Чего хочешь ты?

Надо быть хорошим ребенком. Надо не разочаровывать. Надо оправдывать ожидания. Надо делать вид, что всем доволен. Надо всегда улыбаться. Надо не создавать проблем. Надо быть благодарным. Надо быть тем, кем не являешься. Чонгук сильно любит своих родителей. Всегда любил и никогда не перестанет, даже несмотря на их чрезмерную строгость, непонимание, временами слишком острую грубость и критику. Они всегда занимали важное место в его жизни и сердце, они сделали его тем, кто он есть. Поставили на ноги, несмотря на проблемы с деньгами и жильем, оплатили старшую школу и всегда пытались дать ему самое лучшее, обеспечить всем необходимым. Он верит, что они всегда думали о его счастье, даже в те времена, когда были к нему несправедливы. Чонгук очень ценит их любовь и заботу, поэтому всегда пытается им угодить, исполнить их мечты, сгладить острые углы, показать себя тем, о ком они всегда мечтали. Амплуа идеального сына — трудная ноша и болезненная ответственность, совершенно не соответствующая реальности. Нужен костюм тройка, черный галстук, нельзя красить волосы, ботинки должны быть начищены, никаких сигарет или пива, никаких случайных девушек и тусовок в клубах, никаких похабных разговоров, нужна улыбка, нужна мечта, такая же вылизанная и смиренная, прямо какая была у отца. Чонгук входит в светлую квартиру родителей, пропитанную ностальгией и нафталином, и надевает сразу с десяток масок. Отвечает максимально лживо, улыбается приторно и все притворяется кем-то другим. Костюм не его и взят в аренду, волосы совсем недавно были мелированными, ему больше нравятся кроссовки, он курит уже два года, в клубах только зависает нечасто, да и девушек случайных не имеет, на все это у него есть Пак Чимин. Это имя так ни разу и не было произнесено в стенах родительского дома, чтобы они никогда не узнали, как сильно им одержим Чонгук. Порой даже о правде стоит умолчать, если знаешь достоверно, что она принесет несчастье и боль. Тем более таким близким и незаменимым людям. Чонгук для себя решил, что будет молчать. Возможно, всегда молчать. Ради улыбок родителей, ради их счастья, ради всего, во что они верят, ради ребенка, которым он давно уже перестал быть, и ради человека, которым он никогда не сможет стать. — Тебе уже двадцать пять, поэтому не упирайся! — смеется мать, которая старается не выглядеть задетой, но твердое и сухое «нет» Чонгука все же сильно покоробило ее. Неужели у него есть от них секреты? — Ты просто обязан встретиться с ней. Она такая прекрасная девушка, очень талантливая, обходительная, умеет вести разговор, так еще и увлекается, как и ты, фотографией. — Ты только посмотри на нее в ханбоке, — присоединился к уговорам отец. — Будто бы королевских кровей! Так еще и лицо такое утонченное, ну, посмотри же, Чонгук! Чонгук делает над собой усилие, берет в руки стопку фотографий. Девушка. Красивая девушка. Сердце бьется в равнодушном ритме, а все мысли о Чимине, которого тут нет и о котором никто не должен знать. Вроде совсем недавно старший шутил о том, что его родители не выдержат того, что единственный сын якобы одинок, и сами отправятся искать ему вторую половинку. Это звучало забавно из уст Пака, к тому же он кривился в тот момент и звонко смеялся. Тогда смеялся и Чонгук. Сейчас было совершенно не смешно. — Ее зовут Юна, запомни, — в десятый раз за вечер повторяет мать, сжимая руки в кулачки и заглядывая в лицо Чонгука. — Запомни. В прихожей все повторяется. Ее зовут Юна. Она красивая. Она талантливая. Она увлекается фотографией. Она Юна. Ю Н А. Ты запомнил, Чонгук? Тот устало кивает, надевая ненавистные ботинки, не смотрит на лица родителей и подавляет зарождающийся протест и желание высказаться. Нельзя сказать грубо «отвалите», но и нельзя сказать вежливо «простите, я уже влюблен». Остается только молчать, усиленно делать вид, что заинтересовался, а на прощание повторять: да-да, Юна, думаю, она мне понравится. Ложь. Но только бы вы были довольны. Почему в любви должно быть так много лжи? Почему нельзя быть честным? Чонгук знает почему. Потому что не поймут, не оценят, назовут больным, отрекутся и проклянут. Отец до сих пор считает ношение обтягивающих джинс признаком «ненормальной» сексуальной ориентации, как мать считает, что «настоящий» мужчина не может быть фотографом. Чонгук любит джинсы и свою работу. Они до сих пор не знают, что он ушел из своей юридической конторки и снял студию, чтобы заниматься тем, что любит на самом деле. Он кормится их стереотипным мышлением с пеленок и уже к нему привык, но сейчас их затхлый консерватизм вступает в жесткую конфронтацию с его реальной жизнью, которую он любит и не желает менять. Но Чонгук сомневается, что сможет победить. Сколько они встречаются с Чимином? Получается, уже пять лет, если не брать в счет ссоры, за которыми следовали недельные расставания с последующими страстными воссоединениями. Когда они только начали встречаться, Чонгук сомневался, что они продержатся и один год: все было быстро, стремительно, пылко, вожделенно, будто бы их ждали поезда или им была уготована встреча где-то на краю света, с совершенно иными людьми. Чону было восемнадцать, и он искал развлечений и свободы, а Чимин был хорошим мальчиком и искал в первую очередь любви. Они встретились зимой на какой-то тухлой вечеринке. Чонгук делал фотографии, а Чимин по пятам следовал за ним, попивая шампанское, внимательно наблюдая и щедро одаряя похвалой. Тогда Чон подумал: «этот парень милый!», — а уже через неделю они были у Пака дома, пили вино и занимались сексом в гостиной на прохудившемся диване, при свечах и аккомпанементе сорванного голоса Чимина. Для Чонгука это был первый пленительный опыт, равно как и для Чимина. Тогда у них не было друг для друга слов любви, поэтому они решили остаться просто друзьями, которые иногда, при бомбардировке гормонов, обращаются друг к другу за лаской. Два долгих года они ходили вокруг да около, никак не могли определиться в природе их отношений, занимались чувственным сексом, а потом расходились в разные стороны, приговаривая, что это необходимость, а не судьба или чувства. Они много говорили, много смеялись, были просмотрены сотни фильмов и прослушаны десятки альбомов, проведено вместе бесчисленное количество прекрасных ночей. А еще были наивно уверены, что это не любовь. Они пробовали найти в ком-то другом чувства или их подобие: Чимин в своем университетском друге Юнги, а Чонгук в прелестной однокласснице. Но все заканчивалось одинаково: они опять сталкивались, улыбались, веселились, затем раздевались, предавались любви, чувствуя, что это все, что им нужно. Так и наступило зимнее утро, когда небо было затянуто тучами, немного моросил дождь, а у Чимина болела спина. Они лежали, смотрели друг другу в глаза, перебиваясь странными эмоциями, почти ничего не говоря. Старший первый спросил: «что происходит с нами?». Чонгук глядел в знакомые глаза, огибал любимые губы, ключицы и синюю от укусов шею. «Не уверен, но, кажется, любовь», — вполголоса ответил он. Прошло пять лет. Не верится даже. Пять лет. А кажется, что даже год не миновал. Так было хорошо, а временами так горько, а потом так сладко. Порой хотелось все бросить и сбежать, а порой хотелось задохнуться и никогда не выпускать хена из объятий. Чонгук и подумать не мог, что умеет так сильно любить и что можно такое испытать. Но ему уже двадцать пять… Чимину уже двадцать семь. Он уже стыдится своего возраста и никогда его не называет, отводя в сторону взгляд. Он выглядит по-прежнему молодо, все так же красив, но цифра двадцать семь его угнетает, устрашает, а порой и вовсе вводит в депрессию. Паку хочется быть вечно молодым, вечно свежим и красивым. Прямо-таки синдром Дориана Грея во всей его красе. Чтобы на века. До скончания времен. Вместе с Чонгуком навсегда. Чону частенько теперь больно от этих слов. «Вместе навсегда», — звучит красиво, не так ли? Но какое «навсегда» может быть у двух мужчин? Это бесплодные, неправильные, аморальные отношения. Чонгук слышит это постоянно: от родителей, знакомых, случайных людей. Поэтому он никогда не говорит, что гей или бисексуал, а для друзей придумал сотню романов с девушками из Пусана и Тэгу. Он до сих пор старательно скрывает свои отношения с Чимином и боится, что кто-то случайно узнает, что он живет не в своей однокомнатной квартире, а с хеном, а ту квартиру благополучно сдает. Он боится даже намека, случайного жеста, особенно со стороны Пака, который все серьезней задумывается об их будущем. Он говорит интересные вещи, много размышляет, предлагает варианты, в том числе и эмиграцию. Чимин рисует красиво, светло и мило, но с тем же так наивно и глупо, будущее в нежно-розовых тонах так и искрится своей фэнтезийностью. «У нас его нет», — всегда умалчивает Чонгук, осознавая, что эта сказка не будет длиться вечно и когда-нибудь им все же придется разойтись. Но Чимина не хочется ранить. Он так же дорог, так же близок, порой Чонгуку кажется, что он даже ближе родителей, ведь те не знают всей правды о нем. Именно поэтому Чон молчит, прощая, а порой и поощряя глупые мечты. Он бы тоже хотел, но это разве правильно? — Ну, как встреча? — голос Чимина по телефону звучит утомленно, но все же счастливо, он всегда рад слышать голос своего парня, уверяя, что тот вселяет в него позитив и силу к свершению великих дел. — Хорошо, — врет Чонгук. — Я сегодня опять задержусь, босс в очередной раз меня нагрузил, ужин в холодильнике, помнишь? — Да, тебе подогреть? — Не стоит, я же на диете, — усмехнулся Чимин. — Да не нужны тебе эти диеты, — возмутился Чонгук. — Ты и так тощий, сколько можно-то сбрасывать. — В моем возрасте надо за собой внимательно следить, — прошептал Пак, будто бы это конфиденциальная информация. — Я немного сброшу, и все будет отлично. — Вечно ты так. Чимин заливисто смеется. До чего же у него приятный смех. Чонгуку грудь циркулярной пилой вскрывают, медленно и с пристрастием. Он знает, что не может подвести родителей, но и старшего ранить не хочется совсем. Надо выбирать. Всегда надо выбирать. Нет правильных и неправильных решений. Только их последствия. Хватит ли у тебя смелости их принять? — Я тебя люблю, — на прощание шепчет Чимин. — Да, я знаю. Стыдно от своих слов (в том числе и несказанных) и своей вопиющей слабости. Чонгук не может противиться родителям в их отчаянных попытках, он должен хотя бы сделать вид, что пытается как-то образумиться, завести семью и встать на путь истинный. А может, действительно получится? Чонгук никогда не задумывался о других, потому что рядом всегда был Чимин, хотя временами были мысли о семье и детях, быть может, пора ванильных мечтаний прошла, и самое время начинать жить по-взрослому? Кончать с бесплодными отношениями и начинать те, что обязательно обернутся свадьбой и деторождением? Избито и скучно, но зато как у всех, как хочет мама, как мечтает отец. А о чем мечтает Чонгук? — Юна, это Чонгук, когда мы можем встретиться? Чимин возвращается после девяти. Чонгук слышит, как щелкает дверной замок и открывается дверь, первым делом Пак, как обычно, идет в душ. Чистюля. Терпеть не может грязь. Почти как помешанный. В первое время он постоянно заставлял Чонгука убираться, пытаясь привить ему тягу к чистоте. У него очень даже вышло. Квартира почти всегда сверкала и пахла альпийскими лугами. Чон ворочается, а затем крепче сжимает подушку, вслушиваясь в рокот капель. Сегодня не хочется говорить. Ужасно стыдно. Назначить свидание девушке, потому что наседают родители и не хочется их обижать и разрушать их мечты. Другой бы на месте Чонгука, наверно, устроил бы признательную беседу, рассказал о том, что идет на свидание с девушкой, что, кажется, думает о семье, но в первую очередь потакает родителям и, несмотря на то, что все еще его любит, боится будущего. Их будущего. Оно вообще у них есть? Правильно ли то, что они любят друг друга? Любовь может быть «неправильной»? Чонгук так не может. Что-то не дает толкать такие высокие и осмысленные речи, будь то смущение, стыд или сомнение в их необходимости. Он может представить, как подходит к Чимину и начинает рассказывать, приправляя фактами, сетуя на то, что они взрослые и детские забавы давно кончились. Они ведь могут остаться друзьями? Самому смешно от таких наивных мыслей. Как после всего, что между ними было, можно надеяться на то, что они останутся друзьями? Сам Чонгук этого не хочет. Это все равно, что быть всю жизнь кошкой, а как-то в среду утром обернуться коброй, скрутившись в баранку. Чего же тогда хочет Чонгук? Дверь в ванную открывается со скрипом. Чонгук тут же закрывает глаза, сжимает плотно губы и пытается притвориться спящим. К счастью, Чимин слишком устал, поэтому просто залезает под одеяло, шепчет что-то себе под нос и практически сразу засыпает. Чон открывает глаза, поглядывая на умиротворенное лицо. Опять волосы не просушил, а завтра будет жаловаться, что все они в разные стороны. Чимин красивый, сколько бы он этого ни отрицал. С ним невероятно хорошо, сколько бы ни пытался об этом не думать Чонгук. Но правильно ли это — быть им вместе? Утром Чонгук уходит первым. У Чимина выходной, поэтому он решает отоспаться, а Чон не собирается его беспокоить. Тихо и быстро одевается, пишет записку, что у него сегодня важная встреча, не завтракает и не пьет кофе, уходит. На лестнице под ребрами начинает выть. Чонгук останавливается на минуту, собираясь с мыслями. Надо было написать: «я тебя люблю». Чимин бы точно оценил. Юна выглядит куда моложе, чем думал Чонгук: совсем как школьница, а ведь ей уже за двадцать. Улыбается мило и ведет себя так же, но с этим очень сдержанно и воспитанно, прямо как какая-нибудь принцесса. Чонгуку даже становится неловко, ведь вместо ресторана он отдал предпочтение бюджетной кафешке подальше от центра, чтобы случайно не встретиться с Чимином (хотя маловероятно, что этот домосед отправится на прогулку в свой выходной). Но Юна слишком интеллигентна для обвинений и спокойно принимает предложение. Заведение убогое и тусклое, столы стоят криво, а скатерти заляпаны желтыми пятнами, в вазах завядшие цветы и запашок гниловатый. Чонгук ведет Юну на веранду, поближе к улице и свежему воздуху. Тут светлее и выглядит получше: чахлый садик и мутный, но живописный пруд. Пластмассовые стулья разочаровывают, к тому же Юна получила стул со сломанной ножкой, но лишь застенчиво улыбнулась, смеясь над этой неожиданностью. Чонгук понимает, что Чимин бы поступил точно так же. А еще, скорее всего, сел бы на корточки, хватаясь за стол одной рукой, поднимая на Чона влажные глаза и не прекращая смеяться. Юна заказывает кофе без сахара и салат. Такой же заказ сделал бы Чимин. Чон же берет зеленый чай и неотрывно смотрит на девушку, примечая все больше милых черт. У нее большие выразительные глаза, чувственный изгиб губ, длинные и пышные ресницы, красивый овал лица. Красится она умеренно и отлично подчеркивает достоинства своего маленького лица. Она действительно красавица. Даже лучше, чем Чонгук себе представлял. Говорит складно, голос ласкает слух, речь не выдает волнения. Отлично держится. Достойно похвалы. — Слышала, ты занимаешься фотографией? — вдруг спросила Юна, сверкая угольно-черными глазами. — Да, я фотограф, — смущенно кивнул Чон: родители часто порицали его за это хобби, а тут так неожиданно к нему прикипели. Неужели приняли? Действительно приняли, что даже стали рассказывать об этом постороннему человеку? Вот и заказ. На блестящем подносе маленькая белая чашечка черного кофе и прозрачная кружка зеленого чая. Официант улыбается, что-то говорит о погоде. Чонгук замечает, что он все время смотрит на Юну. Забавно, если он так просто в нее влюбился. Она поворачивается к нему и отвечает. Он чуть не роняет поднос и спешно удаляется. Дальше следует тишина. Чонгук пьет чай, она — кофе, и они молчат. Вдруг возникла тягучая пауза и легкая неловкость. Неясно, о чем говорить. Чон слабо себе представляет, о чем стоит беседовать с девушкой, которую тебе сватают родители. О том, что ты считаешь это поспешным решением? А может, лучше сразу правду матку резать: люблю парня и забыть его не могу? Чонгук теряется, глядя в свой бледно-зеленый чай, который почему-то ассоциируется у него с поздней осенью. — Поснимаешь меня? — вдруг спрашивает девушка, нарушая тишину и вырывая Чонгука из задумчивости. — Ох, ну, это… — Я слишком самонадеянна, да? Мне часто говорят, что у меня красивое лицо. — Красивое, — подтверждает Чонгук, — у тебя прекрасные пропорции и лицо, думаю, что модельный бизнес создан для тебя. — Рада такое слышать! — солнечно улыбается Юна. — Я как раз сейчас собираю портфолио. Думаю, грубовато просить при первой встрече, но все же, как я услышала, что ты фотограф, то сразу об этом подумала. Прости. — Хорошо иметь деловую хватку, я не против, в общем-то. Чонгуку всегда импонировали волевые личности, идущие напролом. Юна, как оказалось, одна из них. Это точно шло ей в плюс. — Отлично! А то я думала, вдруг, как встретимся, сразу начнем обсуждать женитьбу. Чон напрягся, но улыбку выдавить смог. — Ты не хочешь замуж? — Не особо, но родители все пытаются найти мне хорошего мужа, — смущенно докладывает Юна. — И вот, кажется, нашли, — уже тише добавляет она. Слишком резко. Чонгук даже рот открывает от удивления, хотя надеялся, что сумеет скрыть любое потрясение. Смотрит уже настороженно, и тут девушка понимает, что произнесла что-то странное, чего от нее он точно не ожидал. — Это шутка, — поспешила объясниться Юна, — я все понимаю, просто, боже, я такая неловкая сегодня. Вы тоже очень красивы, я даже подумала, что вы модель. Чонгук скромно благодарит за комплимент, но больше не хочет возвращаться к теме женитьбы. Они говорят обо всем, что кажется им важным. Она только-только окончила университет и является педагогом. Любит детей и свою работу, но уже давно мечтает реализовать себя и на подиуме (где-то с четырнадцати лет). Не столько ради славы, сколько чтобы доказать самой себе, что она может и так. Она приятная, забавная, с легкой смешинкой и светлым взглядом на мир; мечтательная, но умеет держать свои грезы под контролем, не пускаясь в розовые пущи. Сильно любит свою семью, но не желает от них зависеть. С ней чувствуешь себя легко, будто бы знал ее всю жизнь. Чонгук увлекается разговором и провожает ее до самого дома. Она говорит о поэзии, о фотографии, о поездке в Рим и новом платье. Чон действительно поражен ее умом и кругозором, а еще простотой и притягательностью. Они расстаются на приятной ноте: Чонгук обещает устроить ей фотосессию через два-три дня. На прощание Юна говорит, что восхищена и давно не была так рада с кем-то общаться. Чонгук кивает. Он понимает ее чувства. Не проходит и часа, как звонят родители, расспрашивая, что да как. Чонгук говорит честно, что Юна — хорошая девушка. У мамы в ушах уже стоит звон свадебных колокольчиков и имена внуков на губах. Она тараторит без умолку и просит привести ее в следующий раз. А еще быть ответственным, а еще не торопиться, а еще быть решительным, а еще помнить, что она, быть может, такая одна! Чонгук погребает в себе все, на все отвечает «да», не озвучивая только одну вещь, одну истину, которая была понятна еще с первого взгляда, как он увидел ее красивое лицо, заглянул в ее живые глаза. Она не та. Она чудесная собеседница, прекрасная девушка, но не та, совершенно не та. Чонгук не чувствовал бешеного биения сердца или волнения, хотя порой, когда она улыбалась и делала какой-то неловкий жест, она становилась ужасно похожей на Чимина, тем самым вызывала у Чона рефлекторную улыбку. Но это все. В ней есть все, но ничего из того, что ищет Чонгук. В ней все достойно высоких поэтичных слов, но ничего не трогает Чонгука. Где-то в глубине души Чонгук это знал, а сейчас точно убедился. Еще вчера вечером, когда поглаживал Чимина по лицу, влажным волосам и вслушивался в его мерное сопение. Он не идеал. Совсем нет. Довольно ревнивый, ужасно самокритичный, порой до невозможного наглый, любит, когда его все обожают, обжигается о глупые шутки и долго хранит обиду. Временами он просто невыносим из-за своих загонов и претензий. Но даже это все заставляет Чонгука дрожать. Чимин такой, какой он есть, и поэтому прекрасен. Ему не надо быть идеальным, не надо казаться лучшим, он прекрасен и любим, потому что это просто он. Чонгук знает, что часто становится героем чужих фантазий, в него влюбляются и вручают свои сердца, но никого на месте Чимина представить нельзя. Сколько ни пытайся, ни выискивай похожих, второго такого не будет никогда. Чонгук любит его и хочет любить всегда. Это же неправильная любовь, да? Но все равно не устоять. Не описать жгучие чувства, которые возникают в душе Чона, когда он крепко прижимается к спине Чимина; тот лениво просит отстать, говорит, что готовит ужин и вообще обижен, что Чонгук ушел и даже не попрощался. От него пахнет лавандой и чем-то домашним. Это странный запах дома. Чон даже не помнит, когда он стал домашним, но чувствовался именно таким. Он вдыхает его полной грудью и чувствует, что все хорошо, он в безопасности, он дома. Его дом там, где есть Чимин. Чонгук хватает хена за талию, переворачивает к себе лицом и впивается в губы, увлекая в грубоватый поцелуй. Пак сопротивляется, бьет его по груди, но очень нехотя, игриво, явно испытывая такое же желание. Чонгук спускает его домашние шорты вместе с трусами и задирает вверх футболку, оглядывая темные ареолы и почти выцветшие засосы в области груди. Что-то есть возбуждающее в этих метках, что-то соблазнительное и словно скандирующее: «да, он целиком и полностью принадлежит тебе». Чонгук подхватывает Чимина, вновь целуя, просовывая язык, толкает, а затем и вовсе заваливает хена на обеденный стол. — Прямо на столе? — негодует Чимин. — Я за ним, между прочим, ем! — Я ем за ним чаще, — ухмыляется Чонгук, стягивая с Чимина низ окончательно. — Вот будешь питаться так же часто и так же хорошо, как я, будешь и на стол такие же права иметь. — Дурак, — смеется Пак, ударяя легко Чонгука в грудь. — Этот стол вообще-то я покупал! Чонгук тоже смеется, а потом задирает футболку Чимина еще выше и взглядом приказывает взять в рот подол. Чимин — хороший мальчик. Он повинуется, хватаясь зубами за ткань и позволяя Чонгуку видеть прекрасную грудь и подтянутый плоский живот. Когда-то у Чимина была внушительная мускулатура, но со временем он прекратил тренировки, ушел из зала и сейчас только бегал по стадиону и изредка занимался дома. Но даже таким он вызывал у Чонгука ненормально острое возбуждение. Чон медленно провел языком по соску, затем придавил губами, немного пососал и только после этого отпустил, поднимаясь и разглядывая покрасневшее лицо Чимина. Он любит все, что делает с ним Чонгук. Младший зажал сосок между двумя пальцами и немного покрутил, любуясь, как изменяется в лице старший и шире разводит ноги, приглашая и выпрашивая. Член Чимина уже стоит, подрагивает, сочится природной смазкой, блестит и призывает к себе прикоснуться. Чонгук касается головки кончиками пальцев, размазывает субстанцию и наблюдает, как дрожат бедра старшего от этих нехитрых прикосновений. Казалось бы, двадцать семь лет, а по-прежнему реагирует как мальчишка. Чон касается своего паха и довольно улыбается. Впрочем, он точно такой же. Чонгук опускается на колени и тут же жадно припадает к члену губами, скользит по стволу от головки до самой мошонки. Пак гортанно стонет, откидывает голову, глухо ударяясь об стол, сгибает ноги в коленях и немного приподнимает таз, тем самым прося двигаться быстрее. Тогда Чон скользит языком по стволу, легко целует в набухшую головку, а потом во внутреннюю часть бедра, прикусывает кожу, а большим пальцем касается уздечки и надавливает слегка, получая от Чимина очередной несдержанный стон. — Совесть-то имей! — бурчит Пак, несмотря на своеобразный кляп во рту. — Лучше тебя, — отвечает Чонгук, вбирая в рот член. Чон двигается быстро вверх-вниз, помогает рукой, крутит языком и двигает ртом, делая круговые движения и срывая Чимину крышу. Он всегда как-то особо чувствителен к оральному сексу, быстро заводится и еще быстрее кончает. Чтобы этого не допустить, Чон выпускает пульсирующий член, целует еще пару раз в багровую головку, слизывая слюну, смешанную с предэякулятом, а потом встает, хватая Чимина за локоть. — Переворачивайся, — командует он, самостоятельно разворачивая старшего и раздвигая его сочные ягодицы, с годами не утратившие своей дьявольской соблазнительности. — Я же стол испачкаю, — млеет от возбуждения Чимин, прижимаясь голой грудью к столу и расставляя широко ноги. — Ничего страшного, — ухмыляется Чонгук, смачивая слюной два пальца и приставляя к входу. — Ты себя сам растянул? Так хотел заняться сексом? — А ты взял и ушел, — насупился Чимин. — Ты же знаешь, меня надо, как минимум, раз в неделю… — Мой маленький нимфоман, — забавляется Чонгук, проверяя растянутость Чимина, легко целуя в шею. Даже три пальца входят хорошо. — Прекрати меня так называть, — смущенно протестует Чимин. — Ну-ну, не переживай, — веселится Чон, доставая из штанов член и смазывая его слюной, — может быть, еще вырастешь. Чимин готовится выплеснуть свое негодование в обидной тираде, но Чонгук уже вводит головку, выбивая все мысли и слова из головы Чимина, оставляя только заветное имя любовника, которое тонет в долгом протяжном стоне. Внутри хена тесно и горячо. Чонгук крепко сжимает его бедра, оставляя на них следы ногтей, дышит сдавленно и все не может оторвать взгляд от члена, медленно проникающего в тугое нутро Чимина. Медленно, дюйм за дюймом, раскаляясь докрасна, Чонгук вводит член, а Чимин стонет, выгибается, царапает ногтями стол и все никак не может полностью расслабиться, что довольно сильно мешает продвижению. — Чимин-а, надо расслабиться, — просит Чонгук, прижимаясь к хену грудью, но удерживая вес на руках. — Ты слишком тесный. Чонгук делает круговые движения тазом, пытаясь облегчить проникновение, но все так же туго и напряженно. — Ну же, малыш, — просит нежно Чон, пробираясь к члену старшего, обхватывая головку и активно массируя. — Поцелуй меня, — выдыхает Чимин, приподнимаясь и оборачиваясь к Чонгуку. Чон видит слезы в уголках глаз старшего и слабую улыбку. Он целует. Ужасно неудобно в таком положении, но Чонгук самозабвенно целует, подцепляя подбородок рукой и прижимаясь плотнее, обхватывая Чимина поперек груди и попутно вгоняя член глубже, наслаждаясь горячей теснотой. Он полностью внутри. Чимин отрывается от губ, возвращается грудью к столу и двигает задницей, привыкая к распирающему чувству, к наполненности и пульсирующему инородному предмету внутри себя. Чонгук ждет необходимого «давай», а пока усыпает шею поцелуями, ласкает руками ягодицы, оглаживает напряженный живот и бедра, стимулирует член хена, надрачивая лениво, не давая ему упасть. Спустя некоторое время Чимин перестает дрожать, двигает бедрами смелее из стороны в сторону. — Я готов, — докладывает он. Первый толчок легкий, предупреждающий, необходимый Чонгуку, чтобы убедиться, что все хорошо и можно продолжать. Чимин сжимается сильнее, но стонет сладко и просит. Значит, все хорошо. Чонгук начинает двигаться. Сначала медленно, аккуратно, контролируя силу и интенсивность толчков, чтобы ничего не повредить, задавая Чимину смущающие вопросы и поглаживая плечи, подбадривая. Дальше немного быстрее, чуть жестче, раздвигая ягодицы, надавливая на чувствительную поясницу хена и кусая в покрасневший загривок. А в конце совсем развязно и мокро. Пошлые звуки наполняют комнату напополам с утробным урчанием возбужденного Чонгука и сладкими полустонами Чимина, приправленными откровенными просьбами: «тут», «сильнее», «не останавливайся». Чонгук грубо хватает Чимина за волосы, оттягивает на себя, чтобы укусить в шею, а сам резво вдалбливается в размякшее тело, сжимающее при особо резких и верных толчках. Чимин влажный, съезжает со стола, его ноги подкашиваются, поэтому Чонгуку приходится его поддерживать за талию и вдалбливаться, вдалбливаться, вдалбливаться до изнеможения, до полного опустошения. Перед глазами мутно, все чувства отмерли, кроме того горячего, ниже пояса, там все налито огнем. Чон толкается, быстрее, быстрее, а затем уменьшает темп, полностью выходит и вторгается вновь и так несколько раз, пока не наступает развязка: он полностью входит в Чимина и чувствует, как изливается внутрь, как становится вдруг еще горячей, все чувства обостряются до предела, а затем начинается нирвана и приятная пустота. Член выходит с хлюпающим звуком, а за ним стекает жемчужная сперма, опадая на пол. Чимин тяжело дышит. Чонгук разворачивает его, оглядывая влажный живот и уже упавший член, который еще придерживает правая рука хена. — Признайся, ты кончил дважды, — усмехается Чонгук, размазывая капли спермы по животу Чимина. — А ты кончил в меня, — переводит тему Чимин, спускаясь со стола. — Знаешь же, что я этого не люблю. У меня живот болеть будет. — Сейчас все вымоем, — обещает Чонгук, похлопывая хена по плечу, рукой скользя дальше вниз к талии, а затем к ягодицам. — Ты такой влажный. — Конечно же! Я вспотел. Срочно нужно в душ. После этих слов Чимин тут же направился прямиком в ванную, а Чонгук остается убираться, стирать густые капли спермы с пола и лакированной поверхности стола. Как и ожидалось, Чимин нудит весь день и заставляет Чонгука делать все дела по дому, пока сам отлеживается. Завтра у него точно все будет болеть! Чон прощает хену эту наглость, принимая на себя удар. Действительно, делать это на столе было глуповатой затеей, а кончать в хена — совсем плохой. Но иногда очень хочется сделать что-то такое, неожиданное, тем более когда завтрашний день не обещает покоя. Мама Чонгука просто сходит с ума, без конца названивает и требует завтра же назначить очередное свидание Юне. Чон чувствует, что уже далеко зашел, пора разворачиваться, он пытается намекнуть, что ничего с ней у него не выйдет, говорит как можно более деликатно, но в итоге все равно нарывается на непонимание. «Как это не хочешь?» — восклицает она, Чонгук пытается объяснить, но слишком ударяется в сравнения, апеллирует неизвестными маме терминами, в итоге она называет все глупостью и требует завтра же пойти на второе свидание. Она просит жалостливо, напоминая, что это все ради его блага, они так старались, они всегда для него стараются. Неужели он не понимает? Или есть какие-то более весомые причины? Какие-то чувства? Чонгук не может сказать, что сегодня от души трахнул СВОЕГО парня, что ему хорошо с ЕГО парнем, поэтому он говорит «ХОРОШО», чувствуя, как все на самом деле плохо. К ночи у Чимина действительно разболелся живот, а на Чонгука напало чувство вины, сопряженное с секретами о свиданиях. Несмотря на то, что на жалость Пак давить любил, раскаяния его напрягали и смущали. Он тут же сказал, что все хорошо, ведь не в первый же раз такое происходит, было и хуже (в начале отношений у них как-то не было смазки, поэтому у Чимина появились трещины), не надо пускать сопли, надо дать хену отдохнуть. Чон кивает, круговыми движениями поглаживая живот старшего и надеясь, что завтра ему станет лучше. Поутру Чимин улыбается. Говорит, что все прошло. Чонгук целует его в лоб, затем в покрасневшую шею и только потом в губы. Сегодня у Чимина незапланированный рабочий день, а у Чона свидание, о котором он упорно продолжает молчать. Юна написала вчера вечером. Спросила о съемке. Пока работы все равно нет, поэтому Чонгук решил согласиться в первую очередь, чтобы успокоить маму. На этот раз встреча в студии Чонгука. Безопасная для него зона. В своей студии он чувствует себя уверенней и спокойней, а Юна, наоборот, кажется более смущенной и зажатой, чем тогда в кафе. Она оглядывает кабинет взволнованно, задает много странных вопросов («что это такое?», «а ты работаешь тут один?», «тут можно спать?», «а ванная есть?») и хватается тонкими пальцами за сумочку, словно та может ей помочь и от чего-то спасти. — Там ты снимаешь? — спрашивает она, указывая на дверь. Чонгук кивает. Там его мир. Юна выглядит прекрасно, как и тогда. Она одета просто, но со вкусом. Отличное чувство стиля и прекрасное сочетание цветов. Прямо попадает в сезон. Явно большая модница. Чонгук отпускает безобидный комплимент. Она смеется глупо, прикрывая рот ладошкой, и смотрит долгим взывающим взглядом прямо на него. Это уже нехорошо. Как далеко можно зайти в желании кому-то угодить? Чонгук знает, где эта черта. Она вот тут. В студии. Где она — модель, а он — фотограф. Это большее, что он может себе позволить и что она может от него получить. Чон хочет быть хорошим сыном, парнем, человеком, но он не может не любить парня, которого выбрал пять лет назад. Не может его выбросить, не может закрыть на него глаза. Их любовь, она же неправильная, да? Однако это никак не влияет на его желания. Даже зная, даже все понимая, он не может отвернуться от него. В Чимине сошлось все, что мог бы любить Чонгук. Идеальная пропорция, невероятное сочетание, поразительная удача. Он не может взять и оставить его. — Меня еще никто не снимал, — интимно тихо произносит девушка, глядя на Чонгука. Чон настраивает освещение и делает вид, что ничего не слышит, потому что не хочет слышать и видеть тоже, но нельзя же закрыть глаза. — Я поняла, что мы с тобой похожи, не так ли? Оба творческие, но очень одинокие… «Нет, это не так», — Чонгук вертит в руках фотоаппарат, но никак не реагирует. — Мне кажется, что мы подходим друг другу. Чонгук продолжает молчать, глядя на нее через объектив камеры. — Как насчет в субботу сходить на ужин к твоим родителям? Они вчера пригласили нас… Юна делает осечку, поправляет себя, меняя «нас» на «меня», потому что еще пока нет никаких «нас», но по ее горящим глазам, красным щекам и неуверенному голосу и так понятно, что это лишь вопрос времени. Чонгук вздыхает, рассматривая получившиеся фотографии, осознавая всю их убогость. — Прости, но нет. Чонгук разрывает связи. Мама будет очень недовольна. Юна меняется в лице, изрядно бледнеет и так и замирает, как скульптура, приложив руки к груди. Чон откладывает в сторону фотоаппарат, ерошит волосы и предлагает продолжить как-нибудь в другой раз, когда будет настроение получше (когда рана на сердце девушки заживет). Юна быстро собирается, лицо ее сквозит смущением. Она явно не ожидала отказа. Родители точно наплели ей о том, что все уже слажено, схвачено, а Чонгук безумно влюблен. Они не виноваты. Ведь он специально делал над собой усилие, чтобы показаться заинтересованным и влюбленным в чудесную незнакомку. Неужели он ожидал иного исхода? Конечно же, нет. Он думал о том, что, быть может, она действительно встрепенёт его душу, вырвет из аморальных отношений и даст иные, «правильные». Но на сердце вырезано «Пак Чимин». Чонгук понимает, что пал во всех смыслах. Он слишком много согрешил. За такое ведь полагается наказание? Юна утирает глаза, поправляет потекший макияж. Они идут вместе до метро. Сегодня Чонгук ее не будет провожать. Она это знает и идет медленней, растягивает диалог и все пытается вернуть запал вчерашней встречи. Но тогда сердце Чонгука было подчинено не ей, а родительской любви. Он лишь копировал их восторженные возгласы, выдавая за личное счастье. Это гнусно. — А ты хочешь жениться? — на прощание спрашивает Юна, в последний раз глядя прямо Чонгуку в глаза. Он задумывается на долю секунды. Ее лицо скорее грустное, чем радостное. Губы дрожат, и она точно хочет сказать… — Да, хочу. Чонгук забирает фотографии из типографии в отчасти хорошем настроении. Хоть с одним он разобрался. С Юной покончено. Предстоит все это объяснить родителям. Можно же опять что-нибудь выдумать. Может, очередную девушку? Такую особенную и возвышенную, похожую ужасно на Чимина, но не существующую в реальности? Чонгук загорается энтузиазмом, предвкушая, что сумеет отгородиться от родителей и притвориться нормальным. Скрыть свою аморальную любовь и наслаждаться с Чимином их уютной жизнью, просторной квартирой и пустотой, которую им обещает будущее. Чон вспоминает, что у Чимина на руках его флешка, и звонит ему, чтобы он ее обязательно взял, а не забыл, как происходит постоянно (вот уже целый месяц). Гудки. Гудки. Гудки. Никакого ответа. Звонить на работу — крайняя мера, но на флешке важный проект, у которого скоро начнет гореть дедлайн, пора приниматься за работу. — Да, я бы хотел поговорить с Пак Чимином, — говорит Чон добродушной сотруднице. — Ох, вы не знаете? — вдруг встревоженно отзывается она. — Он попал в аварию. Размышления о любви и одиночестве, о правильности и неправильности, о родителях и улыбке Юны — все это померкло, пропало, исчезло, будто бы никогда не отяжеляло голову Чонгука. Он просто вышел из шумного вагона поезда, задел кого-то плечом и с ужасом осознал, что Чимина сейчас (в этот момент, когда закрываются двери и кто-то ругается за его плечом) уже нет. Вообще нет. Совсем нет. Чимина нет. Сначала последовал не страх, а опустошение. Как будто многомиллионный город в душе Чонгука, который бился жизнью, горел тысячами огней, в одну секунду погас. Вспыхнул и прекратил свое существование. Внутри было мутно. Словно смотреть в прорубь и выжидать. Чего выжидать? Чонгука немного мутит, дыхание сбивается. Часы на платформе показывают шесть тридцать. Мир минуту назад был только на шести. Время играет грязно, но Чонгук не сопротивляется, чувствуя, как его медленно разрывает на части. Осознание идет медленно, величаво, важной походкой вдоль позвонков, беря в руки каждое заветное воспоминание, где лицо Чимина обрисовано четко-четко, сжимает его в ладонях, по-матерински нежно прижимает к груди, а потом отпускает. Оно разбивается вдребезги. А она идет. Паника. Чимина больше нет? Разговор с сотрудницей летит осколками, запоминается какими-то бессвязными фразами. Чон мало чего понимает. Авария. Он попал в аварию. Другой информации нет. Дождитесь известий. Больница? Какая больница? Ничего неизвестно. Перезвоните чуть позже. Только что у Чонгука вырвали кусок плоти, только что мир лишился половины солнца, только что начался распад. Локальный конец света. Чон забежал вновь в вагон поезда. Нужно домой. Зачем домой? Потому что дом — это Чимин. А Чимин — это дом. Мысли спутанные, сумбурные, никакого порядка. Нужно успокоиться, взять себя в руки, пока не произошло ничего страшного, все будет в порядке… А не отнимают ли эфемерные боги то, что ты любил, если так и не научился это ценить? Чонгук не верит в богов. Но если это так? Злой рок? Расплата. В голове воскресают тысячи красивых легенд, где кто-то терял что-то, позабыв об истинной ценности вещей. Чонгук тоже позабыл. И каково это? Лишиться? Чон грубо одергивает себя, напоминает, что нет, все не так. Чимин же в порядке. Ведь так? ВЕДЬ ТАК? Вибрирует телефон. Чон достает его дрожащими руками, но тут же скидывает вызов. Это мама с ее навязанными отношениями. Чонгук отказывается. Не надо ему ничего. К черту. У него отношения. Он влюблен. Давно влюблен, и так сильно, и так долго, не каждый сможет любить так. Это любовь. Настоящая любовь. Почему это осознание приходит только сейчас? Что были за странные мысли о неправильности, об аморальности, о бесполезности? Неужели это все важнее влюбленного сердца? Перед глазами улыбающийся Чимин. Нет. Он не может его потерять. Это ошибка. Случайность. Просто нелепое совпадение. Чонгук вырывается из вагона, расталкивая людей, и бежит домой, сталкиваясь с прохожими, игнорируя крики и угрозы. Он бежит. Домой. Назад, назад, назад. В то время, когда все было хорошо. В то время, где был Чимин. В то место, где Чимин будет всегда. Любовь не может быть неправильной. Чонгук бегом поднимается по лестнице. Спотыкается о ступеньки, врезается в стены, путается в ногах, потом в ключах, никак не находя нужный. Тяжелая дверь поддается, а за ней следует музыка. Играет музыка. Очень громко. Чонгук знает, что это Элвис Пресли. Он не помнит, как она называется, но эти слова словно пули таранят грудь. Галлюцинация? Знаки? Чимин… Что с ним? Чонгук быстро входит в гостиную, ошарашенно оглядывается, словно оказался не в своем доме, держится за стены и боится, что не найдет никого. Не страшно сойти с ума, страшно прийти туда, где он больше никогда не окажется. Сердце стучит, дыхание прерывается, кажется, вот-вот ускользнет сознание. Чимин, не уходи. Не умирай. Чимин. Где ты? На кухне показывается призрачный силуэт. Абрис из прошлого. У Чонгука кружится голова. Он задыхается. Чимин же не мог просто так взять и умереть? Просто взять и исчезнуть. Просто уйти утром и больше не вернуться. Он не мог. Потому что он же любит, он же знает, что любим. Да, иногда они ссорятся. Да, иногда Чонгук пренебрегает им, чтобы угодить родителям. А Чимин всегда-всегда молчит, принимая такую реальность, понимая, что иначе нельзя, потому что Чонгук очень любит их. — О, Чонгук-и, вот и ты, — он оборачивается, Чимин в фартуке с тарелкой и полотенцем в руках. — Ты сегодня что-то рано. Ой, ты же говорил, чтобы я так громко музыку не слушал. Прости, но она же классная, нет? Пусть соседи приобщаются к великому. Улыбается. Он дома. Чонгук судорожно выдыхает, прижимается спиной к стене и опускается вниз, прикрывая лицо руками, надеясь скрыть свои душевные волнения. С ним все хорошо. С ними обоими все хорошо. — Что с тобой? Плохо? — Чимин оставляет тарелку на столе и быстро настигает Чонгука, опускаясь рядом с ним на колени. — Авария, — отвечает тяжело Чон. — Мне сказали, что ты попал в аварию, я просто… Он замолкает. Потому что не «просто». Очень сложно. Он чуть не умер от потрясения. У него закончился мир! Ничего не просто. Он чуть не сошел с ума. Он бы не принял. Не смог. Никогда. А сейчас Чимин сидит напротив, растерянно хлопая ресницами, соображая, о чем говорит Чонгук. — Ах, это, ну, все в порядке, не переживай. — Ты реально в нее попал? — взволнованно отзывается Чонгук. — Не переживай так, — качает головой Чимин. — Я ехал с Намджуном, и нас совсем чуть-чуть задело. Вот, — старший показывая левую руку перевязанную бинтом. — Я только ушибся. Не надо было вообще в больницу ехать, но Джун заставил, тогда ему и позвонили, ну, он и сказал, что мы в аварию попали. Надо было ему молчать. — С тобой все хорошо? Точно? — Чонгук, если бы со мной было нехорошо, я бы остался в больнице, — улыбнулся Чимин. — Хватит так дрожать. Я тут! Чонгук уже не может удержаться. Зачем вообще искать? Зачем пытаться исправить что-то, когда так хорошо? Он схватил Чимина и повалил на пол, обнимая, вдыхая знакомый запах лаванды, не веря своему возвращенному счастью. С ним все хорошо. У них все будет хорошо. Теперь точно. — Я ходил на встречу к девушке, которую мне сватают родители, — признался Чонгук с ходу, понимая, что время разрушить все, чтобы обрести счастье. — Ого, — проговорил бесцветно Чимин, продолжая прижимать к себе Чонгука и поглаживать по спине и волосам. — И как она? — Милая довольно, но она не та. — Рад это слышать, — повеселел Чимин. — Я уже думал, когда ты от меня уйдешь. — Чего? — Чонгук оторвался от груди Чимина и навис над ним, глядя во влажные глаза. — Что ты только что сказал? — Ну, Чонгук, давай будем реалистами, я знаю, что твои родители против, и мои против и вообще…. Чимин запинался от волнения и уводил взгляд, смущаясь откровения. — К тому же я не так уж молод и красив, ты вроде и о семье когда-то думал, и о детях. Из всего этого я ничего не могу тебе дать. Вообще я сомневаюсь, что могу сделать тебя счастливым, поэтому я подозревал, что ты, ну, ищешь вариант получше… — Чимин… — Я люблю тебя и счастлив просто быть с тобой, но, если выбирать между моим счастьем и твоим, я выберу тебя. Ты мне правда очень-очень дорог. Чонгук никогда и не задумывался о том, что Чимин может думать о таких вещах так серьезно. Он всегда улыбался. Его речи были просты, полны радости, веселья, надежды на будущее. Он вел себя так, будто бы живет в стране чудес, будто бы изредка оказывается в реальном мире. Но он думал, размышлял, но не о том, что эти отношения «ненормальны» и не соответствуют каким-то стандартам, а лишь о счастье. Даже не о своем. О счастье человека, которого любит. Так чего же хочет Чонгук? — Я люблю тебя, — взволнованно говорит Чон. — Да, я тоже, — улыбается Чимин, обнимая Чонгука за плечи. — Я не могу не любить тебя. — Да и… — Выходи за меня. — Что? — округляет глаза Пак. — Замуж или как это будет? Неважно. Просто выходи за меня. — Постой, ты понимаешь, что это… — Тут не сможем, но где-нибудь в Америке или Европе. Неважно вообще где. Просто ты будешь моим? Чимин так и замирает с открытым ртом, а Чонгук с открытым нараспашку сердцем. Они смущенно молчат, глядя друг на друга, а на фоне поет Элвис Пресли прямиком из прошлого, открывая им обоим будущее. Как река непременно впадает в море, Любимая, некоторым вещам Суждено быть... Возьми мою руку, возьми и всю мою жизнь, Потому что я не могу не любить тебя. — Я и так твой, — тихо шепчет Чимин, касаясь теплой рукой щеки Чонгука. — Просто скажи это, чтобы я точно был уверен. — Я согласен. Целовать в нежные губы, льнущие за лаской, — приятно. Усыпать поцелуями сгорающее от возбуждения тело — незабываемо. Чонгук не может остановиться. Сколько раз они уже занимались сексом? Но каждый раз так пленительно, так сладко и волнительно, словно в первый раз. Он не может перестать касаться. Кожа словно бархат, дыбится под пальцами, покрывается мурашками. От запаха сносит крышу, работает как сильнейший афродизиак. Нужно больше горячего тела, нужно больше смелых прикосновений, нужно больше несдержанных поцелуев. Почему всего так мало? Почему не насытиться? Чонгук прижимает к себе вспотевшего Чимина, губами касается влажной груди, затем полной шеи и наконец — открытых губ. Пусть так будет всегда. Они переплетают пальцы, и Чон представляет, как надевает на палец Чимина золотое кольцо, как хен улыбается, чуть ли не плача от радости, как он обязательно его где-нибудь потеряет, как точно однажды забудет в ванне, как неделю будет плакать, а потом найдет под подушкой. Да. Чонгук хочет, чтобы все было именно так. — Ты уверен, что справишься один? Чимину не хочется отпускать Чонгука одного, но он слишком страшится его родителей (равно как и своих, которые отреклись от него после того, как узнали о «ненормальных» пристрастиях). К тому же разговор предстоит не из простых, поэтому не лучше ли идти в одиночку? Или же нужно быть опорой, поддержкой? Несмотря на страх и трясучку? — Все хорошо, — кивает Чон. — Я и один могу справиться. К тому же ты травмирован, поэтому оставайся, расслабляйся и ни о чем не думай. — Я люблю тебя, помни об этом. Поцелуй на прощание вполне может растянуться на вечность. «Это не аморально, это не неправильно, это не грязно. Я его люблю», — Чонгук уже знает, какие слова будет говорить, хотя уверен, что будет так сильно взволнован, что позабудет все, что готовил. В итоге выйдет кривой экспромт. Не особо важно. Главное, чтобы мысль осталась и передалась дальше. Чонгук хочет прекратить эту фальшь, хочет разбить маску и стать самим собой. На нем джинсы и кроссовки, в кармане куртки пачка сигарет, а на заставке телефона Чимин. Он готовит место на лбу для клейма «педик», он готовится к ненависти и отторжению. Но он больше не может молчать. Есть человек, которого он больше жизни боится потерять. Родители с серьезными лицами. Они явно раздражены. Еще в дверях Чонгук трижды слышит имя Юны. Она плакала! Что ты наделал! Куда ты смотрел! Чонгук, кажется, всегда смотрел на них. На своих любимых родителей, которым очень хотел угодить, которых очень боялся расстроить, когда они никогда не стеснялись ранить его сердце, считая, что все, что они делают, — благо. Это не месть. Мстить — это низко. Это исповедь. На прощание. Чтобы все было ясно. — Нам надо серьезно поговорить, — стерев с лица наигранную улыбку, произнес Чонгук.