Серебряный, не достигший счастья

Пустынница воинам сказала: В сраженье Есть счастье, и доблесть – в великих свершеньях; Но если такой человек на сем месте, Чьи думы о жизни с семьей своей вместе, То как же несчастлив он будет всегда, Когда вместо мира – снова война! "Поучения Расчленителя Слов", книга I, песнь V.

– Легка здесь печаль моя, прозрачны слезы мои. – Но ты не считаешь мой дом своим домом. – Мое место на земле. – Твое место здесь. Индра был настойчив и упрям. Все сокровища небесного дворца он выложил перед Арджуной, лишь бы тот остался с ним. Редко виделись отец с сыном, но Индра всегда знал не только, где разгуливает или чем занимается его отпрыск, но и ведомы ему были настроения и заветные желания Арджуны. Потому и не хотел отпускать. В мир, полный смуты и тревог. Арджуна разрывался надвое. Неправдивы были песни и гимны в честь него. Величайший воин на земле, не уклоняющийся на путь сомнений и неправды; защитник обездоленных и доблестный ревнитель правды. Но никто и словом не обмолвился о том, чего он желал на самом деле, от всего большого сердца. А вот Индра знал, что таится в глубокой тьме сердца, пытался понять сына и дать ему это насколько возможно. Вот и сейчас сидели они на краю бассейна утренних омовений, болтали ногами в прохладной воде и пытались поговорить. Хотя Арджуна предпочел бы просто молчать и наслаждаться выдавшимися спокойными минутами. – Я ведь не знаю, сколько времени прошло там. Индра пожал плечами, Арджуна усмехнулся: – Это тебе все равно, ты измеряешь вечность югами, а для меня три дня и три года большая разница. – И что ждет тебя там через три дня? Да хоть через три года! Через трижды три десятилетия! Та же война, те же враги. Ты теряешь себя в бесконечности вражды. Арджуна покачал головой, мягко улыбнулся. – Я никогда не затевал войн. Я следую путем моего старшего брата, а никто так не любит мир и радость, как он. Вам, здесь, – Арджуна помахал рукой в сторону дворцового входа, – вам здесь стоило бы поучиться кое-чему и у смертных. Индра не то чтобы засмущался, но крепко поскреб вихрастую макушку. Улыбка Арджуны стала еще мягче и светлее. – Как ты говоришь – там – не только раздоры и беды. На земле очень много любви, отец. Даже небожители знают, что во всех трех мирах нет ничего драгоценнее и прекраснее, чем любовь. Индра метнул в Арджуну цепкий взгляд и опустил глаза, всматриваясь в серебряную водную рябь, поднятую нежным ветром. Арджуна продолжал: – В последних кругах нижнего мира, и там знают, как велика сила любви. Как она дарует сострадание и милосердие, расширяющее наше сердце до границ вселенной. Любовь застилает наш разум и глаза, но такими совершенными и сияющими видениями, что они становятся для нас дороже реальности. – Ты очень любишь свою супругу, – Индра внезапно озорно подмигнул сыну: – Хотя и разглагольствуешь о высоких материях. Оба расхохотались, но Арджуна посерьезнел и сказал: – Драупади превыше всех материй, всех вселенных. Наша любовь предопределена еще до нашего появления на свет. А сколько перерождений мы прошли, все так же любя друг друга? Ни одна юга не имеет такой силы, как наша любовь, ни одна юга, отец! – почти выкрикнул Арджуна, охваченный воспоминаниями о своей возлюбленной. Индра восхищался мощью духа Арджуны. Неистовство, присущее ему с малых лет, возросло в крепость и внутреннее богатство души. Арджуну любили, его воспевали, боготворили, поклонялись ему, словно божеству, сошедшему в мир смертных из заоблачных сверкающих высей. Потому Индра заколебался перед тем, как произнести следующие слова. Напрасно. Арджуна знал его не хуже. – Почему тогда я пришел сюда не за покоем, а за оружием? – теперь настала очередь Арджуны бросать колючий взгляд-стрелу. – Потому что это твой выбор, только твой, – грустно ответил Индра. Арджуна решил, что разговор на этом закончен, сказано все и даже больше, чем он хотел. Выслушивать это самое большее от отца, который прозревал его мысли, Арджуна не хотел и бросился в воду бассейна, подняв фонтан веселых брызг. Он проплыл по нему несколько раз туда и обратно, смывая с себя неизменную горечь памяти о земном доме, волнения за братьев и Драупади. Вода не просто освежала, она живила, наполняла тело жаждой новых деяний и подвигов. Когда Арджуна выбрался из бассейна, Индры уже нигде не было. Вечером, по обыкновению, в сгущающихся трепетных сумерках Арджуну развлекали танцовщицы и музыкантши. Апсары, красотой превосходящие всех юных и дивных царевен земли, пели песни, кормили его фруктами, без устали наполняли чашу душистыми напитками. Газовые одеяния танцовщиц взлетали и опадали, обвиваясь вокруг крутых бедер и тонких рук. И звучала, звучала музыка. "Пора домой. Я возвращаюсь". Арджуна навзничь откинулся на мягкие подушки, расшитые небесным золотом и небесными драгоценными камнями. Апсары принялись обмахивать его опахалами из павлиньих перьев. Лениво подумалось: "Кришна не видит, устроил бы вам взбучку". Он заложил руки за голову, прикрыл веки. Перед глазами – в который раз – пошли картины-воспоминания о путешествии сюда. Грохотала ледяная вода в узких ущельях, сбегала по каменистым уступам. Арджуне чудилось, во взбитой холодной пене прятались духи воды или демоны и смеялись над ним. Он видел их озорные глазки, слышал насмешки, которыми они осыпали его, тыкая пальцами. Горы были неприветливы и опасны. Острые камни, синие туманы, воющие ветра. Природа взбунтовалась против его отчаянного похода. А он шел, шел, через препятствия, сквозь страхи к заветной мечте – обладать сильнейшим оружием. Незаметно для него самого мечта превратилась в алчность. Забылись дом, семья, прекрасная Драупади, милая Субхадра. Всю волю, всю страсть своей пламенной натуры Арджуна вложил в стремление к вожделенной цели. Так он стал аскетом. И над ним больше не смеялись ни духи, ни демоны. Годы странствий в мгновение пронеслись перед мысленным взором Арджуны – то ли воина, то ли отшельника. Замирая, он вспоминал краткую битву с аскетом, оказавшимся Шивой-разрушителем. А ведь он-то сперва решил, что это выживший из ума брахман, кидающийся на редких путников. "Жуть", – подумал Арджуна, до сих пор испытывая легкие уколы совести: не почуял, не узрел самого Шиву! Но одобрение вперемешку с лукавой улыбкой испепелило чувство вины. Осталась чистая покорность и безудержное восхищение, которое Арджуна не мог скрыть, как ни старался. Этим ли, другим ли чем, или еще от сотворения мира был у Рудры какой-то хитрый замысел, но Арджуна был великодушно прощен, милостиво выслушан и благосклонно одарен. Бхайрава, Синешеий, Махадев и носитель еще сотни благословенных имен дал свое разрешение на обладание и ношение могущественнейшего оружия. У Арджуны мурашки бегали по всему телу, и сладко кололо в сердце, когда он снова и снова вспоминал миг оказанной ему чести. Не только никто из смертных, но и никто из небожителей, будь то асуры, божества или демоны, никогда не брал в руки Пашупату – грозное оружие, не знающее промаха, бьющее только в цель и требующее себе владельца столь же искусного, как и оно само. И им стал Арджуна. Он не заметил, как задремал под убаюкивающую музыку, или же то были грезы о совершенном великом деянии. Или же он размечтался о еще более грандиозных победах. Арджуна очнулся и, еще не открывая глаз, ощутил, как окружающее неуловимо изменилось. Воздух пах новыми благовониями, мучительно терпкими и манящими. Стихла музыка. Только Арджуна подумал, что вот это уже точно странно, как раздался сильный женский голос: – Ну что, герой, открывай глаза! Арджуна открыл на всякий случай только один глаз, увидел перед собой апсару столь ослепительной красы, что невольно открыл и второй и медленно сел на ложе. Он осмотрел гостью с ног до головы и лишь потом заметил, что больше в саду никого нет – ни служанок, ни танцовщиц, только они двое. Арджуна поднял голову вверх, в черноте светили звезды. "Такие же, как дома". – Их отослала я. Арджуна не мог отвести глаз от красавицы, стоящей перед ним. Чародейский аромат исходил от нее, даже цветы в саду присмирели и не смели пахнуть громко в ее присутствии. – А кто прислал тебя? – спросил Арджуна. Брови апсары взлетели вверх, недоверчивая и наглая усмешка искривила изумительный рот. – Я сама себе хозяйка, – угрожающе ответила апсара. Арджуна почтительно сложил ладони и склонил голову перед сердитой – и безумно восхитительной! – красавицей. – Прошу меня простить, о прекрасноглазая Урваши! Я и помыслить не мог, что огорчу тебя неосторожным словом. Апсара медленно уперла руки в бока и недобро прищурилась. – Ты еще и умен, герой. Арджуна невинно пожал плечами. – Ну рассказывай, – Урваши пристукнула носком роскошной туфельки. Арджуна поглубже залез на ложе с сотней шелковых подушек, уселся поудобнее, скрестив ноги и, не обращая внимания на удивление Урваши, сказал: – Ты прекраснее многих апсар, виденных мной здесь, во дворце моего отца и вообще на небесах. Да что лукавить, благоуханная Урваши! Ты – прекраснее всех! Здешние чаровницы не чета нашим земным: глядят умильно, вздыхают сладострастно, ходят, того гляди, все небо бедрами раскачают. – Уж не смеешься ли ты надо мной, славный Арджуна? – Урваши говорила спокойно, но в голосе ее шумели отголоски близкой грозы. – Высокомерие, – перебил ее Арджуна. – Кто из живущих здесь кудесниц осмелится ходить с таким видом по покоям бурноревущего Индры? – Хм, – сказала Урваши. – Ты сама вложила свое имя в мои уста. – Сама себе хозяйка, – повторила Урваши свою оплошность и улыбнулась неожиданно теплой улыбкой. – Да, ты не только могуч и хитер, сын Индры, ты – мудр. Арджуна подался вперед и резко спросил: – Зачем ты здесь? – Я пришла к тебе, – просто ответила Урваши. И это была правда. Самая естественная правда, издревле заведенная во всех мирах, когда женщина приходит к мужчине; будь она небесной красавицей или ткачихой, будь он непоколебимым воином или пахарем. Все это и более того прочитал Арджуна в глазах Урваши, и она согласно склонила голову. Качнулись длинные тяжелые серьги, прозвенели браслеты на руках и ногах, Урваши бесшумно подошла, села на краешек рядом с Арджуной. – Ты хоть знаешь, сколько их было, желавших только постоять рядом, когда я совершала возлияния на жертвенник? Асуры, и те ластились. Знаешь, кто последний допытывался моего ласкового взгляда? – Урваши сверкнула глазами, снова готовая немедленно вспылить. – Полагаю, это мог быть сам Индра-громоврежец, – предположил Арджуна. Урваши засмеялась на высокой, едва ли не визгливой ноте, но тут же оборвала смех. – Почему ты не хочешь остаться, сын громовержца? Арджуна помедлил, взвешивая слова. – Не по вкусу эти места? – Урваши раскинула руки, приглашая полюбоваться чудесами и роскошью дворцового сада. – Или внизу ждет кто-то, лучше всего этого? – Ты верно сказала, – уклончиво ответил Арджуна. – Что ты юлишь! – выкрикнула Урваши. – Отвергаешь меня – меня! – а потом пытаешься выскользнуть, как речной угорь. – Из твоих сетей? – осведомился Арджуна. Урваши покраснела, Арджуна физически ощущал обуявшую ее досаду, но не сделал попытки усмирить готовую разбушеваться апсару. Он ударил прямо в цель: – Мы же с тобой родственники. Ты вообще моя прапрапра… прабабка. Ну если считать земными мерками смертных. – А ты не подходи ко мне с людскими счетами. Я вам не шня! – А разговариваешь прямо, как она, – Арджуна не успел увернуться от полетевшей в него подушки. Он примирительно поднял руки. – Я пришел сюда за оружием. Я не искал благословений, дворцов или развлечений. Я воин. Моя жизнь – поле брани. Он рассказал ей, как долгие годы шел за несокрушимым орудием смерти, видел во снах его мощь, наяву ощущал в руках его призрачную тягость. Поведал, как долгие годы стоял на аскезе, обдуваемый тысячами ветров, опаляемый солнцем и луной. Восхвалял свой лук, пел песни, которые насвистывали в полете его стрелы. Хвалился, как выигрывал на сваямваре прекраснейшую женщину земли, сравнивал каждую ее ресницу с тысячей своих волшебных стрел. – Я возвращаюсь в свое царство, – заключил Арджуна рассказ. – Врешь! – отрезала Урваши. Арджуна отшатнулся от пронзительного взгляда апсары. Ее тело напряглось, вся ее поза выражала готовность к натиску, к атаке. Урваши устремила указующий палец ему в лицо и чуть не ткнула прямо в лоб. – Ты возвращаешься к ней. К своей Драупади, Субхадре и… и сколько их там еще у тебя. – Она моя жена, – запротестовал Арджуна. – Вот, – словно показывая очевидную вещь неразумному дитяти, сказала Урваши, – ты уже оправдываешься. – Я… Я не… – Ты да. Много-много раз да! Ты воин, Арджуна, лучший лучник среди самых метких, солдат армии твоего брата. Но твое сердце? – Урваши подобралась ближе к Арджуне и положила ладонь ему на грудь. – Разве твое сердце столь же воинственно? Неужели оно ликует, слыша рев слонов, или стучит в одном ритме с мчащейся колесницей? Арджуна опустил голову. Тепло от руки Урваши проткнуло самую болезненную точку в грудной клетке. Там было спрятано то, в чем он не признавался даже себе. – Вернувшись, ты будешь должен сражаться, убивать, скакать из одного конца страны в другой, призывая людей на смерть и гибель. Ты вдохновишь тысячи тысяч, тьмы тем, за тобой пойдут, под твоим стягом будут умирать в предсмертном восторге. Арджуна почти перестал дышать. Именно так он видел себя до конца жизни, ведомый на бой Юдхиштхирой, напутствуемый Кришной. – Жизнь твоя – бесконечное поле, поросшее терном и алыми цветами. Ты ступаешь по самым шипам, умело обходя опавшие влажные лепестки. Арджуна отнял ладонь Урваши от груди, поцеловал кончики пальцев и, ясно взглянув в ее синющие глаза, сказал: – Пора домой.