Воспоминания

      Я смотрю на свои руки: они липкие и красные. «Это ягодный сок», — повторяю я снова и снова, но отчётливо вижу только вспененную, ещё тёплую кровь. Разводы тянутся вверх до локтей, безумным узором рисуя происшествия минувших событий.       Смерть. Смерть. Смерть.       Каждый изгиб, каждая линия рисует смерть и скорбь.       Спасения нет, холодные пальцы отчаянно стараются стереть кровь, но ногти раздирают и без того окровавленную кожу. Ещё и ещё, алый сок заливает подол платья, мажет конец косы, пропитывает подо мной землю. Я кричу, но не слышу своего голоса. Прижимаю пальцы к вискам, но тут же отдёргиваю, чувствуя запах катящихся капель — кровь, кровь, кровь.       Перед глазами вихрем проносятся люди: бедные, но улыбающиеся; искалеченные, но живые; грустные, но с надеждой в глазах.       А теперь…       Я пытаюсь понять, что с ними стало, и на меня обрушиваются все недостающие части.       Они все мертвы, лежат в окровавленной куче: разорванные, разрубленные, со вспоротыми внутренностями, с перерезанными горлами. И их так много. Целая яма трибутов заполняемая дымящейся кровью, которая закрывает их искажённые лица, заливая глаза, рот, уши и не даёт даже шанса на спасение.       Неожиданно в куче тел я вижу лицо Руты, её глаза раскрыты, она протягивает руки вперёд, хочет высвободиться, губы шевелятся, а кровавая жижа становится всё выше и выше.       Я подаюсь к краю, и, что есть сил, тяну руки к ней. Кровавая масса такая густая, словно желе, но я миллиметр за миллиметром пробиваюсь вперёд. Лицо Руты совсем рядом, но я с ужасом узнаю в них проступающие черты Сноу. С немым воплем откидываюсь навзничь, и когда сердцебиение становится тише, с опаской бросаю взгляд в яму.       Прощальный взгляд Руты становится последним, что я различаю, прежде чем кровь обрела тёмный, непроглядный цвет и понимаю, что вновь не спасла девочку.       Боль скребётся в груди, холодные пальцы отчаяния лезут к горлу. Передо мной белая пелена, и я с сумасшедшей радостью осознаю, что не боюсь в ней утонуть. Лучше это, чем цвет смерти. Тело становится мягким, покачиваясь, оно плывёт по мареву и меня нисколько не волнует, куда меня уносит.       И только услышав вдалеке чей-то зовущий голос…       Я прихожу в себя.       Рядом стоит Пит. Я сижу напротив нашего дома, около грядки с цветами. Они выдраны с корнем, нежные лепестки цветов смяты и скомканы. Я дотрагиваюсь до них, и на глазах проступают слёзы, когда же я, наконец, позабуду эти страшные воспоминания?!       На руках только грязь и небольшие порезы, отчаяние отпускает. — Прости за цветы, — шепчу я, хватаясь за его руку, что покоится на моём плече, словно за спасательный круг. — Пустяки, — говорит он и присаживается рядом. — Вчера и меня донимало прошлое. — Сколько пройдёт лет, прежде чем мы перестанем бороться со своими кошмарами? Неужели я до конца жизни буду просыпаться с окровавленными руками?! — я протягиваю Питу свои руки, и он нежно отряхивает с них землю и мелкие стебли, а затем сжимает. — Ты есть у меня, а я у тебя. Этот ужас не покинет нас прямо сейчас, нужно время, но когда-нибудь мы выберемся из этой ямы.       Я вздрагиваю, вспоминая видение, но сильные руки Пита прижимают к своей груди и остатки страха понемногу отступают. Мои пальцы впиваются в его плечи. — Хеймитч так и не оправился, — шепчу я. — Просто у него не было рядом того, кто помог бы ему и не позволил заливать горло алкоголем. Сейчас, когда жизнь начинает восстанавливаться, не та, в которой мы были кроликами в клетке, а настоящая… — Пит прервался, но всё же продолжил. — Просто я хочу сказать, что верю, что для каждого из нас наступит тот момент, когда вместе с изменившимся миром, изменимся мы сами.       Я ничего не ответила, взгляд коснулся горизонта, и мне как никогда захотелось, чтобы слова Пита стали реальными. Ведь и правда должно наступить спокойное время, когда нашими волнениями были бы такие, как подгоревший хлеб и вечные, но приятные споры, как устроить дом и вести хозяйство. — Завтра я схожу на луг и накопаю цветов, — прерываю я затянувшееся молчание. — А потом мы вместе приготовим ужин и позовём Хеймитча, хватит ему проводить своё время в компании бутылок. Люди наконец-то приходят в себя, надо и его как-то занять. — Кажется, он ухаживает за гусями, — улыбка растягивается на лице Пита и согревает мне сердце. — Какая жалость, что они и сами могут о себе позаботиться, — я хмыкаю и с удовольствием отмечаю, как меня радуют такие простые разговоры. — Нужно завести поросят, с ними у него будет много хлопот. — Главное чтобы он не уснул в свинарнике и не отравил животных своим перегаром, — Пита тоже заняла эта тема, теперь мы оба смеялись. — Или не угостил их за компанию, — я откинула голову назад и набрала в лёгкие побольше воздуха. — Мы ещё вернёмся к этому разговору, я намерена, во что бы то ни стало вернуть смысл жизни для нашего ментора! — У нас получится, — заверил меня Пит своим поцелуем. — Темнеет, пойдём в дом? — Подожди, задержимся ещё на пару минут, вечер сегодня такой приятный.       В объятиях Пита я чувствовала неземное блаженство, вечерний воздух мягко касался лица, звёзды горели ярче и что-то похожее на мимолётную искорку возродившейся, но бессмертной надежды засело в груди.       Да, мы сможем изменить мир, мы сможем излечить раны друг друга, если сделаем это все вместе. Не зря же говорят, что беда объединяет людей. Так и наши совместные усилия изгонят её…       Пальцы Пита всё ещё гладили мои волосы, я не видела его глаз, но чувствовала, что и его коснулась моя надежда. И прикрыв глаза, я дала себе слово, что через пару минут мы обязательно вернёмся в тепло домашнего очага.