тишину иногда нарушал громкий тяжелый кашель, а затем шелковый белый платок уже в который раз становился, что дикие розы, красным, и мальчишка представлял, как прачка в очередной раз закатит глаза и сообщит, что он приносит слишком много проблем, что даже умереть не может тихо и спокойно, как это сделал его отец, достопочтенный господин А. Достопочтенный господин А. погиб от огнестрельного ранения, полученного на дуэли, и действительно умер крайне быстро, не доставляя никому неудобств. Но сын достопочтенного господина А. погибал долго и мучительно, каждый день изнемогая от боли, ощущая, как болезнь пожирает и разрушает его легкие. Юный А. был чрезмерно худ, кожа его была совершенно белая, что фарфор, и тонкая, казалось, натянутая на выпирающие из-под нее кости и готовая в любой момент разорваться. В комнату лишь иногда заходили горничные, приносили чистые платки и вещи, пищу, которую юноша отказывался есть. Раз в три дня являлся лекарь, в целом, только чтобы сообщить, что юный А. скоро встретит свою кончину. Большую часть времени юноша проводил в одиночестве. Он был даже рад такому раскладу, но, порою, становилось ему как-то тоскливо и тревожно отчего-то, и тогда хотелось ему ощутить чью-то душу рядом… Но он вспоминал позже, что нет той души, которая пожелала бы рядом с ним находиться. Юный А. никогда не был желанным ребенком. Он был четвертым сыном в семье. Мать его, горячо любимая достопочтенным господином А., отцом умирающего теперь юноши, погибла при родах, и тогда достопочтенный господин А. посмотрел в черные пока что блестящие глаза ребенка, который почему-то не плакал, как все остальные дети, и воскликнул, что этот демон забрал жизнь его жены. Поначалу он желал умертвить ребенка, но, будучи добрым человеком, не нашел в себе сил. Впрочем, через некоторое время и он скончался, как и было сказано ранее, на дуэли. А юного А. так и называли с тех пор — «бесов сын». Старшие дети, богатые по праву рождения и оттого холодные и безразличные, к смерти родителей отнеслись с равнодушием, и скорбели они ровно столько, сколько от них ожидало общество. Младший брат для них, разумеется, не представлял никакой ценности, и ему наняли няньку. Он все восемнадцать лет жил в этом фамильном поместье словно сирота, совсем один, окруженный старыми слугами. В городе о нем быстро поползли слухи, и каждый раз, когда он появлялся там, на него смотрели со страхом и отвращением, шептались за его спиною, и оттого совсем перестал он выходить к людям, сжигаемый среди них тысячами глаз. Впрочем, мальчишка не переживал особенно из-за своего одиночества. Пусть он не был злым и таким холодным, как братья его, пусть в душе отвергаемого всеми юного А. и было место нежности и мечтам о прекрасном и чистом чувстве, гонимый всеми, он совершенно закрылся и спрятался в себе от злого мира, спрятался в собственной скорлупе, защищавшей его от боли, которую он мог бы испытать. Он старался — его ругали, и он перестал стараться. Он пытался помочь — его отталкивали, он перестал пытаться. Он хотел быть добрым — его называли отродием зла, и он перестал доказывать всем, что это не так. Зачем кому-то что-то доказывать? Если они хотят в это верить, переубедить ли их? Так он размышлял. Но и мстить им, становясь тем, чем они хотели его видеть, юный А. не собирался. Зачем? Во имя чего? Со временем, внешний мир совершенно перестал интересовать мальчишку. Много времени он проводил на природе, в одиночестве, там, где ни одна душа не сможет найти его. Он подолгу сидел и смотрел, думая о чем-то своем. Юный А. любил животных, он любил лошадей, на которых, впрочем, никогда не умел ездить, любил собак, верных и живых, любил котов, умных и хитрых. Любил он и диких зверей, потому никогда не охотился, как делали его старшие братья. У него была одна потаенная мечта: уплыть прочь с этих земель, отправиться путешествовать по миру. Посмотреть на разные страны, на природу других земель, на животных, и надеялся он на что-то в глубине души. Надеялся, что на него будут смотреть хоть где-то, как на человека. Этой мечте, разумеется, не суждено было сбыться. *** Горничные сидели в гостиной и распивали чаи. Уже давно никто не следил за ними, и они делали все, чего только хотели. — Кажется, он начал кашлять кровью, — произнесла спокойно горничная, что была моложе остальных, и сделала глоток отменного английского черного чая. Сервиз, который прежде семейство А. использовало только по праздникам, — фарфоровый, покрытый черной глазурью и с позолотой, формировавшей собой затейливый и красивый орнамент — стал теперь посудой для повседневного использования. — Значит, он скоро явится, — немного помедлив, но все же спокойным и ровным голосом ответила старая горничная. — Явится? — Горничная помоложе сконфужено посмотрела на древних старух, что сидели пред нею и напоминали теперь трех сестер-мойр. Мойры переглянулись. Первой заговорила Лахесис. Совсем древняя, казалось, готовая прямо здесь издохнуть. Она говорила так, будто сама видела все, все о чем рассказывала, видела еще до того, как это явилось. — С древних времен в мире установлен один порядок. Все, что рождается, должно умереть. И так, чтобы уносить тех, чьё время пришло, появились те, кого мы называем жнецами. Они приходят, когда считают нужным, и забирают тех, кого считают нужным. От них нельзя спрятаться, их нельзя переубедить. Каждому живому существу предназначено встретить жнеца. Жнецы, что сама судьба, еще до рождения предназначены человеку. Им отчего-то нравится преследовать один род. Следом подхватила Клото. Толстая и с грубыми чертами лица, с неприятным голосом. У нее был сварливый характер… — Когда жнец приходит, все часы останавливаются. Тогда в комнате становится холоднее и огонь начинает тревожно биться, потому что даже сама природа трепещет пред ними. Жнеца видит только тот, к кому он приходит. Но серебро всегда показывает истину, поэтому они отражаются в зеркалах. И оттого мы завешиваем их, чтобы не увидеть. Увидевшие жнеца теряют рассудок. Так произошло с несчастным Генри, садовником, когда умирала жена достопочтенного господина А. Он до конца своих дней трясся и рисовал изображение человека в маске и с большой шляпой. И на бумаге, и на стенах рисовал, и на себе… Бедняга и сон утратил совсем… А потом его нашли из Темзы выплывшим. И совсем он был ледяной. А глаза у него… Безумные были глаза. Но вот так мы узнали, кто приходит за семейством А. Человек в каком-то… Халате что ли? С маской, да в огромной шляпе с какой-то тряпкой, прикрепленной к полям. Вот семейка, сын от беса, жнец какой-то пришибленный, ха! Горничные загоготали, но затем высокая и тощая Атропопс с длинными седыми волосами и каким-то холодным благородием во взгляде продолжила рассказ. — Жнец приходит и забирает людей из одного рода столько, сколько существует род. И когда он забирает последнего из представителей рода, он и сам… Погибает. Когда умирают жнецы, иконы начинают плакать и тысячи ворон взымаются в воздух, каркают, кричат о том, что жнец умер, что пришел конец еще одному роду. В комнате на несколько минут воцарилось молчание, но затем горничная, что была моложе, молча слушавшая до этого, усмехнулась и только бросила: — Чушь все это, полная чушь! — Думай, как хочешь, только зеркальце-то в своей комнате завесь, если не хочешь искупаться в Темзе, как садовник. Горничные допили чай и поднялись. Старухи принялись завешивать зеркала, а горничная помоложе ушла к себе, про себя посмеиваясь над суеверными древними женщинами.***
Часы пробили четыре часа ночи и остановились. За окном успокаивающе шумел ливень, и оттого ночь была такой уютной и приятной. Мужчина шел по длинным пыльным коридорам, по которым ходил уже не раз, и к которым так привык. Он беззвучно и медленно направлялся к комнате юноши, которому сегодня было особенно плохо: он, не переставая, кашлял, пачкая в крови белое и чистое постельное белье, свою ночную рубашку. Никто сегодня не явился к нему с чистым бельем, никто не принес ему еды. Мальчишка с усмешкой думал, что горничные его уже похоронили и теперь не видят смысла приходить. Несчастный А. чувствовал себя особенно скверно не только из-за непрекращающихся болей в груди. Его голова стала отчего-то очень тяжелой. Ему словно раскололи череп, вытащили все содержимое и заполнили его ядовитой ртутью, которая теперь при каждом его движении перетекала внутри головы, потопляя внутри своего яда все мысли и принося премерзкие ощущения. Он вдруг поднялся с кровати. За окном с особенной силой зашумел дождь. О, ранее этот звук казался приятным и спокойным, но теперь каждый шорох, усиливаемый слуховым аппаратом его, приносил мальчишке невыносимую боль. Юному А. было тяжело стоять. Прежде он не мог даже нормально сесть на кровати… Он подошел к окну и резким движением раздвинул шторы, распахнул ставни и под действием какой-то неведомой силы встал вдруг на подоконник. Его глаза широко раскрылись, наполненные неописуемым и фактически животным ужасом, и зрачки превратились в малюсенькую точку. Капли дождя, беспрестанно лившего уже несколько дней, превратились теперь в некую черную зловонную субстанцию и, падая на землю, листья, окна и стены дома медленно и вязко стекали, оставляя за собою черные липкие следы. Когда капли касались кожи несчастного юнца, он ощущал острую жгущую боль: он и разъедали тонкую кожу, обнажая белые кости, и без того всегда готовые вырваться наружу. Мальчишка закричал и бросился из окна. Упав на землю, он услышал хруст ломающихся костей, но теперь эта боль лишь примешалась к остальной, превращаясь в малую часть бесконечного кошмара, того ужасного чувства, которое навалилось на хрупкое молодое тело. А. не мог теперь встать, и он пополз, пополз, преодолевая боль, он которой хотелось кричать, но он более не мог издать ни звука, и только ловил ртом воздух, ставший теперь знойным и ядовитым, как забитый зверь, и кашлял, кашлял, выплевывая куски своих легких. Послышался страшный шорох. Мальчишка стал озираться по сторонам, и больной воспаленный взор его уловил странное шевеление… Изо всех щелей, из земли, отовсюду ползли на него полчища тараканов, огромных и уродливых. Их хитиновые доспехи стали, кажется, особенно прочными, и членистые конечности были острыми, что ножи, и тонкими. Мальчишка хотел бежать прочь, охваченный ужасом, но он не мог теперь пошевелиться, а на коже его, изжигаемой ядовитым дождем, появились язвы, из которых ползли огромные склизкие черви и жирные белые личинки. Ко всему шуму добавилось теперь раздражающее жужжание, и сотни крылатых тварей, мух, налетели на него, как налетают они на уже умершую и гниющую плоть… Дождь лил, лил без конца, и черная вода пожирала землю, далекий город, поместье семейства А., всё, всё вокруг тонуло в черном вязком ядовитом море. И вот оно накрыло с головою и мальчишку, и он вздохнул отчего-то вдруг глубоко и свободно, хотя тело его сковали тиски, но не воздух наполнил его грудь. Разрушенные легкие заполнила черная субстанция, и несчастный А. вдруг вскочил… Вскочил и обнаружил себя в своей постели. Его сердце еще билось в диком ритме, воспаленный взгляд его отчаянно пожирал полупустую комнату, в какой он вновь оказался. В голове раздавался далекий белый шум, а тело никак не могло понять, куда делать та безумная боль. Впрочем, мальчишке хватало той боли, которую причиняли ему его легкие. Дверь со скрипом отворилась. Юный А. вздрогнул от неожиданности, но после успокоился, подумав, что горничные все-таки решили проведать его и убедиться в том, что он мертв. Но мертвым А. совсем не был. Впрочем, лишь пока что. Юноша был весьма удивлен, увидев в дверном проеме… Кого? Он никогда не видел его ранее. Высокий мужчина, совершенно непохожий на англичанина, прошел в комнату и встал рядом с постелью погибающего. Он был облачен в традиционное японское одеяние. Хотя было уже холодно, на нем была юката, иными словами, летнее кимоно. Юката была свободной, окрашенной в болотно-зеленые и бледные, грязно-бежевые тона. На голове его красовалась большая шляпа такого же бледного грязно-бежевого оттенка, как и юката, и из-под нее выглядывали густые, но не слишком длинные волосы, цвета пожухших осенних листьев, что шуршат под ногами, когда гуляешь по лесу. К полям шляпы крепилась полупрозрачная вуаль, которая, впрочем, не мешала видеть то, что находилось за ней. Глаза мужчины скрывала маска. Хотя это трудно было назвать маской. Скорее это был некий платок, на котором красным был изображен закрытый глаз. Уголки губ человека, пришедшего теперь к А., были опущены слегка вниз, и оттого он казался очень серьезным. В руке мужчина довольно изящно держал длинную и тонкую, красивую курительную трубку. Эта деталь в его внешности более походила на нечто китайское, нежели японское. Она была изготовлена, кажется, из морёного дуба, исписана красивыми узорами алого цвета и аккуратно украшена. В воздух поднимался белый дым, медленно растворяясь в нем. Он имел странный аромат… От него слегка кружилась голова и клонило в сон. Опиум?.. Что этот человек тут делает? С чего это вдруг этот… запутавшийся в восточных культурах персонаж притащил свое существо в дом семейства А.? Мужчина сел на кровать рядом с юношей и потянулся к нему рукою, довольно тонкой, но явно сильной, немного костлявой, и мальчишка хотел было дернуться назад, но, словно завороженный, он сидел без движения и наблюдал за мужчиной. Длинные ровные пальцы с нежностью, какой мальчишка никогда прежде не знал, коснулись его щеки и мягко прогладили его. Руки мужчины были грубые, но он, кажется, был ласков. Юный А. вдруг ощутил, как его боль, мучившая его до этого и казавшая теперь данностью, чем-то вечным и истинным, отступила, и от нее не осталось и следа. Мальчишка мог теперь вздохнуть спокойно, полной грудью, как не дышал он уже давно. Напуганные черные глаза врезались в незнакомца, и с губ мальчишки сорвался робкий, но весьма ожидаемый и логичный вопрос. — Кто Вы?.. Юный А. был вежлив. Хоть с ним всегда были грубы, он не считал правильным отвечать на это тем же, и потому его ненавидели еще сильнее. Впрочем, люди всегда ненавидят тех, кто лучше, чем они. Мужчина поднес ко рту трубку и вдохнул в свои легкие дым, а после с губ его легко, словно осенний туман, слетела белая струя, растворившая затем в воздухе. — Я тот, кто забрал твою мать. И твоего отца… Кто забрал твоих братьев. И я пришел в этот мир в последний раз, чтобы забрать тебя. Голос мужчины звучал ровно, достаточно тихо, но отчетливо. — Вы… Жнец? Разве такое может быть? Юный А., будучи, в конечном счете, сыном своего века, века девятнадцатого, отрицал существование потустороннего. — Вы зовете нас так. Это не совсем верно… Впрочем, мне нет до этого дела. Юноша потупил взгляд. Сейчас ему было несколько не по себе. Поверить в слова мужчины было трудно, но еще труднее было в них не верить. В конечном счете, мужчина ведь одним лишь прикосновением забрал всю боль юноши. — А что будет… Верным? — В мире субъективных реальностей истина отсутствует. Мужчина произнес нечто невесьма понятное и вновь поднес к губам свою трубку. Может, он просто наркоман, наслушавшийся сказок о жнецах? Юный А. собирался было возмутиться, но мужчина продолжил. — Мы были рождены из праха старой вселенной. Мы не знаем, кем, когда и зачем… Мы не определяем. Мы лишь записываем естественный ход событий с начала жизни этой вселенной и до ее конца. Я записываю жизнь вашей семьи, несчастный А. И мы забираем тех, кому пришло время уходить. Ты знаешь, что есть душа? Юный А. сконфузился еще сильнее. Он не понимал, о чем это странный человек тут толкует. А мужчина продолжал. — Душа — это вид энергии. А энергия никуда не исчезает и ни откуда не появляется. Поэтому, забирая ваши души, мы направляем их, используем эту энергию, чтобы продлить жизнь этой вселенной… Чтобы продлить свое существование. Ведь наш вид исчезнет с этой вселенной. Впрочем, я не вижу в этом смысла, ведь каждый из нас погибает, когда кончает род тех, за кем мы следим. Вы, люди, похожи на нас. В комнате повисло молчание. Сейчас мальчишка был… Заинтересован? Да, ему было интересно, что скажет «жнец», как он обозначил его у себя в разуме. В конечном счете, в мире уже столько веков ходят легенды об этих существах. А теперь он, юный А., может свободно беседовать с одним из них. Конечно, если он правда жнец. — И чем же мы похожи? — Вы тоже… Стремитесь жить. Стремитесь сохранить свой вид. Всякий раз, когда мы приходим, вы говорите, что не хотите умирать. А когда мы спрашиваем, почему… Многие из вас не могут и сказать толком. Знаешь, я ведь не должен тебе всего этого рассказывать. Мальчишка с интересом посмотрел на жнеца. В его черных глазах, где-то на самом дне их, появился тусклый блеск, какого не было в них уже долгие годы. С ним кто-то… Говорил. Говорил, как с человеком. Конечно, он понимал, что для такого существа, как «жнец», юный А. лишь червь, но почему-то это существо относилось к нему человечнее, чем все люди, которых он до этого встречал. — А почему рассказываете? Мужчина странно усмехнулся и некоторое время молчал. — Наверное, я тоже хочу продлить свое существование. Я ведь… Исчезну вместе с тобой. Глаза мальчишки вдруг округлились. Он теперь смотрел с тревожным непониманием, и с его губ тут же сорвался очередной вопрос. — Вы сказали, что забрали моих братьев… Как они погибли? И… Неужели я… Последний?.. — Они все погибли от пьянства, наркотиков и венерических болезней. Из тела были столь же гнилыми, сколь и души. Почему ты спрашиваешь о них? Разве они не бросили тебя, когда ты нуждался в чьем-то присутствии? Мальчишка замер на секунду, а затем опустил взгляд, ставший теперь печальным. Да, его все бросили. А он совсем ничего плохого не сделал… Ах. А ведь мужчина знает о том, что он, юный А., чувствовал. Если бы он был проходимцем и наркоманом… На самом деле юношу уже не волновало, кто перед ним. По крайней мере, он не один теперь. Юноша тихо заговорил, не поднимая глаз. — Знаете… Я всегда так не хотел умирать в одиночестве… Мужчина немного встрепенулся, и в комнате повисла тишина. Он повернулся в сторону и так и замер, не произнося теперь ни слова. Юный А. удивленно захлопал ресницами, не понимая такой реакции мужчины на его слова. Весь его страх пред ним уже давно куда-то ушел, и теперь ему хотелось просто говорить с ним, говорить, пока и «жнец» не оттолкнет его. Мальчишка чуть приблизился к нему и положил свою маленькую тонкую и совершенно белую ручку на большую слегка костлявую руку «жнеца», и последний вздрогнул, поворачиваясь теперь к мальчишке, а тот слабо, болезненно улыбнулся, и улыбка эта выглядела так, будто он совсем не умел улыбаться. — А у вас есть имя? Теперь потупился «жнец». За всю его долгую и бесконечно скучную жизнь ни разу не спрашивали его о имени, и теперь он совсем забыл, как его звали… Он некоторое время молчал, пытаясь оживить в памяти тот день, когда ему выбрали имя. — О. Меня зовут О. Д. — Я рад знакомству, господин О…. А знаете, Вы зовете меня только по фамилии… Меня все зовут по фамилии… А я так хотел бы, чтобы меня хоть раз назвали по имени… Мальчишка опусти слегка потупленный взгляд. Он был будто бы… Смущен? Мужчина, кажется, из-под своей маски смотрел на него непонимающе. А затем он произнес. — Назови своё имя. — Р. Мальчишка произнес это слегка смущенно, немного помедлив. Он будто немого стыдился своей просьбы. Но тут юный А…. Нет, Р. ощутил, как рука мужчину мягко коснулась его подбородка, как с осторожностью он приподнял его голову, заставляя посмотреть на его скрытое лицо. Уголки губ мужчины теперь были приподняты вверх, он… Улыбался. Его улыбка была странно-ласковой и доброй, и теперь в нем не осталось ничего от того ледяного и страшного жнеца, который пришел к мальчишке немногим ранее. — У тебя очень красивое имя, Р. Эти слова заставили мальчишку покраснеть. Он не привык показывать своих чувств, да и что говорить, он ранее такого и не чувствовал никогда, только читал про это. И мечтал об этом… — Господин О., а… Можно вас попросить? Вы не могли бы… Снять маску? Мальчишка прекрасно понимал, что эта просьба звучит слишком нагло, особенно учитывая, какое разное положение они с мужчиной занимают, но он не мог ничего с собою поделать. Ему было слишком любопытно. А мужчина, явно не ожидавший такой просьбы, немного помедлил, но затем вздохнул и только кивнул. Трубка, что он держал до этого в руке, растворилась внезапно в воздухе, вызывая удивление юного Р., а затем О. медленно потянулся руками к своей шляпе и снял ее, откладывая в сторону, и мальчишка мог теперь видеть растрепанные густые волосы цвета увядших листьев, а затем, когда мужчина снял и маску, закрывавшую верхнюю часть лица, и глаза его… И мальчишка смотрел удивленно, будто спрашивая. Когда-то эти глаза имели карий оттенок, и этот цвет был глубоким и насыщенным, но теперь их застилала белесая пленка, напоминавшая паутину или млечную пенку. Юный Р. потянулся к лицу мужчины зачем-то, он сам не понимал, зачем, но О. аккуратно поймал его руку за запястье и произнес тихим и ровным голосом. — Мне не нужны глаза, чтобы видеть. Мальчишка отчего-то печально опустил взгляд. Это все опиум! Конечно, мужчина слеп, потому что курит опиум… Хотя он и говорит, что ему не нужны глаза, чтобы видеть… Он жнец, конечно, не нужны. Но у него, наверное, были такие красивые глаза, а теперь они совсем белые и пустые, ничего не выражающие… В комнате снова повисло молчание. Оно теперь было гнетущее, какое-то тяжелое. В тишине раздался вздох мужчины, а затем и его вопрос. — Р., скажи мне, что тебе снилось сегодня? И юноша вспомнил свой ужасающий сон. Он вздрогнул от одной лишь мысли о нем и, еще немного помолчав, начал свой рассказ. Он был путаным, мальчишке было слишком тяжело вспоминать. А в конце он спросил мужчину, поднимая на него свои черные глаза. — Это вы сделали? — Нет. Но, когда мы приходим, люди видят сны. Им снится… Их жизнь. Может быть те, кого они любили… Хотя большинство видят только темноту. Я даже не знаю, можно ли назвать это сном. Р…. Мне жаль, что ты увидел такой сон. Ты заслуживал лучшей жизни. Мальчишка отвел взгляд в сторону, а затем только странно улыбнулся, вновь посмотрев на мужчину. Его глаза теперь казались живыми, такими, какие они должны быть у такого юного мальчика. — Ничего страшного. Я рад, что последние минуты моей жизни такие. О. встрепенулся. Мужчина какое-то время молча смотрел своими невидящими глазами на мальчишку. В конечном счете, он мог бы винить всех, кто сделал ему больно, мог бы ненавидеть… Но он улыбается и говорит, что рад. Наверное, он был слишком чистым, чтобы жить в этом мире… И О. улыбнулся ему, ласково и нежно. — Я рад, что умру с тобой, милый Р. Милый Р. Мальчишка покраснел и закрыл лицо руками. Он был таким смущенным и таким радостным… Вдруг послышался бой часов. Мужчина вздохнул уже в который раз. — Пора. — Тогда… Возьмите меня, господин О. Они последний раз улыбнулись друг другу. Черные глаза сияли. Чем меньше времени оставалось до гибели, тем больше жизни в них просыпалось. А в белесых глазах, до этого не выражавших никаких эмоций, казалось, расплылась теперь теплая нежность. Мужчина склонился к юноше, и тот подался ему навстречу. Сухие губы мужчины легко коснулись таких же сухих губ мальчишки, и поцелуй их был нежным и долгим. А после два теплых тела прижались друг к другу и замерли. Когда юный Р. ощутил, как жизнь покинула его тело, без боли, оставляя лишь какое-то мимолетное чувство, тело мужчины рассыпалось и превратилось в мерцающий прах старой вселенной.